И каково же было возмущение Кайсы, когда она узнала, что Эрик даже не крестьянский сын, а просто найденыш! Юная барышня была недалека от мысли, что найденыш занимает в общественной иерархии [48]почти такое же место, как кошка или собака. Ее чувства проявлялись в самых презрительных взглядах, в самом оскорбительном молчании и в жестоких унижениях Эрика. Если их вместе приглашали на детский праздник к друзьям доктора, она упорно отказывалась танцевать с ним, за столом демонстративно не отвечала Эрику, если он с ней заговаривал. Одним словом, при всякой возможности старалась его унизить.

Приемный сын Герсебома давно уже разгадал причину раздражения юной «леди», но он никак не мог взять в толк, почему такое ужасное несчастье, как потеря семьи и родины, могло послужить против него обвинением и вызвать со стороны Кайсы настоящую ненависть. Однажды, когда Эрик решил поговорить с девушкой и заставить ее признать несправедливость и жестокость подобных предрассудков, она даже не пожелала его выслушать. В восемнадцать лет Кайса начала выезжать в свет. За нею ухаживали, как за богатой наследницей, и это еще больше утвердило ее во мнении, что она сделана из иного теста, нежели простые смертные.

В конце концов Эрик возмутился и, оставив попытки объяснения, дал себе клятву взять реванш. Чувство глубокого унижения, которое он испытывал, еще больше усилило рвение к занятиям. Он стремился самоотверженным трудом завоевать себе такое положение в обществе, чтобы заставить всех себя уважать. Потому Эрик и решил при первой же возможности оставить дом, который каждый день приносил ему какую-нибудь новую обиду. Но только отъезд нужно было обставить таким образом, чтобы горячо любимый доктор ни о чем не догадался. Пусть думает, что разлука с Эриком вызвана его непреодолимой страстью к путешествиям!

Решив подготовить почву, юноша частенько заговаривал о своем намерении присоединиться к какой-нибудь научной экспедиции после того, как окончит образование. Продолжая заниматься в Упсальском университете, он закалял себя различными упражнениями и суровой тренировкой, исподволь подготавливаясь к опасной и полной лишений жизни, являющейся уделом великих путешественников.

Стоял декабрь 1878 года. Эрику только что исполнилось двадцать лет, и он сдал свой первый докторский экзамен [49]. В то время внимание всех шведских ученых, а можно сказать, и ученых всего мира было приковано к грандиозной арктической экспедиции знаменитого мореплавателя Норденшельда. Совершив несколько предварительных путешествий, глубоко и тщательно изучив все материалы, необходимые для решения поставленной задачи, Норденшельд сделал еще одну попытку открыть Северо-восточный путь из Атлантического океана в Тихий — тот самый проход, который на протяжении трех столетий тщетно разыскивали все морские державы. План предстоящей экспедиции он изложил в подробной докладной записке, обосновав в ней свои предположения относительно того, что Северо-восточный проход доступен летом. Исследователь указал различные способы, с помощью которых надеялся осуществить свой проект. Щедрая субсидия двух судовладельцев и содействие правительства позволили ему так организовать экспедицию, что можно было рассчитывать на успех.

Двадцать первого июля 1878 года Норденшельд отплыл из Тромсе [50]на борту «Веги», стремясь достигнуть Берингова пролива, обогнув с севера Европейскую Россию и сибирское побережье. Лейтенант шведского флота Паландер управлял кораблем, на борту которого вместе с начальником и вдохновителем экспедиции находился весь цвет науки — ботаники, геологи, физиологи и астрономы. «Вега», оборудованная специально для арктической экспедиции по указаниям самого Норденшельда, была судном водоизмещением в пятьсот тонн, недавно построенным в Бремене и снабженным винтовым двигателем в шестьдесят лошадиных сил. Три парохода, груженные углем, сопровождали «Вегу» до берегов Восточной Сибири. Все было рассчитано на двухлетнее плавание с зимовкой в пути. Но смелый путешественник не скрывал своей надежды еще до наступления осени достигнуть Берингова пролива, и вся Швеция разделяла его надежду.

Покинув самый северный порт Норвегии, «Вега» двадцать девятого июля достигла Новой Земли, первого августа вошла в воды Карского моря, шестого августа прибыла к устью Енисея, девятого августа обогнула мыс Челюскин [51]— крайнюю точку старого континента, дальше которой еще не заходил ни один корабль. Седьмого сентября «Вега» бросила якорь в устье Лены и рассталась там с последним из сопровождавших ее судов. Шестнадцатого октября телеграмма, переданная этим пароходом в Иркутск, известила весь мир об успешном завершении первого этапа экспедиции.

Можно представить себе, с каким нетерпением многочисленные друзья шведского мореплавателя ждали подробных известий о его путешествии. Но долгожданные подробности прибыли только в первых числах декабря. Ведь если электричество преодолевает расстояние со скоростью человеческой мысли, то этого нельзя сказать о сибирской почте. Письмам с «Веги», посланным в Иркутск одновременно с телеграммой, потребовалось более шести недель для того, чтобы попасть в Стокгольм. Но наконец они туда прибыли, и с пятого декабря одна из крупнейших шведских газет начала публиковать корреспонденции молодого врача, участника экспедиции, о первой части проделанного пути.

В тот же день за завтраком Бредежор с живейшим интересом просматривал четыре газетных столбца подробного отчета о плавании, как вдруг взгляд его упал на строки, заставившие почтенного адвоката подскочить от удивления. Он внимательно прочел их, потом еще раз перечитал и, стремительно поднявшись, быстро надел шубу и шапку и помчался к доктору Швариенкроне.

— Вы прочли корреспонденцию с «Веги»?— закричал он, врываясь как вихрь в столовую, где его друг сидел за завтраком вместе с Кайсой.

— Я только лишь начал ее читать,— ответил доктор,— и собирался закончить, когда закурю трубку.

— Так, значит, вы еще не знаете,— продолжал, с трудом переводя дыхание, Бредежор,— вы еще не прочли, о чем говорится в этой корреспонденции?

— Нет, не прочел,— ответил доктор с невозмутимым спокойствием.

— Ну так слушайте же! — воскликнул Бредежор, подходя к окну.— Это дневник одного из ваших коллег на борту «Веги». Вот что он пишет:

«30 и 31 июля. Мы входим в Югорский пролив и становимся на якорь у ненецкого селения Хабарово. Высаживаемся на берег. Исследуем нескольких жителей, чтобы проверить по методу Хольмгрема их способности к восприятию различных цветов. Убеждаемся, что чувство цвета у них развито нормально… Покупаем у одного ненецкого рыбака два превосходных лосося…»

— Простите,— прервал его доктор, улыбаясь,— уж не шарада ли это? Должен признаться, что не усматриваю особого интереса во всех этих подробностях…

— Ах, так вы не усматриваете в этом интереса? — ехидно переспросил Бредежор.— Хорошо, потерпите минуточку, и вы его сейчас усмотрите!…

«Покупаем у одного ненецкого рыбака два превосходных лосося, вид которых еще никем не описан, и, несмотря на яростные протесты нашего кока, я помещаю их в спиртовой раствор. Происшествие: сходя с корабля, этот рыбак падает в воду, как раз в ту минуту, когда мы собираемся поднять якорь. Его вылавливают из воды полузахлебнувшимся, окоченевшим до такой степени, что бедняга напоминает железный брус. К тому же он ранен в голову. Когда его, погруженного в глубокий обморок, переносят в лазарет «Веги», раздевают и укладывают на койку, то оказывается, что этот ненецкий рыбак — европеец. У него рыжие волосы, нос, расплющенный после какого-то несчастного случая, а на левой стороне груди, у сердца, вытатуированы затейливыми буквами следующие слова: «Патрик О'Доноган. Цинтия».