– Хорошо, – недовольно проворчал Семенов. – Скажите, подполковник, мой офицер сможет следовать за вами?
– Разумеется, я ему этого не позволю, – улыбнулся Крапивин.
* * *
– Уезжаю из Могилева со смешанным чувством. – Брусилов, заправил салфетку за ворот. – С одной стороны, полный провал нашей миссии. Император наотрез отказался даже рассматривать идею создания специальных подразделений на всех фронтах. Но, с другой стороны, вы остаетесь при мне. Это приятно.
– Хорошо, что нас не заставили распускать уже сформированные спецотряды, – заметил Крапивин, пододвигая поданную официантом тарелку.
– Ну, этого они не дождутся, – усмехнулся генерал. – Во‑первых, победителей не судят. Во‑вторых, я так давно приобрел в нашей армии репутацию смутьяна, что со мной не хотят связываться даже самые отпетые консерваторы.
– Ох, судят победителей, Алексей Алексеевич, еще как судят, – вздохнул Крапивин.
– Возможно. Вы‑то сегодня ночью, кажется, малой кровью отделались.
– Да я вообще без крови обошелся. Даже ту группу из пяти молодцов у вагона тихонько положил, без криков. Правда, на шум возни государь вышел. Тем наше пари и закончилось. Я подробно описал Семенову, как шел и где в системе охраны допущены ошибки, а потом вернулся в гостиницу.
– Рискованный вы человек, Вадим, – заметил Брусилов. – Впрочем, за это я вас и ценю. Ладно, закончим эту войну – я обязательно добьюсь распространения нашего опыта в армии. Сейчас воевать надо по‑новому. Время атак строем под полковой оркестр уходит в прошлое. Будущее за такими солдатами, как вы, Вадим.
– Спасибо, Алексей Алексеевич, – ответил Крапивин и, немного помедлив, добавил: – Но я боюсь, что эта война очень плохо кончится.
– Что вы имеете в виду? – Брусилов быстро окинул взглядом соседние столики. – Лично я не вижу предпосылок для поражения русских войск. Да, нам не удастся завершить кампанию в короткие сроки, как об этом кричат горячие головы. Но в конечном счете Германия и Австро‑Венгрия выдохнутся и не выдержат войны на два фронта. Так что я не понимаю ваших опасений.
– Вы все прекрасно понимаете, Алексей Алексеевич. – Крапивин в упор посмотрел на командующего. – Провал японской кампании привел к революции пятого года. Если нынешняя продлится еще хотя бы полгода, новая революция станет неизбежной.
Брусилов выдержал тяжелый взгляд своего подчиненного.
– Я не люблю пустых разглагольствований, – ответил он наконец. – Если вы видите конкретный выход из ситуации, извольте предложить его. Если вы просто в настроении поплакать над судьбой несчастной России, то здесь я вам не собеседник.
– Я нахожу, что без коренных преобразований в обществе революция неминуема, – понизил голос Крапивин. – Я никогда не был большим сторонником думских болтунов, но завинчивать гайки уже поздно. Если государь не дарует народу правительства, назначаемого Думой, если не решит земельного вопроса, если не согласится на расширение гражданских свобод, будет грандиозный взрыв. Произойдет революция, подобная французской. И наши доморощенные Робеспьеры превзойдут в жестокости своих предшественников. Я часто разговариваю с солдатами. Никто из них не видит смысла в этой войне. Как только трон зашатается, они побросают винтовки и побегут домой делить землю. Рабочие задавлены низкими заработками и непосильными условиями труда. Предприниматели напрочь отказываются делиться с ними частью своих прибылей. Заводы встанут. Это будет всеобщее помешательство. Фронт развалится, и немцы будут хозяйничать на земле, раздираемой гражданской войной. Мы как офицеры и патриоты не имеем права этого допустить.
Брусилов долго молчал, ковыряя ножом в тарелке. Наконец он заговорил:
– Положим, вы достаточно верно очертили проблемы, стоящие перед Россией. Одну только забыли – инородцев. Империя так долго подавляла чужие народы, презирала их традиции и уклад, что вызвала у них стойкую неприязнь к себе. И эти болтологией не занимаются. Эти совершенно определенно готовятся к большой драке. Я даже могу понять их. Но мне также ясно, что при первых признаках слабости империи они начнут еще больше раскачивать лодку. Не только поляки, Речь Посполитую которых так блистательно уничтожал упомянутый недавно государем Суворов. Допускаю, что и чухонцы, и грузины вылезут с лозунгами самоопределения. Как русский офицер и дворянин я не могу допустить развала своей страны. Но вы понимаете, когда одновременно поднимутся инородцы, крестьяне и рабочие, легко нам не будет. А если это произойдет еще до окончания войны… Хорошо, как говорят на тактических занятиях, задача поставлена. Каковы ваши предложения?
– Мы должны предотвратить это.
– Каким образом?
– Нужны реформы, и немедленные.
Брусилов печально посмотрел на подчиненного.
– Государь никогда на это не пойдет, – произнес он наконец. – Даже не потому, что сейчас идет война. Просто он искренне убежден, что путь России – это самодержавие, православие, народность. Сам Манифест пятого года был вырван у него почти силой. Как только появится возможность, он прихлопнет всю эту говорильню одним ударом. Я даже допускаю, что наш обожаемый самодержец потому так рвался воевать в четырнадцатом, что рассчитывал в случае быстрой победы ликвидировать Думу и вернуть себе абсолютную власть. Военная кампания вот только по‑другому пошла, и ему пришлось руководить войсками, выдерживая думскую критику.
– Хотел укрепить свою власть, а нарвался на революцию, – вздохнул Крапивин.
– Еще, положим, не нарвался.
– Но обязательно нарвется. Алексей Алексеевич, внешний курс погубит Россию. И мы погибнем, если не будем ничего предпринимать.
– Скажите лучше, что мы как офицеры можем предпринять в этой ситуации? Я считаю, что наша задача – воевать как можно лучше и с Божьей помощью одолеть врага, прежде чем произойдут все те ужасы, о которых вы говорите.
– Не успеем, – ответил Крапивин. – У нас нет в запасе двух лет. И полутора лет тоже нету.
– А почему вы считаете, что требуется именно полтора‑два года? – пристально посмотрел на него генерал.
– Я это сказал просто для примера.
– Интересный пример. Дело в том, что, по данным Генштаба, ведя войну на два фронта, Германия исчерпает свои ресурсы именно через полтора‑два года. То есть неизбежно потерпит поражение не позже осени восемнадцатого года. Я как командующий фронтом имею доступ к этой информации. Вы, безусловно, – нет. Вот я и интересуюсь, откуда вы взяли эти цифры.
– Алексей Алексеевич, честное слово, я взял их для примера. Просто гипотетически предположил.
– Очень интересно взяли. Ладно, вы, кажется, хотели изложить свой план спасения России. Продолжайте.
– Я, собственно, сказал все. Если в ближайшие месяцы не будут предприняты масштабные социальные преобразования или такие преобразования не будут твердо обещаны, нас ждет революция.
– Я вам уже сказал, государь на это никогда не пойдет.
– Значит, нам надо сменить государя.
Брусилов долго молчал, глядя куда‑то в сторону, после чего произнес:
– Если бы я не знал вас как блестящего боевого офицера, то пресек бы этот разговор еще в начале. Но я вполне понимаю ход ваших мыслей и даже разделяю некоторые из них. Я действительно не вижу ничего дурного в том, чтобы растрясти наших толстосумов и заставить их поделиться с народом. Я приветствовал бы раздел земли между теми, кто работает на ней. Давайте отбросим все разглагольствования о долге и преданности престолу. Мне очень нравится девиз генерала Слащева: «Служить родине, а не лицам». Я служу России, и, если я вижу, что кто‑то ведет ее к гибели, я обязательно встану на его пути. Если бы я видел воистину достойного претендента на престол, я бы обязательно поддержал его. Но поверьте, людей, способных решительными действиями вывести страну из кризиса, просто нет. Из кого вы собираетесь выбирать? Романовскую семейку я вам вообще не рекомендую трогать, вы в любом случае не дождетесь оттуда толковых реформ. А кто тогда? Уж не хотите ли вы вместе с думскими либералами добиваться свержения монархии? Упаси вас Господь. Вы‑то должны понимать, что эти демагоги заболтают любое дело. Но самое главное, в это тяжелое для России время мы не должны участвовать в расколе нации. Наша с вами задача – служить родине и защищать ее от внешних врагов. А те, кто принял на себя крест ответственности за судьбы страны, пусть ведут ее.
