Пока читались молитвы, зал постепенно заполнялся допускаемым в этот час народом, ведь у каждого в начавшейся мистерии была своя исполнительная роль. За алтарём возле глухой стены появились откуда-то с маленькими факелами в руках и пальмовыми ветвями несколько пророчиц, одетых в такие же льняные одежды, как старцы и послушник.

Девушки потихоньку запели песню на каком-то неизвестном языке. Причём, ни одну из них послушник никогда раньше в школе не видел и не слышал таких песен. Пение становилось всё громче и уже разносилось по пещере бравурным эхом, вносящим в действо какое-то необъяснимое опьянение. В первую очередь это почувствовал на себе Иисус и даже встряхнул головой, освобождаясь от колдовства священного женского песнопения.

Девушки пошли хороводом вокруг алтаря, и в этом кругу оказался сам посвящаемый. Пророчицы недолго водили хоровод вокруг Иисуса. Часть девушек отделилась, и разместилась возле алтаря таким образом, что женские спины составляли живую лестницу на сам алтарь. Иисус смотрел на это, не решаясь даже что-нибудь сказать.

– Взойди на алтарь, сын мой, – послышался сзади голос Закхея.

Адепт обернулся. Позади действительно стоял первосвященник, одетый в длиннополую мантию, с таким же плотным покрывалом на голове и сударитом на лице, но Иисус не мог не узнать священника по голосу. Неофит сделал то, что от него требовалось. Взошедши на алтарь по спинам девушек, Иисус почувствовал, что именно сейчас перед ним откроется будущее, которое он ещё не знал, но которое уже не раз давило его сознание своим наступлением.

К алтарю в круг девушек вошли двое старцев. Один держал в руках чашу с вином, другой большой кусок хлеба. Они тоже поднялись по спинам девушек на алтарь, к Иисусу. Держащий в руках потир,[31] взошёл первым, второй следовал за ним с большой лепёшкой хлеба, выпеченной в тандыре.

– Преломи хлеб, – сказал один из старцев. – Возьми себе кусочек, а остальное раздай ближним, как сделал царь Салимский.

– Прими чашу, – произнёс второй. – Сделай глоток и передай ближним, как сделал Мелхиседек.[32]

Иисус, стоящий лицом к символу креста, встал на цыпочки и дотянулся губами до перекрестья. Поцеловав крест, неофит отщипнул кусочек хлеба, запил из чаши вином и передал всё жрецам, которые тоже повторили Причастие посвящаемого.

Чашу с освящённым вином и хлебом пустили по кругу. Когда каждый из присутствующих сделал глоток и съел кусочек хлеба, вдруг откуда-то в закрытом пещерном гроте возник ветер, и факелы в руках пророчиц погасли. Не погасли только пять светящихся камней под сводом пещеры. Они, как пять сияющих звёзд на чёрном небосклоне сияли над головой послушника, предрекая ему путь, который он должен будет пройти в этом мире.

Ведь звезда из пяти лучей совмещает в себе истинно Божескую Любовь и Познание. Именно к этому и стремился адепт. Хотя после посвящения на алтаре он не был уже адептом, он был жрецом, но не религии, а веры. Веры в Бога и в Божественное начало. Без этого ни одна религия не могла существовать на земле.

В навалившемся внезапно молчании вдруг прогремел сильный нечеловеческий голос:

– Жизнь Твоя предстоит, чтобы вывести братьев из темноты. Восстань и говори!..

Иисус так и сделал. Спрыгнув с алтаря, он принялся каждого по отдельности выводить из молитвенной залы за руку, а сам ушёл последним, но на всю жизнь запомнил слова, прозвучавшие в темноте пещерного грота, тем более что фразу эту не произносил никто из присутствующих ни в годы обучения, ни после посвящения.

За всё время, проведённое в храме ессеев, Иисус мог с закрытыми глазами определить голос каждого, а этот, прозвучавший ниоткуда… послушник даже не мог определить направления, откуда прозвучало жизненное благословение.

– Спасибо, Отец мой! Ты не оставляешь меня, – наконец произнёс он. – Не ведаю мыслей Твоих, Господи! Но пусть будет не моя воля, а Твоя. Сделай так, как должно мне.

Ярослав шёл по ночному Иерусалиму впервые и находил его ничуть не хуже ночной Москвы. Но никак не лучше российской столицы, во многом американизированной при помощи современного правительства. И всё же трудно отыскать на планете другой город, содержащий подобную энергетическую ауру. Ярослава Кузнецова радовало в настоящий момент совсем другое, а именно, что даже в далёком зарубежье пришлось работать в одной команде с бывшими москвичами. Ярославу это казалось предзнаменованием чего-то грандиозного.

Собственно, грандиозное уже произошло. Привезённые в израильский исторический институт кувшины с найденными документами оказались ценнейшей находкой, когда-либо попадавшей в руки археологов.

При возвращении назад в Иерусалим, вёл машину Шимон по просьбе Илоны. А девушка забралась на заднее сиденье джипа и всё колдовала с переводом уже добытой из кувшина рукописи.

– Да хватит вам, – полуобернулся к ней Шимон. – Успеем ещё ознакомиться с найденными документами в лаборатории.

– Кстати, – подняла на него глаза Илона. – В институте никто не должен знать, что один из документов я уже достала из амфоры. Договорились?

– Это ещё почему? – не понял Шимон.

– А потому, – ответил за Илону Ярослав. – По идее сосуды должны вскрываться только в специальных боксах. А перед этим все горшки должны быть обработаны высокочастотными волнами и просвечены рентгеновскими лучами и чем-то там ещё. Всё это входит в обязательную программу работы с древними рукописями. И чтобы они не рассыпались при вскрытии, применяют всяческие околонаучные операции. Нашей начальнице здорово повезло, что документ оказался в великолепной сохранности, иначе за такой пергамент ей голову оторвали бы. Я прав?

– Ещё как, – вздохнула Илона. – Не выдавайте меня, мальчики!

– Замётано! – в унисон обещали оба.

А когда прибыли в институт, мужчины даже меж собой, не сговариваясь, старались не упоминать небольшой прокол их начальницы. Работали в лаборатории с утра и до утра. Проводили вскрытие кувшинов как положено, по всем правилам. Сразу же знакомились с содержанием очередного текста, и параллельно решили сделать углеродный анализ самих пергаментов.

Такое решение было принято после очередного вскрытия одного из керамических сейфов: бумаги в кувшине при вскрытии просто рассыпались, превратились в песок. Но это произошло потому, что в амфоре хранились только папирусы. Оказалось, папирус гораздо больше подвержен эффекту полураспада, чем пергамент.

Остальные рукописи не особо капризничали и предъявляли искателям много новых фактов о временах двухтысячелетней давности. Здесь действительно нашёлся Устав ессеев с обрядовыми богослужениями, а также летопись хозяйственного существования общины. Казалось бы, что можно интересного выудить из хозяйственно-бухгалтерских отчётов? Однако Илона из ничего не значащего на первый взгляд учёта сумела выделить и составить реальное житие общины ессеев в первом веке до новой эры и в первом веке уже после Рождества Христова. Получалось, что если Иисус в юношеском возрасте жил среди ессеев, то вполне возможно было обнаружить хозяйственные затраты либо на него самого, либо на первого учителя мальчика первосвященника Закхея.

Правда, Ярославу идея восстановления быта общины казалась довольно-таки сомнительной, а Шимон наоборот, загорелся от неадекватной искры и сорил этими искрами, где надо и не надо.

Ярослав зашёл в ночное кафе, взял себе бокал аперитива, присел за столик и по своему обыкновению начал прокручивать события минувшего дня. Но вспоминать, в общем-то, было нечего. Ближе к полудню ему пришлось уехать из лаборатории института, чтобы навести справки и получить заверенные заключения из криминалистической лаборатории углеродного анализа. Работа криминалистов-углеродчиков тоже была интересной, только очень уж тягомотной. Больше семи часов убил Ярослав на окончательные заключения экспертов. Зато сейчас не оставалось никакого сомнения в том, что найденные документы двухтысячелетнего возраста и что написаны они были именно в то время, когда Сын Божий явился на землю в человеческом теле.