— Ciao, bambino, — сказал он, обняв меня и выжимая воду из своего свитера в мой.
Утренние впечатления выплескивались из Фернандо, пока он снимал сапоги, поправлял огонь, грел руки. Он расхаживал по комнате, присел на полминуты на диван, снова метнулся к очагу, каждый раз, проходя мимо меня и моего компьютера, целовал в волосы или в плечо.
— Я как раз собиралась заканчивать. Сделать чай? — спросила я.
— Не надо, скоро обедать. Кроме того, я по дороге выпил два капучино и эспрессо. Я хотел тебе кое-что показать.
Он так рванул дверцу шкафа, что зазвенели все стаканы. Выдвинул ящик и вынул бумаги, над которыми сидел вечерами в последнее время.
Среди планов, которые мы обсуждали в последние месяцы, была идея принимать маленькие группы туристов и проводить экскурсии по округе. Мы говорили об этом ночами, начиная с того места, где прервались утром. Проштудировали множество глянцевых путеводителей, найденных в Риме и Флоренции. И тогда Барлоццо отвел нас в гости к господину из Сиены, к ученому, у которого работал много лет назад, когда тот содержал сельский пансион близ Сан-Кассиано. Он охотно одолжил нам книги из обширной коллекции книг по истории кулинарии и искусства. С тех пор мы с Фернандо и Барлоццо, а иногда и с Флори, завели обыкновение читать по очереди вслух по вечерам. Барлоццо терпеливее всех переносил, когда я спотыкалась на трудном месте или прерывалась с просьбой что-то объяснить. Мы медленно, но упорно пробирались сквозь эти тексты. Самой щедрой наградой за наши усилия стало понимание, что то, о чем мы читаем, лежит прямо у нас за дверью. Мы не мечтали о путешествиях, мы не готовились к поездке — мы здесь жили!
Мы намечали маршруты, договаривались о сотрудничестве с виноделами, поварами и мелкими фабриками. Нам случалось обрести сокровище в самых крошечных borgos. Пекарь, который молол муку на старой водяной мельнице, упрямая сыроделша, у которой сын сам пас овец. Министерство здравоохранения не одобряло ее деятельности, и ей приходилось продавать товар с грузовика, приткнув его за деревенской церковью, или передавать мягкие маслянистые килограммовые круги, завернутые в кухонные полотенца, по скамьям, где сидели пришедшие послушать одиннадцатичасовую мессу. Ей так же молча передавали в ответ маленькие конвертики. Приходские священники, получавшие в благодарность превосходный marzolino — свежий овечий сыр, — снисходительно закрывали глаза на эту коммерцию.
Мы чуть ли не поселились в музее этрусской культуры в Кыози, и в другом, в Тарквине, на самой границе с Лацио, и еще в одном, в умбрийском Орвието. Мы изучали произведения искусства в церквях, в переулках, на каждом шагу. Часть бережно охранялась, другие, такие как остатки фресок десятого века на стене двора дантиста, принимались как должное, как привычное домашнее наследство.
Мы договорились, что будем принимать не больше шести гостей на недельную программу и что каждая программа будет звучать в унисон сезону. В сентябре будем собирать виноград и пировать за укрытыми белой скатертью столами в освещенном факелами винограднике Федерико. В октябре станем ходить по дороге Амиата за каштанами и порчини, обедать у Адели и Изилины — старых знакомых Барлоццо, у которых побывали во время вылазок за каштанами, и, может быть, пригласим туристов вместе с нами стряпать на кухне у Адели. В декабре будем лазать на деревья за оливками или охотиться с натасканными на трюфели собаками за черными бриллиантами, согреваясь фляжками граппы в предрассветных лесах над Норчей. Мы сознавали, как мало знаем. Нас утешали груды книг, которые еще предстояло прочесть, и собственное любопытство, жажда учиться у разрастающегося войска экспертов, которых мы уже числили своими сотрудниками. Преподаватели истории искусств из Перуджи, Флоренции, Сиены и даже из Урбино в холмах над Ла Маршем. Кураторы музеев, деревенские летописцы, церковные ризничие. Повара, пекари и виноделы. Наш замысел собирал круг sivipatici, сочувствующих, и каждый жаждал по-своему прославить свою землю. Мы понимали, что самое поверхностное изучение этого края и его истории займет тридцать жизней. Но мы начали — главное, мы начали.
Я сангвиник, мне трудности нипочем. Будь я одна, может, и рискнула бы зарабатывать на жизнь книгами. Или завела бы что-то вроде сельской osteria, где бы каждый день пекла и готовила для маленькой компании местных жителей и пилигримов. Но нас было двое, а Фернандо не способен питаться лунным светом. Поэтому наша подготовка была не зря. Это было то, что надо. Однако минутами она представлялась мыльным пузырем, тосканским римейком «Детей из товарного вагона». Мне вспоминались люди, проходившие через мою жизнь: те, с кем было легко, и те, кто топтал ее ногами. Кое-кто из последних, пожалуй, смахнул бы наши планы, как сигарный пепел с квадратного плеча костюма от Цегны или каплю воды с кончика туфли от Хогана ручной работы. Они бы сказали, что мы покупаем пожизненный абонемент в театр абсурда. Но это пустяки. А пока у меня оставалась работа консультанта, предстоящее издание первой кулинарной книги и вторая, которую я еще не написала. Банкир, живущий в Фернандо, вел скрупулезный подсчет каждой истраченной нами лиры и время от времени объявлял, что жизнь здесь — жизнь, какой мы жили, — стоит впятеро меньше, чем наша жизнь в Венеции. Не то чтобы у нас полно было лишних денег, но мы могли позволить себе немного свободного времени.
— Ну, покажи, — поддразнила я, пожалуй, слишком легкомысленно.
— Сядь и сосредоточься, — строго велел он, раскладывая бумаги.
Проследил пальцем маршруты, составленные для трех недельных туров. Обвел городки, которые можно посетить, trattorie, enoteche и osterie, где будем обедать, виллы и сельские особняки, где остановимся на ночлег. Он обдумал и отмерил расстояния, которые можно преодолеть за день, уравновесил культурные радости гастрономическими, гармонично расположил события сельской жизни и земледельческие праздники, указал, где к кому можно обратиться за консультацией. Фернандо уже не дожидался, пока тропу проложит турецкая ярмарка, а справлялся сам.
Глядя на продуманную, принявшую четкие формы программу, выгоды которой просвечивали ясно, как косточки сквозь виноградину, я сказала:
— Браво, Фернандо.
Я знала, что других слов не нужно. Мы остаток дня просидели за пустым столом, даже не думая готовить обед. Мы обсуждали, по каким каналам рекламировать программу. Поскольку мы собирались составлять индивидуальный тур для каждой группы, мы могли принять весьма ограниченное число групп. Для начала десять недель в год. Но на кого мы рассчитываем, для кого приезд к нам станет отдыхом и вдохновением? Пожалуй, это скорее авантюристы, чем туристы, вечно следующие по исхоженным тропам. Это люди, которые хотят пожить в Италии, а не пронестись по ней галопом. Увидим.
Позже мы поехали через горы к Сартеано. Ради удовольствия полюбоваться, как меняется небо в конце дня. Прямо за дорожным столбиком я заметила куст ежевики с отмытыми дождем, блестящими в гаснущем свете ягодами.
— Нельзя ли остановиться пособирать? — спросила я.
Мы спустились в кювет. От запаха ягод кружилась голова. Ветви и усики сплетались и переплетались, цепляясь шипами, переспелые ягоды источали сок при самом легком прикосновении. Сперва мы собирали бережно, по одной складывая ягоды в ведро, которое возили в багажнике для такого случая, а потом попробовали одну, и она оказалась такой сладкой, опьяняюще сладкой, как ни одна ежевичина прежде, и мы забыли о ведре и стали есть прямо с куста, все быстрее и быстрее, и к черту шипы, и смеялись так, что у нас сок тек по губам и подбородкам и смешивался с кровью на исколотых пальцах.
Гром. Оглушительный раскат. Капли дождя. Большие шлепающие капли, исцеляющие царапины, как ласка. Выбравшись из канавы, бросившись к машине, мы вполне могли успеть до грозы. Но мне не хотелось забираться в сухую машину. Мне хотелось дождя. Хотелось купаться под струями, пахнувшими травой, землей и надеждой. Я хотела промокнуть насквозь, пропитаться дождем, как сухой плод в красном вине. Хотела стоять там, пока всем телом, всем сердцем не запомню счастье этой жизни. И пусть холодно, пусть мы промокли до нитки — мы шлепали по лужам под грозой, и я который раз думала, как мне хочется того, что я уже получила. Я заорала: «Я люблю тебя!» — Фернандо, собирающему ягоды в соседней канаве, но мой голос потерялся за его фальцетом, распевающим: «Чай на троих и трое к чаю!» Он прекрасно знал, что надо «на двоих», но считал, что «трое» звучит лучше.
