– Вот так пришли? – Сталин чуть приподнял подбородок. – Не по сезону.

– Мне не бывает ни жарко, ни холодно. Никогда.

– Кур ите, – разрешил Сталин. – Кур ите, Яков Кириллович. Тоже хотите подумать?

– Конечно, – Гурьев взял пачку, осторожно вытянул из неё папиросу. – Не каждый день со Сталиным доводится разговаривать. Я могу признаться и в том, что, не питая к вам ни любви, ни симпатии, испытываю уважение. Что же касается меня и моей роли… – Гурьев набрал дым в рот и с силой выдохнул его через ноздри. – А что вы могли бы мне предложить? У человека в вашем положении довольно узкий набор методов поощрения или наказания, Иосиф Виссарионович. В качестве поощрения вы можете, например, предложить мне – как максимум – звание Героя Советского Союза с вручением Золотой Звезды Героя и ордена Ленина, пяти– или шестикомнатную квартиру в одном из новых строящихся домов на улице Горького, какуюнибудь дачу с прислугой, автомобиль с шофёром, кремлёвский паёк – надо заметить, довольно скромный в сравнении с картой ресторана в отеле «Ритц», где я могу позволить себе без ущерба для своего бюджета завтракать, обедать и ужинать, – ещё какието мелкие шалости советского чиновника – ну, там, антиквариатконфискат, – Гурьев вздохнул, покачал головой. – Можете предложить маршальские звёзды в петлицы, шевиотовую гимнастёрку и галифе с лампасами. В знак особого, необычайного расположения – участие в заседаниях этого, как его, Политбюро, здесь, на Ближней даче… А! Вспомнил! Можете ещё город какойнибудь в мою честь переименовать. Где вы проживаете, товарищ? В Молотове! В Молотове – где?! В каком именно, простите великодушно, месте? Не хотите в Кагановича переехать? Это что же – разговор двух людей?! Нет, Иосиф Виссарионович – это разговор двух солитёров. Вот. Даже вам смешно, а уж мнето… Я только не уразумею никак – это каким же нужно быть спесивым ослом, чтобы такое себе позволять?! Видите – это и всё. А взамен от меня потребуется страх. Страх потерять всё это необыкновенное богатство, всю эту неописуемую роскошь, всю эту божественную славу. Умение и стремление тянуться и рявкать: так точно, товарищ Сталин! Никак нет, товарищ Сталин! Слушаюсь, товарищ Сталин! Разрешите исполнить или умереть, товарищ Сталин! Это называется на самом деле очень просто: рабство. Вам не кажется, что это довольно скучно, Иосиф Виссарионович? Мне, например, быть рабом невероятно скучно.

– Допустим, – кивнул Сталин. – Допустим, вы богаты, и вас не интересуют материальные блага, которые предлагает советский строй лучшим своим представителям. Да, с богатством у нас туго. И надо сказать, в вашем исполнении это звучит действительно не очень заманчиво. Смешно звучит. Глупо звучит. Да. Несерьёзно. Хорошо. Это поощрения. А что вы скажете о наказаниях?

– Что наказания ещё скучнее, Иосиф Виссарионович, – Гурьев снова затянулся, пополоскал дымом рот. – Допустим, я, по какойто неведомой, никому непонятной причине, позволю обращаться с собой, как этот смешной человек, сын еврейки, который… Ну, вы же лучше меня всё знаете, Иосиф Виссарионович, – то, чему учат в детстве, не забывается никогда. Что же в этом случае? Опять негусто. Как минимум – смерть: для меня лично. Как максимум – жизнь с сознанием факта, что самые дорогие, самые близкие тебе люди либо мертвы, либо влачат жалкое существование рабов в условиях, которые любая свинья сочла бы оскорбительными и неприемлемыми, и бросалась бы на «колючку», пока бы не сдохла от истощения либо не получила бы свою порцию свинца. Но – и это уже было в жизни, Иосиф Виссарионович. И смерть самых близких и дорогих, и ненависть, выжигающая всё внутри. И снова всё началось сначала. Так уж устроен человек: даже если ему кажется, что всё потеряно – ничего не потеряно, пока не потеряно всё.

– А вы мудрец, – Сталин снова обозначил улыбку сквозь усы.

– Теперь вы мне льстите. Но на меня это тоже не действует – потому что тоже было. Едва ли не в тех же, сопоставимых с вашими, количествах. А сейчас вы готовитесь задать мне главный вопрос: а власть? Поощрения, наказания – это неинтересно. А вот власть – власть распределять поощрения и наказания – это ведь куда увлекательнее.

– Вы так не считаете?

– Нет, я так не считаю. Скажите, почему Макиавелли написал «Государя», но не стал государем? Почему Аристотель воспитал Александра Македонского, но сам и не подумал отправиться завоёвывать Индию? Я вам отвечу сам: их не интересовала власть. Они уже находились на другом уровне. И вот это, Иосиф Виссарионович, настоящая проблема.

– Почему?

– Потому что вождём должен быть человек, получающий от власти настоящее удовольствие. И при этом – понятный людям. Умеющий переводить свои мысли на чёткий, ясный язык указаний и приказов. А Макиавелли и Аристотель остаются на своих местах – интересных собеседников великих людей. Великих государей, если уж быть предельно откровенным. Что и доставляет им истинное, ни с чем не сравнимое и ничем не подменяемое удовольствие.

– Свои мысли? – снова быстро глянув на Гурьева, переспросил Сталин.

– Конечно, свои. А чьи же ещё?! – удивился Гурьев. – Свои, Иосиф Виссарионович. Только свои. Исключительно свои. Ни в коем случае не чужие.

– Это становится интересно. Допустим на минуту – вы, действительно, не пытаетесь меня обмануть. И вас действительно не интересуют награды, и наказаний вы не боитесь. Вас даже не интересует власть. Предположим, это действительно так. Но вы же хотите чегото. Чего же вы всётаки хотите?

– Я хочу получить назад свою страну, Иосиф Виссарионович. Не власть над страной, а страну. И только один человек на свете может попытаться это сделать. Заставить его я не могу, могу лишь попробовать уговорить. Объяснить, что вместе со мной он тоже получит свою страну назад. Конечно, она не будет абсолютно похожа на ту, которую он отнял у меня, а заодно и у всех остальных – у себя в том числе, – она будет другой. Возможно, она будет другой абсолютно. Потому что, как известно, в одну реку не войти дважды. Но эту страну можно будет узнать. В отличие от той, что есть сейчас, название которой состоит из четырёх слов, и среди них – ни одного слова правды.

– Вы смелый человек, Яков Кириллович.

– Нет, Иосиф Виссарионович. Вы опять мне льстите. Смелый человек – это тот, кто преодолел свой страх. А я не испытываю страха – во всяком случае, перед вами. Вы ничего не можете сделать со мной, даже если захотите. А я знаю – вы не захотите: вопервых, вам интересно и любопытно, а вовторых, вы понимаете, что потеряете гораздо больше, чем приобретёте, пытаясь меня убить.

– Что же?

– Веру в своё всемогущество. Верните мне мою страну, Иосиф Виссарионович. Докажите, что вы всемогущи. А взамен – оставайтесь величайшим и всемогущим. Богом на земле. Вы же видите – я не возражаю. Даже наоборот. Искушаю вас. Хотя и знаю: вас совсем не это интересует. И если вы думаете, будто я в состоянии лишь генерировать пафос, вы опять ошибаетесь, Иосиф Виссарионович. Я здесь, чтобы сообщить вам прекрасную новость: у вас – у вас, Иосиф Виссарионович, не у меня, а у вас – всё есть. И план, достаточно детальный, и концепция. И у вас есть самое главное, без чего всё предыдущее не имеет смысла.

– Что?

– Не что, а кто. Наследник.

На этот раз пауза затянулась. Сталин откинулся на спинку стула:

– И кто же он? Вы?

– Что за ужасные вещи вы говорите, Иосиф Виссарионович, – с дрожью в голосе произнёс Гурьев. – Ну, посмотрите на меня. Я же монстр. Чудовище. Какой из меня наследник?! Посмотрите мне в глаза.

Это должно было стать моментом истины – и стало. Всматриваясь в Сталина, Гурьев понял: этот зверь его не боится. И потому – нельзя проиграть.

– Ого, – сказал Сталин и улыбнулся. – Ого… Такого я ещё не видал. Что это? То самое электричество?

– Да.

– И люди тоже не могут смотреть вам в глаза?

– Когда я так смотрю – не могут. Тоже?

– Тоже, – кивнул Сталин. – Вы хорошо знаете, что это такое. Когда люди вам не смотрят в глаза. Не смотрят. Боятся.