– Давай в мастерскую пойдем, к художникам, – одними губами предложил Фиделио.

На выходе из спальни они наткнулись на Билли Грифа и быстренько припустили от него по коридору.

– Что-то я опасаюсь Билли последнее время, – признался Фиделио. – Раньше-то я его жалел, сирота все-таки, а теперь… Не нравится мне, как он за нами следит!

– По-моему, кто-то его закабалил, – поделился Чарли. – Правда, я не знаю кто, но шпионит он явно не по своей воле. Кто-то его наладил за нами следить, вот что!

В мастерской было безлюдно, но свет еще горел.

– Ушли, а свет не погасили, – отметил Чарли.

– Значит, мистер Краплак может вот-вот вернуться. Давай-ка лучше спрячемся, хотя бы вон там.

Протиснувшись за мольберты, они укрылись за огромным полотном, изображавшим пейзаж с деревьями, и уселись прямо на пол. Чарли вполголоса начал торопливо излагать всю историю с Генри, но стоило ему дойти до голоса с фотографии, как Фиделио перебил:

– Стоп-стоп! Это что же получается – ты умеешь слышать голоса на фотографиях?

Чарли кивнул. Раньше он не открывал приятелю, в чем состоит его, Чарли, особая одаренность.

– Понимаешь, не хочется, чтобы об этом знало слишком много народу, – промямлил он.

– Я тебя понимаю, я бы тоже не распространялся. Не волнуйся, я никому не проболтаюсь, – успокоил его Фиделио. – Так, давай дальше про Генри. Сейчас-то он где?

– Я его отвел на верхушку музыкальной башни. Ничего другого в голову не пришло.

– А как же мистер Пилигрим?

– Ты что, он Генри даже не заметит! А если и заметит, то… – Чарли помедлил. – Точно не выдаст.

– Да уж, мистер Пилигрим и землетрясения не заметит. И мухи не обидит. – Фиделио приглушенно фыркнул. – Ну и что ты намерен делать со своим заплутавшим во времени прапрадедушкой?

– Думаю как-нибудь исхитриться, незаметно вывести его отсюда в субботу и переправить к себе домой, – нерешительно сказал Чарли. – Только сначала надо раздобыть ему еды.

– Принеси ему что-нибудь на большой перемене, с ленча, это лучше всего, – предложил Фиделио. – Можешь взять мою порцию мяса и быстро смотаться в башню, а я… – Он смолк на полуслове, потому что из-за края холста высунулось хорошенькое девчоночье личико.

– А что это вы тут делаете, а? – с интересом спросила Эмма Толли.

Чарли так и подмывало посвятить ее в тайну. Ведь Эмма – друг, и потом, она тоже из особо одаренных. Но он прикусил язык.

– Так, треплемся о том о сем, – неопределенно ответил он. – В спальне-то спокойно поговорить не дадут.

– У нас тоже шумно, – пожаловалась Эмма. – Вот я и пришла рисунок закончить.

– Мы как раз собирались уходить, так что тебе не помешаем, – заверил Фиделио.

Приятели выбрались из-за холста, и тут Чарли заметил на столе большой альбом для рисования. Он невольно шагнул вперед, чтобы рассмотреть рисунки поближе

– Это мое, – смущенно сказала Эмма. – Так, ничего особенного, самые обыкновенные наброски.

Но обыкновенными эти наброски не были. Альбом был полон изображений птиц: птицы летали, плавали, вили гнезда, высиживали птенцов, чистили оперение. И как же здорово они были нарисованы! Совсем как настоящие! Чарли даже показалось, что, дотронься он до страницы, под рукой окажутся настоящие перья.

– Просто потрясающие рисунки! – восторженно прошептал он.

– Точно, блеск! – подтвердил Фиделио.

– Большущее спасибо! – Эмма застенчиво улыбнулась.

Дверь мастерской отворилась, и взрослый голос поинтересовался:

– Что у нас тут, вернисаж?

С первого взгляда на мистера Краплака можно было безошибочно определить, что он художник. Одежда преподавателя вечно была заляпана краской, в том числе и зеленый плащ (если мистер Краплак по артистической рассеянности не забывал его надеть), а иной раз брызги краски попадали даже на длинные волосы, связанные в хвост. При этом вид у мистера Краплака всегда был такой цветущий, будто он только что вернулся с этюдов на пленере: щеки пышут румянцем, глаза блестят.

– Я просто показывала свои наброски Чарли с Фиделио, – честно сказала Эмма. – Мы уже все.

– А, это на здоровье! – просиял мистер Краплак. – На музыке им такого не покажут. Что они там у себя видят, одни закорючки.

Мистер Краплак был совсем не страшный. И не вредный. Он никогда никого не оставлял после уроков, не наказывал учеников за неопрятность, опоздания и забывчивость. Единственное, что могло вывести его из себя, – это плохой рисунок. Мистер Краплак бросил на Чарли пристальный взгляд и сказал:

– Ага, юный Бон.

– Да, сэр, – выдавил Чарли. – Мы уже уходим, сэр. Спокойной ночи, сэр.

Из мастерской все трое разбежались по спальням. Торопились они не зря: до отбоя оставалось пять минут. И надзирательница уже вышла на охоту, а в академии все знали, что милости от нее не дождешься. Чарли знал это лучше всех, потому что ему надзирательница, Лукреция Юбим, приходилась теткой – одной из трех.

По дороге в спальню мальчики издалека услышали, как надзирательница громогласно честит какую-то девочку за потерянную тапочку.

– Надо проскочить, пока она сюда не добралась. – Фиделио метнулся в музыкантскую спальню.

В спальне заговорщиков караулил Билли Гриф, столбиком сидевший на койке.

– Где ты ходишь? – быстро спросил он.

– Да так, пришлось одно задание переделать, – бросил Чарли, натягивая пижаму. Он как раз успел юркнуть под одеяло, когда в спальню сунулась надзирательница.

– Отбой! – протрубила она и щелкнула выключателем.

Голая лампочка, болтавшаяся на шнуре под потолком, погасла.

– Ловко ты успел, минута в минуту, – прошептал с соседней койки Габриэль Муар.

Ворочаясь с боку на бок, Чарли думал о мальчике в музыкальной башне. Каково-то ему там, замерзшему, голодному и наверняка напуганному? И что с ним делать, с этим Генри Юбимом из 1916 года?

Генри Юбиму тоже не удавалось заснуть. В башне было круглое окошко, и Генри, вскарабкавшись на стул, смотрел на ночной город. Интересно, изменился ли мир за прошедшие девяносто лет?

Оказалось, изменился, и еще как. Можно было подумать, что над горизонтом стоит зарево пожара: небо над городом полыхало оранжевым. Неужели это уличные фонари такие яркие? А улиц-то сколько стало! И во всех домах светятся окошки, и по улицам пробегают огоньки, то красные, то белые.

– Автомобили, – прошептал Генри. – Сколько их развелось! Надо же!

– Надо же! – эхом отозвался у мальчика за спиной чей-то голос.

Генри резко обернулся. Рядом маячила высокая фигура мужчины. Фортепиано, к большому облегчению Генри, отнюдь не любителя музыки, давно смолкло.

– Это вы – мистер Пилигрим? – на всякий случай спросил Генри.

Ответа не последовало. В неярком свете, лившемся из окна, Генри различил бледное лицо учителя и черные как вороново крыло волосы. Выражение этого лица было отстраненное и задумчивое.

– А меня зовут Генри Юбим. Молчание.

Честное слово, как будто разговариваешь с кем-то, кто на самом деле не здесь! Может, признаться мистеру Пилигриму во всем? Уж наверно, вреда от этого не будет.

– Мне почти сто лет, – отважился Генри. – Ну, должно быть, около того.

В отдалении часы на колокольне собора начали бить полночь. Бомм, бомм, бомм – плыло над городом. Мистер Пилигрим повернулся к Генри. Глаза его странно блеснули.

Часы пробили двенадцать. Мистер Пилигрим вдруг спросил:

– Тебе холодно?

– Не без того, – откликнулся Генри. Мистер Пилигрим снял свой синий плащ и набросил его на плечи мальчику.

– Спасибо! – поблагодарил Генри, слезая со стула.

Мистер Пилигрим неожиданно улыбнулся. Потом дотянулся до самой верхней из книжных полок и извлек из-за книг жестянку. Открыв, он протянул ее Генри.

– Овсяное печенье. Видишь ли, я тут почти что живу, а есть-то надо.

– Надо, – согласился Генри и вежливо взял одно печенье.

Мистер Пилигрим не стал предлагать взять еще – просто пристроил жестянку на стул и предложил:

– Угощайся.