– Ну и тебя, конечно, хотел побаловать. Мы с тобой столько не виделись, соскучилась, наверное, до смерти!

До дома Софьи Августовны мы с Голубкиным добирались порознь. Я уехала первой, а Алексей пообещал отправится следом. Пообещать-то пообещал, но, сколько я ни смотрела в зеркало, понять, сопровождает ли он меня, так и не смогла. Вконец разочарованная, я даже подумала было, что Голубкин отказался от своей затеи и по пути незаметно исчез. Однако стоило подъехать к дому Софьи Августовны, как стало понятно, что зря я возводила на него напраслину.

По переулку и в обычные дни нелегко было проехать из-за припаркованных на обочине машин, а теперь в нем царило просто необычайное столпотворение. Прямо напротив арки, перекрывая въезд, громоздился «мерседес» цвета «мокрый асфальт». Лоб и тыл ему прикрывали угрюмого вида джипы, а тротуар был просто запружен толпой молодых людей в одинаковых темных костюмах. С трудом найдя место для своей машины, я со злостью хлопнула дверцей и заспешила к Голубкину.

– Что за цирк ты тут устроил? Зачем притащил сюда весь этот караван? – накинулась я на него, подлетая на всех парах.

Голубкин окинул свое окружение взглядом и довольно хмыкнул:

– На мой взгляд, очень впечатляет.

– Не сомневайся! Жители окрестных домов еще будут обсуждать твое «явление народу».

– Я тоже считаю, что неплохо придумано.

– Ошибаешься, плохо! Просто отвратительно! Ты привлек ко мне внимание! Зачем это нужно?

– Затем! Если те, кто к тебе привязался, – просто местная шпана, они поймут, с кем связались, и бесследно исчезнут. А если люди серьезные…

– Да, если последнее?

– Тогда попробуем договориться. Но теперь я могу быть уверен, что они не станут предпринимать опрометчивых шагов.

Безнадежно махнув рукой, я проворчала:

– Прикажи своим бездельникам пакеты выгрузить. Хоть какая-то от них польза будет.

Хоть мы и были знакомы с Голубкиным давно, и мне казалось, что я его отлично знаю, но таким точно не видела никогда. Небрежно кивнув одному из парней в сторону моей машины, он подхватил меня под руку и, нежно воркуя, повлек во двор:

– Ну что ты так нервничаешь? Все идет просто отлично.

Я попыталась вывернуться, но Голубкин был настороже и не позволил мне это сделать. Не успела я даже глазом моргнуть, как он ловко переместил свою лапищу мне на талию и тесно прижал меня к себе.

– Расслабься и получи удовольствие, – прошептал он.

– Об удовольствии говорить не приходится.

– Я понимаю, ты мечтаешь совсем о другом, но, пойми, здесь место неподходящее. Вот останемся вдвоем…

Это было чересчур! Тут бы даже ангел не сдержался, а я ангелом никогда не была и потому свирепо рявкнула:

– Убери руки!

– Зря ты так! Люди смотрят. Еще подумают, что у нас с тобой нелады, – озабоченно сказал Голубкин вполголоса.

– Да пусть думают, что хотят! Руки убери!

– А вот тут ты, дорогая, не права. Те, кто на нас сейчас смотрят, должны усвоить, что у нас с тобой любовь и, если с тобой что-то случится, я буду страшно расстроен.

Мой гнев иссяк мгновенно, и я тревожно заглянула Голубкину в глаза. Алексей ответил мне очень серьезным взглядом.

– Я не знаю, во что ты вляпалась. Людей к тебе я, конечно, приставлю, и от обычного наезда это сработает. Но если это что-то серьезное, то лучше поступить так, как я придумал, – прошептал он. – Побудем немного влюбленной парой.

Голубкин настолько вошел в роль, что даже порывался самолично занести мои пакеты с провизией в дворницкую. Мне такое усердие показалось чрезмерным, и я решительным образом отказалась от помощи, все же оставив ему на прощание номер своего мобильника.

Когда я, нагруженная как ослица, ввалилась в квартиру, то обнаружила полностью одетую и аккуратно причесанную Софью Августовну сидящей в кресле в большой комнате.

– Зачем вы встали? – охнула я, от удивления роняя часть поклажи на пол.

– Неприлично хозяйке лежать в постели, если в доме гости, – попыталась пошутить она, но улыбка получилась вымученной.

– Вы нездоровы!

– Меня в детстве учили, что нет слова «не могу», есть только «должна», – мягко, но от этого не менее категорично заявила Софья Августовна и, посчитав вопрос закрытым, кивнула в сторону пакетов.

– Что это вы такое принесли? – поинтересовалась хозяйка, и, несмотря на слабость, голос ее звучал очень строго.

– Пустяки. Кое-что купила. Сейчас разгружусь и будем пить чай, – небрежно отмахнулась я и наклонилась с намерением подхватить сумки и перетащить к буфету.

– Ну-ка погодите! – остановила меня Софья Августовна.

Почувствовав недоброе, я разогнулась и с неохотой приблизилась к креслу, в котором она сидела.

– Так что там?

– Продукты, – смущенно пролепетала я.

– Зачем?

– Но у вас же ничего нет! Полки в шкафу пустые!

– Пустые? И что из того? Разве это повод самовольничать?

Голоса она не повышала, но я все равно почувствовала себя неуютно. Не зная, что сказать, я удрученно молчала и ждала только подходящего момента, когда можно будет повернуться и уйти.

Неожиданно Софья Августовна смягчилась, взяла меня за руку и миролюбиво произнесла:

– Аня, я все понимаю. Вы действительно из добрых побуждений, но так не делается. Поймите, своим поступком вы поставили меня в неловкое положение.

– Я хотела как лучше! Но если вы к этому так относитесь, давайте я сейчас же отнесу все это на помойку! – вспыхнула я.

– Ну это, положим, лишнее, – усмехнулась она. – Я не настолько сумасбродна, чтобы разбрасываться едой.

– Заносчивая снобка, вот вы кто! – выпалила я, сжигая за собой все мосты.

Софья Августовна, вместо того чтобы указать мне на дверь, улыбнулась:

– Есть немного. Думаю, это говорит во мне кровь предков. Но если не будете обращать внимания на мои, как это сейчас говорят, «взбрыки», то мы подружимся, и вы поймете, что я старуха очень даже ничего.

Ужин прошел прекрасно. Готовить ничего не стали (Софья Августовна – по причине слабости, я – потому, что ничего не умею) и обошлись холодными закусками.

После еды щеки у Софьи Августовны порозовели, и, глядя на нее, я подумала, что ничем она не больна, просто здорово истощена недоеданием. Грустить она тоже перестала, охотно смеялась и вообще пребывала в умиротворенном настроении. Решив не упускать момента, я аккуратно положила перед ней бархатный бумажник:

– Софья Августовна, в прошлый раз забыла вернуть вот это. Нашла, когда паковала вещи.

Старуха не спеша извлекла из его потертых внутренностей фотографию и, держа ее на ладони, задумчиво посмотрела на нее.

– Кто это?

– Князь Батурин, – отрешенно произнесла она, не отводя взгляда от фото.

Сказанное не стало для меня новостью. Однажды я уже выдела изображение этого человека. Мне его показывал Бардин. Правда, то была другая фотография, но и на этой, несмотря на изуродованное лицо, я без труда узнала красавца князя.

– Кто это его так?

– Женщина… Кто еще способен и любить и ненавидеть одновременно? – слабо усмехнулась Софья Августовна, по-прежнему разглядывая карточку.

– Ваша мать? – не удержавшись, спросила я.

И это было ошибкой. Софья Августовна вздрогнула и быстро убрала портрет назад в бумажник.

– Теперь это уже неважно, – резко бросила она, и на меня вдруг повеяло таким холодом, что я невольно поежилась.

И еще испугалась. Того, что меня сейчас выгонят и на порог больше не пустят. И прекратятся наши задушевные беседы о прошлой жизни, а ведь я так ничего толком и не узнала.

– Вы ко мне только затем и заехали, чтобы вернуть эту вещь, или еще какое дело имеете? – сухо поинтересовалась Софья Августовна, глядя куда-то мимо меня.

То, что она все же снизошла до разговора, было хорошим знаком, и я попыталась не упустить свой шанс.

– Хотела поговорить… Я ведь книгу пишу о вашей картине. Мне каждая мелочь важна, а в тот вечер, когда случился пожар, вы рассказывали, как отдали «Спасителя» Коре… – напомнила я с самым несчастным видом.