Гурьеву показалось, что он слышит в словах Сталина горечь и боль. Это какойто другой зверь, подумал он. Какойто другой. Не такой, как те. Редкий. Очень редкий. Гурьев очень хотел бы, чтобы сейчас у него в ладонях оказались рукояти Близнецов, сообщив ему, с кем – с чем – он имеет дело. Но – нет. Нельзя. Интересно другое. Он вздохнул, усиленно вентилируя лёгкие – воздух в комнате ничуть не напоминал горный альпийский:

– Значит, вам должно быть очень одиноко. Одиночества не может выдержать никто. Ни зверь, ни человек.

– Не будем говорить о Сталине, – прищур и взгляд выдали собеседника, но Гурьев сделал вид, что ничего не заметил: сейчас важнее всего было не столько прощупать, сколько сломать лёд, самый первый, самый прочный слой. – Не будем жалеть Сталина. Поговорим о вас, Яков Кириллович. Я понял вашу мысль. Понял, чего вы хотите. Значит, вам не нужны награды. Вашей наградой будет моё обещание вернуть вам страну. Так?

– Нетнет, – Гурьев мягко, немного разочарованно улыбнулся. – Нет, Иосиф Виссарионович, вы, наверное, всётаки не совсем поняли. Меня совершенно не интересуют обещания и клятвы. Меня интересуют исключительно действия.

– Мои действия?

– Наши действия. Мои и ваши. Совместные и по отдельности. Помните, я сказал, что вам помогу?

– Конечно, помню, – Сталин посмотрел Гурьеву на переносицу и чуть шевельнулся. – Яков Кириллович. А в чём же вы собираетесь мне помогать?

– Нетнет, Иосиф Виссарионович, – почти пропел Гурьев. – Вы хотите поймать меня на слове. Я же говорил – убейте их, и обещал вам помочь. Вы за это очень здорово зацепились. И напрасно. Предполагать, что я стану помогать вам в убийствах – это очень смешно. Это не наша логика, и ничего от этой логики не было в моих словах. И не вам, бывшему грузину, так полюбившему всё русское, что вам удалось сделаться русским, ловить меня на языковых нюансах. И вам требуется совсем другая помощь.

– Интересно. Интересно. Какая?

– Если вы думаете, будто я стану метаться по свету и убивать для вас ваших врагов, вы ошибаетесь, Иосиф Виссарионович. Вопервых, это опятьтаки очень скучно. Вовторых, у вас найдётся множество людишек, готовых делать это для вас и по вашим планам за куда более скромное вознаграждение: орденочки, ленточки, звёздочки, квартирки, машинки, девочкимальчики. Они, такие людишки – расходный материал, а я – уникальный, единственный в своём роде инструмент. И если телескоп может позволить комуто забивать собой гвозди – это просто всегонавсего безмозглая железная труба, набитая под завязку дорогущим стеклом, – то я вам, Иосиф Виссарионович, такого позволить с собой вытворять никак не могу. Употребить меня можно однимединственным способом: по прямому назначению.

– Какому?

– Помочь вам вернуть мне мою страну.

Сталин поднялся, не выпуская из руки трубки, и стал прохаживаться вдоль стола, время от времени тихо, едва слышно, хмыкая и качая головой. Гурьев следил за его эволюциями и ждал. Ничего другого ему сейчас не оставалось – только ждать.

– Это очень интересное предложение. Очень, очень интересное. Товарищу Сталину давно – очень давно – никто не делал таких интересных предложений. – Сталин снова прошёлся взад и вперёд и остановился точно напротив Гурьева. – Правильно ли я понял вас, Яков Кириллович? Вы хотите, чтобы я вернул вам вашу страну. И при этом единственный способ, которым это возможно сделать – дать вам возможность это сделать. Верно?

– Точнее – дать мне возможность дать вам возможность это сделать. Совершенно точно именно так, Иосиф Виссарионович.

– Это очень, очень интересное предложение, – задумчиво проговорил Сталин, снова начиная движение по ковру. – А почему вы решили, что я соглашусь?

– На самом деле я этого пока не знаю. Зато я знаю другое. Я знаю, как добиваться от людей результата. Наилучшего результата, Иосиф Виссарионович. Не «любой ценой», а наименее затратным способом, не надрываясь, а испытывая при этом радость, гордость, удовлетворение.

– Это ещё интереснее. И как же?

– Нужно, чтобы каждый в своё удовольствие занимался своим любимым делом. Например, вы занимаетесь своим любимым делом – властвуете. Конечно, даже от любимого занятия следует время от времени отдыхать, но – не очень часто и не очень долго. И в случае вашего согласия не изменится ровным счётом ничего. Вы будете продолжать заниматься любимым делом – управлять, руководить, принимать решения. Все попрежнему будут благоговеть, трепетать, прославлять и восторгаться. И, кстати, совершенно заслуженно. Потому что я буду следить за тем, чтобы эти решения были не просто правильными сами по себе – с этим вы справитесь и без моей помощи. Я позабочусь о том, чтобы они вели в нужном направлении. Чтобы вам не приходилось делать знаменитые «два шага назад». Потому что сегодня на один шаг вперёд делается даже не два назад, а сто в никуда. Вы умеете видеть последствия своих действий, Иосиф Виссарионович, и это прекрасно. Вы умеете отступить, чтобы перегруппировать силы, ресурсы – это замечательно. А вот предвидеть вы не умеете. Ваш мозг слишком занят интригой, аппаратной работой, которую вы никому, кроме себя, не можете поручить. В этом вам нет равных. Я понялкритически важную вещь: вы незаменимы. Нет никакого способа заменить вас – и скоро такой способ не появится, хотя предпосылки уже создаются вовсю.

– Вот как. Интересно. Что же это за предпосылки?

– Это наука, Иосиф Виссарионович. Кибернетика. Общая теория управления. Автоматизация не только производства, но и управления. Теория управления информацией. Огромные, величиной с дом, вычислительные машины. Как всё, созданное человеком на замену природным, божественным, если хотите, инструментам, это выглядит комично и нелепо – пыхтит, гремит, дымит, жрёт электричество и время от времени ломается – но это работает, и постепенно, через какихнибудь тридцать лет, на месте товарища Сталина будет стоять вычислительная машина размером с тумбочку. У тумбочки не будет ни любви, ни ненависти, она просто будет знать – кого, куда и когда поставить, откуда передвинуть и кем заменить. Но сейчас у нас нет такой тумбочки. Зато сейчас у нас есть товарищ Сталин. Заметьте, я назвал срок. Тридцать лет. Это больше, чем сможет прожить товарищ Сталин при самом благоприятном стечении обстоятельств. Товарищу Сталину нечего опасаться – у него впереди просто уйма времени. И уйма дел. Я вижу, что вы мне – не то, чтобы не верите. Сомневаетесь, что такое возможно. Вы ведь этого не знали, Иосиф Виссарионович. Только честно.

– Нет. А откуда это известно вам, Яков Кириллович?

– Мне известно множество вещей, кроме этого, Иосиф Виссарионович. Потому что я хочу получить назад свою страну. А для этого я должен знать невообразимое количество вещей. И должен вам помогать. Не исполнять слепо вашу волю, что весьма недальновидно, поскольку я умею предвидеть, – прошу простить за этот невольный каламбур, – а помогать. Вам нужна помощь. Я стану вам помогать. И это будет мне в радость. Будет приносить мне огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Ведь я знаю в деталях, как должна выглядеть моя страна, когда вы мне её вернёте, а вы – нет. И если я начну вам это объяснять – вместо того, чтобы с вами вместе это делать – мы поругаемся, и ничего хорошего у нас не выйдет. Ни вместе, ни по отдельности. Ведь человек начинает получать от власти настоящее удовольствие только тогда, когда понимает: результат его усилий будет вечным. А иначе – это пустая трата времени и сил. И когда вы увидите, как меняется ваша моя страна – конечно, не сразу, первые, самые первые, самые робкие, изменения проявятся года через тричетыре – вы войдёте в настоящий раж и вкус. Вам так понравится работать со мной, что при одной мысли обо мне на вашем лице начнет играть улыбка. И люди вокруг перестанут в ужасе таращить зенки, а станут смотреть на вас. И вам это тоже понравится.

– Всё же вы очень смелый человек, Яков Кириллович, – Сталин возобновил свой «маятник», ступая попрежнему неслышно, прижимая к боку левую руку с трубкой. – Да, очень смелый. Даже если вы не боитесь, – всё равно. Трус не может говорить такое товарищу Сталину. Откровенно предлагать товарищу Сталину, – товарищ Сталин, я буду вами манипулировать, и вам, товарищ Сталин, это будет нравиться, – Сталин посмотрел на Гурьева так, словно удивляясь его безграничной наглости. – Надо, что ни говори, быть для этого смельчаком.