Как-то Гай сказал:

— Никифор, ты должен меня внимательно выслушать.

Я ответил:

— Конечно, Гай, я внимательно слушаю тебя.

— Ты сделаешь то, что я тебя попрошу? — спросил он.

— Да, Гай, — кивнул я, — сделаю, ты можешь не сомневаться.

— Хорошо, — согласился он и после некоторого молчания продолжил: — Мы должны бежать от них, и как можно быстрее. — И он указал на членов нашей общины, сидевших поодаль. — Я терпимо относился к ним, они были нашей защитой. Но сейчас все изменилось. Если явится Сулла, они не смогут защитить меня. Они слишком болтливы, говорят обо мне первому встречному, так что найти меня, Гая Иудейского (он усмехнулся), не составляет большого труда.

— Нет, Гай, ты ошибаешься, теперь ты в большей безопасности, чем будешь тогда, когда мы останемся одни, — сказал я убежденно, хотя не был в этом особенно убежден. — Да, тебя легче обнаружить, но, пока эти люди вокруг нас, постороннему невозможно причинить тебе вред. Они не допустят, не позволят, они так любят тебя. Они отдадут свои жизни и жизни своих детей ради тебя. Посмотри на их лица, они не раз доказывали тебе свою преданность.

Гай вздохнул:

— Да, эти люди любят меня, я верю в их искренность. Но пойми, Никифор, их слишком много, ты не знаешь всех даже по именам, а есть такие, я уверен, кого ты не знаешь даже в лицо. А это значит…

Он замолчал, и я спросил:

— Что это значит?

— А это значит, что всегда найдется предатель, который предаст за деньги, или за идею, или за женщину, или просто так, чтобы только поглазеть на смерть ближнего. Ну, скажи, Никифор, разве я не прав?

Он был прав, мне нечего было возразить. Но уходить от общины так не хотелось. Здесь было тепло, уютно, беззаботно, безопасно. И мне явилась спасительная, как мне казалось, мысль, и я тут же высказал ее:

— То, что ты сказал, Гай, это верно, мне нечего возразить. И хотя я не могу сравниться с тобой по опыту жизни, но и я понимаю, что среди даже самых честных людей всегда можно найти предателя. В крайнем случае невольного.

— Да, Никифор, — сказал он, улыбнувшись, — я и не заметил, как ты стал взрослым Если ты согласен со мной, то нам придется сделать так, как я сказал.

— Подожди, Гай, я хочу сказать еще, — проговорил я, притрагиваясь к его руке (она была холодна). — Почему бы не использовать многолюдство нашей общины и твою известность тебе же во благо, Сулле в самом деле сейчас легче найти тебя. Но мы это знаем и устроим ему западню

— Я не понимаю тебя Никифор, — строго сказал Гай.

— Все очень просто, — как можно смиреннее продолжал я. — Мы обратимся к самым преданным из наших людей и объясним им, какая тебе угрожает опасность. Мы не будем говорить о Сулле, но скажем, что у тебя есть религиозные враги, лжепророки, которые только и желают твоей смерти. Скажем, что нам стало известно, будто они хотят подослать к тебе убийц, и что жизнь твоя ежеминутно подвергается страшной опасности.

— И что из того?! Что из того?! — воскликнул он нетерпеливо. — Ведь они не знают Суллы! Не могут же они не подпускать ко мне никого.

— Да, это трудно, — согласился я. — Но мы можем сделать так, что некоторые из них, самые верные твои последователи, сами будут распускать слухи, что недовольны тобой, что ты лжепророк, обманщик и все такое прочее, что говорится в этим случаях. Они будут трезвонить об этом повсюду и при этом будут следовать за нами. Если Сулла придет сам, то он обязательно выйдет на них, чтобы подобраться к тебе, а если наймет убийц, то на наших людей выйдут они. Как я понимаю, Сулла придет сам.

— Он явится сам! — проговорил Гай в страхе, озираясь по сторонам и почему-то пряча под одежду руки.

— Вот видишь, — сказал я осторожно, — значит, он выйдет на наших людей. Они схватят его и приведут к тебе.

— Нет, нет! — вдруг вскричал он. — Я не хочу его видеть!

— Хорошо, хорошо, — поправился я, уже жалея о сказанном. — Они не будут приводить его к тебе, а убьют его там же или передадут его мне, я сам убью его.

— Ты, — медленно выговорил Гай, крепко схватив меня обеими руками за ворот. — Но разве ты сможешь? Разве ты убивал кого-нибудь?

— Нет, не убивал, Гай, но ради тебя я сделаю это.

— Ты не знаешь Суллы, ты не представляешь себе, — говорил он, брызгая слюной и дергая меня за ворот. — Ты не знаешь, не знаешь., ты не можешь!..

И в это мгновение он обмяк разом и повалился на землю, увлекая меня за собой.

С ним случился припадок, один из тех, что повторялись время от времени, но этот был особенно сильным. Он бился, выкрикивал бессвязные слова, но минутами сознание его прояснялось, и, найдя меня взглядом, он кричал:

— Ты продал меня, продал! Я не верю, не верю тебе!

Должен заметить, что такие припадки Гая производили на членов нашей общины неизменно сильное впечатление, они видели в этом что-то вроде священного бреда пророка, в эти минуты общающегося с ангелами. Они внимательно вслушивались в его бессвязные речи и всегда извлекали из них нечто особенно мудрое. Внутренне я всегда смеялся над ними. Но, с другой стороны, эти припадки укрепляли авторитет Гая и власть его в нашей общине. А значит, и мою власть тоже.

Но сейчас, когда он начал выкрикивать, что я продал его и он не верит мне, наши спутники стали смотреть на меня подозрительно. Я почувствовал отчуждение, исходившее от них, и мне сделалось страшно. Слепая любовь к одному может воплотиться в столь же сильную ненависть к другому, к тому, кого люди сочтут врагом любимого.

Гай перестал выкрикивать свои обвинения и впал в забытье. Я сказал людям, чтобы они уходили и что я сам позабочусь о Гае. Они не повиновались, впервые за все время, как пристали к нам. Не ответили, не возразили, а как будто не услышали моего приказания. Перенесли Гая на постель и остались с ним до самого рассвета. Они сидели таким плотным кольцом, что если бы я и захотел подойти к больному, то не сумел бы этого сделать. Но я боялся их и не подходил.

С того самого дня они больше никогда не оставляли нас одних и всегда находились рядом. Думаю, если бы Гай приказал им обратное, то они не повиновались бы и в этом случае. Но Гай не приказывал и то ли не замечал, то ли делал вид, что не замечает их постоянного присутствия возле нас.

Я чувствовал на себе пристальные взгляды членов нашей общины — куда бы я ни шел, куда бы ни отлучался, я ощущал их взгляды спиной, затылком, каждой клеткой своего существа. Мне казалось, что Гай успокоился, но это было какое-то странное и неестественное спокойствие. Он почти не заговаривал со мной, а порой словно бы не замечал меня вовсе. Мне уже самому хотелось поговорить с ним, сказать ему, что он был прав, что люди, окружающие нас, опасны, несмотря на всю их любовь. И, более того, опасны этой своей любовью. Мы с Гаем потеряли самое главное, что было у нас, — свободу.

Те деньги, что мы взяли из тайника, закончились, а за. новыми, судя по всему, Гай не собирался идти. Впрочем, сейчас они были ему не нужны — все необходимое доставали члены общины, и ему не о чем было заботиться.

Сначала положение мое в общине выглядело двусмысленным, странным, а через некоторое время напряжение достигло едва ли не своей высшей точки. За мной стали следовать уже открыто. Когда я отправлялся куда-нибудь по делам, то двое или трое молодых и сильных людей следовали за мной — в нескольких шагах позади, но шли за мной настойчиво и упорно. Так не могло больше продолжаться, что-то нужно было предпринять, и после долгих раздумий и колебаний я решился.

Как-то я подошел к седому старику, старейшине нашей общины и старшему в ней, и сказал, что нам нужно переговорить. Он молча смотрел на меня, не отвечая. Я повторил свою просьбу, он помолчал еще, потом ответил:

— А Учитель знает, о чем ты будешь говорить со мной?

Этого я никак не ожидал, растерялся и с трудом выговорил:

— Да. То есть я хотел сказать… Да, конечно.

— Я не верю тебе, — сказал старик, — но выслушаю, а потом все расскажу Учителю.