Почти накануне отъезда в Мельбурн как-то досадно неудачно выступили вроде бы окончательно сложившимся составом в Париже – 1: 2, после чего начальство засомневалось в смысле нашего футбольного участия в Играх.

Анатолий Исаев вспоминает, что собирали всех игроков сборной у спортивного министра и от каждого требовали клятвы лечь для победы костьми.

Но под конец года победная Олимпиада все неудачи списала, а былые удачи померкли в сравнении с нею. Значение победы футболистов в олимпийском турнире мы тогда – о том и не ведая – преувеличивали.

За две недели до матча с чемпионами мира в Москве Иванов неудачно столкнулся в контрольной игре между двумя составами сборной с динамовцем Виктором Царевым – крик форварда был слышен на трибунах. «Скорая помощь» увезла Кузьму прямо с поля в ЦИТО.

Ему сделали две подряд операции – вырезали мениск, а затем вынимали окаменевшие в суставе сгустки крови. После больничной койки он ходил до конца сезона на костылях и с палочкой.

Эдик остался в окружении спартаковцев.

С французами на «Динамо», когда мяч в игру на радость публике ввел гостивший у нас с делегацией кинодеятелей Жерар Филип, Стрельцов сыграл правого инсайда, а в центр поставили Никиту Симоняна. За сборную Франции выступали знаменитости – Копа, Пьянтони: они и забили голы Борису Разинскому, заменившему на этот раз Яшина. Но и Стрельцов с Симоняном не оплошали. После гола Симоняна во втором тайме повели в счете, но не уследили за Пьянтони – и пришлось довольствоваться ничьей.

В мае следующего – олимпийского – года излеченный партнер Стрельцова по «Торпедо» вернулся в игру.

За место в сборной с ним конкурировал Анатолий Исаев из «Спартака» – Кузьме как-то и левого инсайда пришлось сыграть в матче с датчанами – но тренеров, в общем, устраивали оба правых инсайда: возможны становились разные варианты сочетаний на фланге и при смещении в центр.

В пятьдесят пятом на матче в Будапеште наши футболисты поняли, что венгры перед играми со сборной СССР стали нервничать больше своих соперников. Приближались известные «венгерские события» – антисоветские, антирусские настроения в «братской стране» были очень сильны, и политическая наэлектризованность наверняка мешала Пушкашу и другим, как совсем недавно мешали компании Боброва всяческие накачки перед состязанием с командой титовской Югославии.

В Будапеште хозяева проигрывали 0:1, но на последних минутах в яшинские ворота рефери назначил пенальти. Когда Пушкаш собрался бить с одиннадцати метров, его супруга на трибунах упала в обморок. Яшин угадал, куда муж этой впечатлительной дамы нацелит удар, но до мяча не дотянулся.

Весной пятьдесят шестого венгерскую сборную принимали на новом московском стотысячном стадионе в Лужниках. Такой стадион превращался в символ возросшего интереса футбольной публики к Стрельцову и другим. Но Эдику (и не только ему одному) больше нравилось играть на «Динамо»: старый стадион был, по его словам, уютнее – в Лужниках из-за раскинутости трибуны «поляна» казалась больше.

Осложнившиеся отношения между странами вынуждали чувствовать себя не совсем в своей тарелке и футболистов империи, подавляющей свободу союзника по социалистическому лагерю.

Рассерженность на недовольных русскими мадьяр, возможно, и помешала сосредоточиться на игре – поражение потерпели с минимальным счетом. Гол ответный могли и должны были забить – после прострела Стрельцова Ильин не попал в пустые ворота, мяч подскочил перед ударом.

Реванш взяли уже на следующий после Олимпиады год – в Будапеште (матч закончился со счетом 2: 1). Эдуард забил решающий гол: «Мы с Кузьмой разыграли, и я один на один с Грошичем вышел…»

Последний сбор, занявший месяц, проводили в Ташкенте. В Мельбурн летели через Индию – посадку сделали в знакомом игрокам олимпийской сборной СССР Дели. Потом сутки провели в Рангуне – столице Бирмы, – приземление при шквальном ветре далось командиру (будущему пилоту Брежнева и министру авиации) с колоссальным трудом – еле удержал лайнер на краю посадочной полосы.

Дальше летели над океаном. И наконец оказались в олимпийской деревне – в двухэтажном коттедже.

Если вынести за скобки мельбурнскую победу – что за давностью лет, вероятно, не возбраняется и опирается к тому же на ясное теперь осознание разницы в уровне олимпийского турнира и мирового чемпионата, – если вынести за скобки возвышающий наших спортсменов итог, а потом напомнить результаты проведенных советской командой матчей, лишь один из которых выигран с крупным счетом (да и то после переигровки встречи с несерьезным противником, первоначально закончившейся нулевой ничьей), успех в далекой Австралии выглядит не очень-то и эффектно.

Вызову ли я к себе доверие как к летописцу или просто рассказчику, если приведу в повествовании результаты игр в Мельбурне, не сопроводив их хотя бы краткими собственными соображениями о причинах скромного (если судить по счету) преимущества над соперниками наших мастеров, многих из которых называю великими?

Сборная Советского Союза второй половины пятидесятых годов могла быть постоянным институтом с долгосрочными лидерами и вожаками при условии, что опираться она будет на «Спартак» образца тех лет.

«Спартак» – самый консервативный из отечественных футбольных клубов – в лучшем смысле этого понятия, возможно не всеми осознаваемого как необходимое условие для душевного равновесия.

Оттого, что мир меняется и, как все чаще нам кажется, не в лучшую сторону – да и мы, боюсь, вместе с ним, – любовь населения нашей страны к «Спартаку» не только остается неизменной, но и, похоже, возрастает.

Всем нам, даже тем, кто не симпатизирует «Спартаку», нужна опора в чем-то постоянном.

И парадокс, весьма точно отражающий время, в том, что есть основательные и здравомыслящие люди, на дух не принимающие «Спартак», и есть самые невыносимые спартаковские приверженцы в лице (точнее, в оскале) фанатов-разрушителей. Вспоминаю, кстати, что один из основателей главного футбольного клуба страны Андрей Петрович Старостин недолюбливал фанатов своей команды – его и в давние дни мучила очевидность противоречия.

«Спартак», как я уже говорил, – любимая команда Эдуарда Стрельцова. И я не вправе был в книге о нем не задержаться на феномене именно этой команды.

Динамовские корифеи в довоенных и особенно послевоенных сезонах считали свою игру наиболее прогрессивной и футболистов «Спартака» именовали «боярами», а Якушин – еще в бытность свою игроком – в сердцах обозвал кого-то из знаменитых соперников «спартаковской деревней».

Можно предположить и то, что «Динамо» ревновало «Спартак» к популярности у публики, как сегодняшние классики, допустим, ревнуют детективщиков.

Но «Спартак», как никто, умел черпать энергию в популярности – и связь с трибунами превращалась, без преувеличения, в мистическую. «Спартак» можно посчитать единственной в стране командой Игрока и Зрителя.

Бесков, реформируя «Спартак», на рисунок игры команды, заметьте, не посягал. Любимый зрителями и исповедуемый спартаковцами с малолетства «узор» комбинационной игры он сплетал из более суровых, чем в «Спартаке» привыкли, нитей. Ну и, соперничая с киевскими динамовцами Лобановского, не мог не стремиться подключить эту фирменную комбинационную сеть к более мощным энергетическим источникам.

Однако, повторяю, на рисунок Константин Иванович не посягал – да некоренному спартаковцу никогда бы этого не только не простили, но и не позволили бы ни в коем случае. Николаю Петровичу Старостину немало пришлось потерпеть от Бескова, но посягательства на суть и стиль принятого в «Спартаке» футбола он бы не стерпел.