Рабочий коллектив тоже встретил ходячего Кэпа с восторгом.

Таня смеялась:

- Ой, какой бравый! Теперь придется замуж выходить!

Директор в шутку бубнил:

- Взял на работу инвалида из-за налоговых вычетов, а он, зараза, ноги отрастил! Ты, Алексей, учти: если у компании льготы отнимут, я из твоей зарплаты буду вычитать!

Кэп, неловко улыбаясь, чувствовал себя именинником.

Закончилась оттепель, и долбанули морозы. На улице было скользко, и Кэп боялся уходить из дома без коляски. Он доезжал до работы как раньше и лишь перед крыльцом вставал на протезы. В магазин входил, опираясь на трость, и везя за собой сложенную коляску, как туристы возят чемодан с высокой ручкой.

Дома Кэп опять сел на пустую пшёнку. Зарплату, пенсию, всё, что оставалось от оплаты коммуналки и кредита, он «выжимал» до копейки, торопясь вернуть деньги матери. Таню приглашал всё реже. К пустому столу ведь гостью не посадишь! Он старался зазывать ее два дня подряд. Так было проще: купить что-то мясное и сладкое, «накрыть поляну», а на второй день подчистить всё под ноль. Татьяна, правда, и сама приносила по мелочи - то  мюсли, то сметану, но рассчитывать, что его будет кормить женщина, Кэп был не приучен.

- Вот отдашь кредит – поженимся! – мечтала Таня.

- …Ребенка заведем! – в тон ей, полушутливо вторил он.

- Ну - нет! – мотала она головой. – Если хочешь – Настьку удочери. А с меня детей хватит!

Может быть, эта фраза стала началом конца их отношений?!

В те вечера, когда Тани не было, он «налаживал ходьбу». Раскрывал брошюру, привезенную из медицинского центра, и делал упражнения. «Ноги» слушались всё лучше. Он рискнул на силовые тренировки стоя. Брал большие гантели, включал Высоцкого и в такт раскатистой мелодии неспешно сгибал рычаги мощных мышц.

Вдоль обрыва,… по-над пропастью,… по самому… по краю…

Я коней своих… нагайкою… стегаю… — погоняю,…

Двадцать четыре кило в каждой руке. Две гантели вместе – полцентнера. Стоя на железных ногах. Медленно, сначала – с опаской, прислушиваясь к ощущениям в культях и не обращая внимания на проступающий на висках пот. Чуть закусив губу. Раз за разом: «тридцать пять, тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь…»

Я… коней… напою,…

Я… куплет… допою… —

Хоть немного ещё…

Постою… на краю!

Он ходил всё уверенней. Он стал нормальным человеком.

А по ночам ему снился Артём.

После того, как Кэп встал на протезы, ему стало казаться, что он вернулся к себе прежнему, в своё двадцатилетие. Чувства, воспоминания, даже мысли восьмилетней давности стали реальностью. Словно не было безногих горьких лет, и можно всё начать сначала: строить жизнь, влюбляться, мечтать, быть глупым и юным.

И сны были мальчишечьи: долгие взгляды, несмелые прикосновения, желания, рождающие подростковый жгучий стыд. Вот они с Тёмкой вдвоем едут просёлком на великах. Тёма – чуть впереди. И Лёшке видны его худые лопатки под белой футболкой и узкие, волнующие бедра. Вот они сидят на спиленной сосне. Тёмка кусает травинку и косится на него снизу вверх:

- Капитошкин, что ты так чудно улыбаешься?

- Как? – с придыханием спрашивает Лёха. И у него томительно и сладко тянет под ложечкой.

- Словно хочешь целоваться? – смеется Артём.

Кэп просыпался с жестоким стояком и бухающим сердцем. Не открывая глаз,  рисовал себе продолжение сна: как Тёмка бежит от него, как он – настигает, прижимает лопатками к сосне, целует суховатые губы, острые ключицы, нежную шею… Он кончал себе в руку. И не парился мыслями «гей или не гей?» В конце концов, он внятный, успешный мужик. Он вчера говорил о женитьбе со своей бабой. А на что он дрочит – кому какое дело? Пожалуй, к каждому женатому мужику в башку загляни – прифигеешь!

* * *

Перед двадцать пятым января Таня всех предупредила, что на «Татьянин день» она будет проставляться. Кэп понял: надо делать подарок.

- Танюш, что купить?

Она потащила его по магазинам и в супермаркете застыла у прилавка с павлопосадскими шалями.

- Нравится? – она накинула на плечи большой платок с крупными красными розами на черном.

- Это скорей для брюнеток, - вмешался продавец. - А вам, под цвет ваших глаз,… - он развернул бирюзовую шаль с широкими кистями.

- Красиво! – улыбнулся Кэп.

Но Татьяна яростно зыркнула на продавца своими бирюзовыми глазами и повернулась к Кэпу:

- Я хочу – эту!

Кэп кивнул и раскрыл кошелек. Шаль стоила почти три штуки. Ясно, что – дорого. Но ведь и Татьянин день - раз в году!

На следующий день Таня пришла на работу в своей прежней шапке.

- А что обновку не надела? – подколол ее Кэп, когда они вдвоем курили на крыльце.

- Холодно сегодня! – ответила она. – Завтра, может...

Но ни на следующий день, ни на послезавтра она подарок так и не обновила. А в конце недели в магазин в очередной раз забежала Танина дочь. Продавец всё же был прав: на черноволосой, черноглазой, чернобровой Насте шаль с алыми цветами смотрелась лучше, чем на матери.

Кэп подождал, пока Таня закончит свой «семейный перекур», а потом вышел на крылечко – тоже с сигаретой.

- А ей идет платок! – сказал он – не то, чтоб с «задней мыслью», а – просто, ради справедливости и ради разговора.

- Да. Она его давно просила! – простодушно трепанула Татьяна, всё еще витая мыслями в разговоре с дочерью. Потом осеклась и смутилась. – Ну, в смысле: поносить!

Кэп промолчал. Но Тане стало обидно, что она так глупо спалилась, и она с вызовом повысила голос:

- Что, я не могу дочери дать свой платок поносить?

Кэп примиряюще сказал:

- Я ничего не сказал. Можешь, конечно.

Но Тане было досадно и, чтоб скрыть неловкость, она завелась:

- Нет, я вижу: ты сделал морду кирпичом. Не нравится что-то – скажи! А хочешь – я тебе деньги верну за подарок!

- Не надо мне денег. Я еще и тебе могу шаль подарить. Я не жадный.

- Не жадный?! Ты!? – подхватилась она. – Да я досталась у тебя самые дешевые сосиски жрать!

- Ну и не жри! Никто не заставляет! – обозлился, наконец, Кэп, затушил недокуренную сигарету и ушел в магазин.

Татьяна еще долго курила на крыльце. А он, роясь в каталоге литых дисков и обслуживая очередную блонду, не знающую, как называется нужная ей деталь, злился и от обиды кусал изнутри щеку. Кому приятно, когда тебя тычут носом в твою нищету!?

Через три дня Татьяна сама пришла в дарёной шали. Кэп понял: подойдет мириться. Разговора не хотелось. Он полдня не выходил курить – терпел. И лишь когда Татьяна с какой-то накладной ушла на склад, он вышел на крыльцо и закурил. Но через пару минут она нарисовалась рядом:

- Лёш, ты - сердишься? Прости!

- Не сержусь, - сдержанно ответил он.

Она, упрямо не желая слышать выражение его голоса, не стесняясь прохожих, придвинулась и крепко обвила его рукой за пояс:

- У нас всё – как и раньше, да?

Но он отстранился, аккуратно снял ее руку и посмотрел ей в глаза холодно и сухо:  пускать ее обратно в свою жизнь он не хотел.

Он остался один.

Ну нет, конечно, не как на необитаемом острове. По выходным он помогал Серёге делать ремонт. Каждую неделю звонил матери, всё обещал приехать - показать протезы. «Держал осаду» на работе. Их разрыв с Татьяной на много дней занял женскую половину коллектива. Кэпу вслед демонстративно-громко шипели: «поставил протезы – зазнался», «поматросил и бросил», и «калекой был – пользовался, а начал ходить – сразу выгнал, как ненужного котенка». Кэп на провокации не вёлся, к тому же, бойкая, пышная и громкоголосая Таня на «брошенного котенка» никак не тянула… Пару раз он порывался разместить анкету на сайте знакомств, но понимал, что с пустым кошельком женихаться - нелепо. А матери деньги нужно отдать, чем быстрее - тем лучше.

У одиночества случился забавный эффект: ему стал мерещиться Тёмка. Нет, не всерьез, не галлюцинацией. Мечтой! Валяясь перед теликом, помешивая булькающую на плите кашу, собираясь на работу, он вдруг замирал и прислушивался. Ему хотелось различить Тёмкины шаги, услышать его голос, что-то ему рассказать. Он знал, что такое «фантом». Знал, как болит много лет назад потерянная нога. И сейчас у него был такой «фантом любви». Никак не отпускающая память. Боль, которую он старался не признавать, но которая была реальней многих самых настоящих и ощутимых вещей.