Столь же неудачно закончились и иные попытки в том же роде. В конце концов лишь тридцать из сотен греческих городов-государств и островов, разбросанных по всему Средиземноморью, присоединились к союзу против персов, и, учитывая соотношение сил, удивляться следует не тому, что их оказалось так мало, а другому – странно, что вообще нашлись охотники. Так что же все-таки заставило афинян, спартанцев и некоторых других поднять оружие?
Отчасти – чисто греческий дух независимости, страстная, до фанатизма, жажда свободы. На этой суровой, каменистой почве выросла раса сильных, самодостаточных людей. Ревниво защищая свои свободы, греческие города выказывали то же упорство, что и отдельные граждане. Веками этот дух питал их внутреннюю разобщенность. А теперь он же помог им объединиться перед лицом общего врага.
Далее, имелись некоторые рациональные, стратегического свойства, соображения, которые превращали сопротивление в нечто большее, чем в пустую надежду. Фемистокл видел это яснее других. В Истм послали своих представителей все города-государства. Более того, создавшееся положение – жизнь или смерть – понудило власти предоставить этим делегатам такие полномочия, о каких в мирное время и речи быть не могло. С другой стороны, участие Фемистокла в этой встрече резко увеличило его влияние. У себя дома, в Афинах, он был всего лишь одним из десяти избираемых на год стратегов, на которого что ни день (как, впрочем, и на всех остальных афинских деятелей) нападают сограждане. А в Истме он внезапно сделался голосом Афин. Номинально главными на заседаниях совета были спартанцы, но даже и они вскоре признали его ведущую роль в выработке общей стратегии.
Фемистокл считал, что самое уязвимое место Ксеркса – флот. С виду могучая, невиданных размеров армада, а на самом деле – колосс на глиняных ногах. Если сухопутные силы, состоявшие из конницы, копьеносцев, лучников – уроженцев Персии и Медии, действительно составляли собой сердцевину армии персов, то военный флот находился в основном в руках вассалов. Под началом четырех военачальников царских кровей пребывала причудливая мешанина, состоящая из людей разных национальностей, говорящих на разных языках, следующих разным морским традициям (или не имеющих таковых). Вряд ли подобная рать способна на умелые действия. Да и безусловная ее преданность Ксерксу была под вопросом. Учитывая все это, Фемистокл и пришел к выводу, что грекам, поставив во главу угла не благородный героизм, но трезвый и тонкий расчет – в общем, мету, следует нанести удар по слабейшему звену в цепи противника.
В Истме хитроумный Фемистокл разворачивал действия по двум направлениям одновременно. За откровенными, у всех на глазах, усилиями по выработке победной стратегии мелькала другая цель – сокровенная: утвердить позиции Афин как равноправного со Спартой лидера греческого мира. Тут на стороне Фемистокла была, помимо всего прочего, медлительность спартанцев, что в мыслях, что в действиях. Это открывало более подвижным людям, будь то друзья или враги, массу благоприятных возможностей. Фемистокл начал с предложения союзникам забыть внутренние разногласия, в том числе и многолетнюю свару своих родных Афин с Эгиной. Образ Афин – города-миротворца и объединителя произвел на собравшихся весьма благоприятное впечатление. Теперь Фемистокл мог начинать свою необъявленную кампанию.
Он умело подвел совет к мысли о том, что варваров надо «по возможности опередить». В результате уже ранней весной альянс предпринял первую свою военную акцию – снарядил экспедицию, долженствующую запереть персидскую армию в узком горном ущелье Темпы, в Фессалии. Отряд спартанцев возглавил некий Эвенет. Фемистокл в такой же примерно роли повел колонну афинян. Этим десяти тысячам воинов, направляющимся на север, предстояло обновить новорожденный флот триер. Но уже через несколько дней после прибытия в Фессалию Эвенет и Фемистокл обнаружили, что в распоряжении персов имеется несколько горных проходов и перекрыть все у греков не хватит сил. Обескуражило и то, что Ксеркс, оказывается, еще не пересек границ Европы и в Фессалии, возможно, окажется лишь через несколько месяцев. Так что Темпы пришлось оставить. Греки поднялись на борт и поплыли домой.
Потерпев неудачу своего плана, Фемистокл вернулся в Истм, где вновь приступил к работе в совете. Был выработан новый план обороны центральной Греции. Предлагалось с появлением персов разделить свои силы надвое. Армия запрет противника в узком проходе Фермопилы («Горячие Ворота»), а флот встретит вражескую армаду в проливах у мыса Артемисий. Фемистокла этот план вполне устраивал. А поскольку противник был еще очень далеко, он и слова не сказал, столкнувшись с нежеланием союзников вновь посылать свои войска и корабли на север.
Ну а Ксеркс, где он находился? Пока афиняне и другие греки возвращались несолоно хлебавши из Фессалии домой, персы все еще топтались у границ Европы. Их предводитель устраивал смотры своим судам на азиатском берегу Геллеспонта. Увеселения и лодочные гонки – приятное времяпрепровождение, пока армия готовится к переходу через два новых понтонных моста. Но царя ждала неожиданная беда. Не успел никто и шага ступить по мосту, как мощный шторм оборвал крепкие тросы, и мостовые опоры рухнули в воду. Разгневанный царь велел обезглавить смотрителей работ и приказал высечь непослушные воды Геллеспонта. После того как новая команда строителей в рекордно короткие сроки восстановила мост, Ксеркс в окружении приближенных величественно ступил на европейский берег. Всей же армии потребовался месяц, чтобы перейти из Азии в Европу.
В то время как воинство продвигалось по пересеченной местности за Геллеспонтом, корабли дрейфовали вдоль берега в сторону горы Афон. Персы миновали смертоносный мыс, пройдя вновь прорытым каналом. Усилившись по пути галерами, пришедшими из покоренных греческих городов, флот объединился с армией в Терме, на македонском побережье. Здесь Ксеркс остановился. Воины и гребцы отдыхали, а инженеры очищали дорогу в горах. Отсюда, с нового привала, Ксерксу была видна поднимающаяся на юге гора Олимп. Здесь, на ее покрытой снежной шапкой вершине был дом Зевса и других богов греческого пантеона. Уступая соблазну, Ксеркс сел на самую быстроходную в своем флоте триеру, прибывшую из финикийского города Сидон, и вышел в море – посмотреть с более близкого расстояния на Олимп и долину Темпы. Священная гора была теперь частью его империи, и, казалось, ничто не может помешать тому, что в недалеком будущем в нее войдут и другие земли, где поклоняются этим богам.
Как только персы вошли в Европу, сильно обеспокоенные афиняне послали двух граждан в Дельфы, к оракулу Аполлона. Эта маленькая деревушка, прилепившаяся к склону горы Парнас, почиталась греками центром мира и пупом земли. Ее знаменитый храм был посвящен Аполлону, богу солнечного света, поэтического вдохновения и прорицаний. Встроенная в него крипта представляла собой каменную нишу, через которую сочились воды священного Кастальского источника и проникали таинственные испарения. Греки верили, что с самых времен Всемирного потопа, затем героического века Троянской войны и поныне Дельфийский оракул является кладезем мудрости и проводником по дорогам истории. Аполлон доносил свою волю через уста местной женщины – пифии, сидевшей на бронзовом треножнике, установленном над нишей. Только ей дозволялось входить в крипту. Экстатическое состояние, в которое она приходила, было вызвано испарениями – им она и обязана своим пророческим даром. Впадая в транс, пифия вещала от имени самого бога.
На рассвете седьмого дня пути, в новолуние, два афинских посланца поднялись по горной тропе и заняли почетное место в самом начале длинной очереди. На дверях храма были начертаны слова: «Познай себя». Оракулы часто изъяснялись туманно и двусмысленно, не столько предсказывая нечто, сколько испытывая проницательность и способность людей к самопознанию. В какой-то момент, когда Ксеркс уже приближался к Греции, Дельфийский оракул напророчил спартанцам, что страна их сохранится, но для этого царь Спарты должен умереть. Теперь наступила очередь Афин. Посланцы переступили порог высокой двери и прошли к затененному месту, освещавшемуся тусклым светом вечного огня. Спустившись по некрутому настилу, они оказались в полумраке внутреннего святилища, вроде бы глубоко под землей. Впереди блестела золотая статуя Аполлона; слева смутно виднелась фигура пифии, склонившейся над треножником. От имени народного собрания Афин посланцы вопросили: что делать городу в такой час? Голос женщины зазвучал глухо и торжественно, как у Гомера.
