Абигайль поспешила заверить ее, что она сильна, как лошадь, и очень здорова. Сестра Рицма улыбнулась.

— Я очень рада, что у нас в отделении теперь есть еще одна сестра, — сказала она и стала вводить Абигайль в курс дел, подробно рассказывая ей о каждом маленьком пациенте. Это заняло у них много времени, но наконец они закончили обход отделения, заглянув в каждый бокс, за стеклянными перегородками которых лежали больные дети.

Отделение было переполнено. Заболевших детей поместили в самых дальних боксах, чтобы изолировать от других больных. Их было шесть с различной степенью тяжести: трое лежали под капельницами, а трое, по словам сестры, выздоравливали. В двух соседних боксах лежали еще четверо детей, у которых подозревали сальмонеллез, а в последнем, большом боксе находилось четверо младенцев в очень тяжелом состоянии, изолированных даже друг от друга. Их недавно прооперировали, и все они были инфицированы сальмонеллезом. Они лежали молча, очень вялые и апатичные. Сестра Рицма поправила капельницу и сказала:

— Мы их вылечим, но нам придется нелегко. Она улыбнулась, и Абигайль, которой очень нравилась сестра Рицма, поспешила подбодрить ее, почувствовав ее беспокойство.

— Что вы мне поручите?

— Этих младенцев. Видите, их четверо. Знаю, вам будет трудно, но если вы останетесь в этом боксе, то другие сестры смогли бы заняться остальными детьми.

Она взяла лист назначений и объяснила Абигайль ее обязанности.

— Если вам потребуется помощь, позовите меня — вот звонок. Ночная сестра придет в десять: мы работаем в три смены, — сказала она и замялась. — Вы не могли бы задержаться сегодня до десяти? Дело в том, что до завтра у меня нет ни одной свободной медсестры. А профессор настаивает, чтобы в отделении дежурили только профессиональные медсестры.

— Хорошо. Я думаю, что мы с ночной медсестрой вполне справимся, если, конечно, она согласна. Лицо сестры Рицмы прояснилось.

— Замечательно. Но я не уверена, что профессор ван Вийкелен согласится.

— А зачем ему это знать? — удивилась Абигайль. — Пока мы поработаем вдвоем, а потом нам время возместят.

— Все из-за того, что в больнице сложилась… э… непредвиденная ситуация. Но вы не очень возражаете?

— Не очень, — успокоила ее Абигайль. — И профессор ничего не узнает.

Но сестра Рицма только с сомнением покачала головой и сказала:

— От профессора ничего не скроешь.

Профессор появился через полчаса, мрачный как туча, но не потому, подумала Абигайль, что кто-то разозлил его, а потому, что был очень обеспокоен инфекцией в детском отделении, особенно заразившимися младенцами, которых он оперировал и которые были уже на пути к выздоровлению. Поравнявшись с Абигайль, он замедлил шаги и пожелал ей доброго утра, хотя по его голосу нетрудно было понять, что означенное утро добрым он не считает. Затем с помощью сестры Рицмы он внимательно осмотрел всех младенцев, давая Хенку рекомендации и указания. Абигайль молча стояла рядом, переживая, что не понимает и четверти сказанного; но оказалось, что волновалась она напрасно, потому что он все повторил для нее по-английски.

После обхода он подошел к ней, огромный и торжественный в своем халате и маске.

— Вам нравится выполнять эту работу? — спросил он ее таким раздраженным тоном, что она не посмела сказать ему ничего, кроме короткого «да», но, в конце концов, это была правда. — Ваше дежурство закончено, — продолжил он. — У нас действительно катастрофически не хватает персонала, но я договорился, вы будете работать в обычном режиме.

— Да, сэр, — ответила Абигайль, на секунду опередив сестру Рицму, которая собиралась что-то ему сказать.

Если он найдет замену — замечательно, а если же нет — они будут работать так, как договорились, и знать профессору об их договоренности совершенно ни к чему. На лице Абигайль, видимо, отразились ее мысли, и это не ускользнуло от его внимательного взгляда.

— Что вы так на меня смотрите? — подозрительно спросил он. — Что-то замышляете?

Абигайль посмотрела на него невинными глазами.

— Я? А что мне замышлять?

Он что-то пробурчал, кивнул и ушел, сопровождаемый Хенком, который, поравнявшись с ней, подмигнул ей. И вот она осталась одна с больными младенцами — их капельницами, листами назначений, чтобы без устали следить за их слабыми воробьиными пульсами, менять им пеленки после приступов рвоты, утешать и убаюкивать. Позже к ней заглянула сестра Рицма, очень взволнованная.

— Вы еще не знаете про медсестер — ну, профессор сказал, что найдет дополнительный персонал?.. Так вот, у двоих уже обнаружили первые симптомы, а еще одну срочно вызвали домой, так как серьезно заболела ее мать.

— Не волнуйтесь — мы сделаем так, как договорились. Если ночная сестра не против, то я согласна…

Днем профессор зашел в отделение. Он был очень озабочен, и, кроме новых инструкций и назначений, они ни о чем не говорили. Вечером заглянул Хенк и посидел у нее минут десять, в отличие от профессора интересуясь, как она справляется с малышами и чем ей помочь. Абигайль, конечно, устала и мечтала только о том, чтобы снять надоевшие халат и маску: у нее был только короткий перерыв на обед, даже чай ей принесли в палату.

Без четверти десять пришел профессор. Он был в маске, видны были только глаза, которые холодно смотрели на нее сверху вниз. Абигайль поняла, что общаться с ней у него нет никакого желания. Он осмотрел детей и, выпрямившись, выразил удовлетворение их состоянием. Затем ледяным голосом, от которого мурашки должны были, видимо, побежать по коже, спросил, сменялась ли она с дежурства и когда.

— Видите ли, — осторожно сказала Абигайль, — дело в том, что нет, я не сменялась…

— Вы проигнорировали мои инструкции, сестра Трент? — Глаза его сузились. — Не перебивайте меня. Я не позволю пренебрегать моими указаниями. — Недовольным тоном, но без гнева он продолжал:

— Я только попросил вас временно помочь нам, и больше ничего. Когда мне нужно будет посоветоваться с вами, как наладить работу отделения, я непременно это сделаю. А до тех пор будьте любезны не самовольничать.

Абигайль поправила капельницу и ласково сказала ему, как капризному ребенку:

— Не нужно сердиться, профессор. Вы знаете, что все просто сбиваются с ног, чтобы исполнить любую вашу прихоть, и не говорите, что это не так. Сестра Рицма боится и на шаг отступить от ваших инструкций, но она ничего не может поделать с тем, что две сестры, которые должны были заступить на дежурство, заразились сальмонеллезом, а у третьей тяжело заболела мать. Она ужасно разволновалась, когда я предложила, чтобы мы с ночной сестрой работали попеременно по двенадцать часов, пока ситуация не изменится. Вот и все — и не из-за чего сердиться.

Она замолчала. Она наговорила ему дерзостей, а он, в конце концов, уважаемый профессор, известный хирург.

— Я не… э… вышел из себя, мисс Трент, не в моих привычках давать волю чувствам, хотя, должен признаться, характер у меня действительно тяжелый.

В глазах его что-то промелькнуло — неужели он смеялся? Ну нет, с чего бы это?

— Я очень признателен вам за помощь и хочу извиниться за то, что погорячился. Я постараюсь сделать так, чтобы вы как можно скорее вернулись к нормальному ритму работы.

Он повернулся и ушел, оставив Абигайль в полной растерянности. Она ждала по меньшей мере выговора, хотя трудно было сказать наверняка, — его только позабавила ее вспышка; по крайней мере, так ей показалось.

В десять часов пришла ночная сестра, и следующие двадцать минут они провели вместе, обсуждая листы назначений и осматривая малышей. Наконец Абигайль смогла покинуть детское отделение и пойти отдохнуть. Она с удовольствием сняла халат и маску, бросила их в корзину для белья и поспешила в раздевалку переодеться. Сняла форму, чепец, торопливо влезла в юбку и свитер, на кое-как заколотые волосы надела шерстяной берет, застегнула пальто и направилась к выходу. На улице было очень темно, а ветер, кажется, стал еще злей, чем месяц назад, когда она приехала в Амстердам. Зима была в разгаре. Она спрятала подбородок в теплый шарф и сбежала по ступенькам вниз.