Эдэле. Фрау Кюн. Эдельтраут Кюн.
Мы ещё не знакомы. Мне тоже нравится Грёнемайер. Это единственный человек в немецкой музыке, которого я могу слушать. Его «Бохум» чем-то напоминает мне «Группу крови». У него здесь статус сродни Гребенщикова. Но Борис его на голову выше.
Почти весь день я провожу в холле или комнате для игр, слушая музыку, либо читая. Наушники все время на голове, чтобы никто не приставал. Раньше от наушников у меня часто болели уши. Теперь в состоянии максимальной расслабленности я их даже не чувствую.
Одна русская сестра спрашивает меня: почему я такой замкнутый? Я отвечаю, что пока нет желания общаться с людьми, которых я не знаю, да и знать толком не хочу. И к тому же болтать часами о погоде, как это происходит с некоторыми пациентами, я не в состоянии. Не умею и не люблю. Мне нужен лишь покой.
Сестра: Но врачи видят это иначе…
Господи, да плевать на врачей!
Я: Мне всё равно здесь придётся отсидеть шесть недель, как бы я себя не вёл…
Сестра: А Вам могут и продлить…
Я (в шутку): Тогда я сбегу…
Сестра (серьёзно): А отсюда не сбежать…
Сижу в комнате отдыха, слушаю музыку, смотрю на стену. Подходит эта Эдельтраут в наушниках. Проводит рукой у меня перед лицом.
Я (не отводя взгляда от стены): Я ещё здесь…
Из-за музыки не слышу своего голоса. Она тоже не слышит. У неё музыка в ушах.
Краем глаза вижу, что она улыбается. Уходит прочь.
Похожа чем-то на мою мать: грубая, вежливая, раздражительная, ухоженная, много курит… На четыре года младше мамы.
Позже она подходит ко мне ещё раз и спрашивает: какую музыку я слушаю.
Я говорю: Русскую.
Она протягивает мне свой наушник. Не люблю эти вот «послушай», но что поделаешь? Я вставляю её музыку в своё ухо. Слушаю вступительные аккорды. Узнаю песню. Говорю: «Was soll das!?»
Эдельтраут: Точно! Was soll das? Ха-ха-ха!
Она просит дать послушать моей музыки.
Я отдаю ей весь свой скарб — плейер с наушниками, в которых по случаю — «Группа крови» «Кино».
Эдельтраут тут же начинает скакать под эту музыку как умалишенная, подходящее ей, кстати, слово, и пытаться повторять слова за Цоем. Всё невнятно. У неё также как и у меня нет ни слуха, ни голоса.
Я расслабленно сижу за столом. Я под лекарствами. Я ко всему безразличен. Но мне интересно наблюдать.
Эделе носится по коридору как ведьма на метле. Пролетая мимо, спрашивает, что значит «ночь».
Я: Nacht.
Она опять, прыгая и кружась, пробегает мимо кого-то позади меня и кричит ему/ей: «Notsch» — это «Nacht» по-русски. Бегает, пытается громко, но невнятно подпевать. Подбегает ко мне: Хорошая музыка! Мне очень нравится!..
Сзади подходит медбрат: Фрау Кюн, успокойтесь! Отдайте мне сейчас же Ваш плейер!
Он забирает у неё мой iPod и уносит его в свою коморку. Я равнодушно наблюдаю эту сцену. Эделе поворачивается ко мне: мол, отобрали.
Я: Не следует забывать, где мы находимся… Мы здесь немножко бесправны.
Эделе достаёт из кармана свой собственный плейер и включает свою «Группу крови» — «Бохум» Грёнемайера.
Потом этот турок-медбрат попросит меня никому не давать свои вещи, чтобы не повторялось подобное. Иначе…
А это «иначе» мне представляется до мерзости скучным и в этом «иначе» не хочется жить. У меня вся жизнь это сплошное «иначе».
Эделе попросит у меня номер моего телефона и адрес. Нам нужно будет обязательно встретиться после выхода из клиники.
Эделе, у меня нет телефона, адреса тоже нет. Я бездомный и безтелефонный. [Я не хочу заводить новых знакомств в психиатрии. Просто не хочу.]
Эделе начинает мне рассказывать о себе.
Я тут же понимаю: попался.
У неё маниакальная депрессия, что она о себе точно знает, и явная шиза, о которой я догадываюсь позже, а она вряд ли.
Она гордо называет себя человеком 68-года, она была в оппозиционной внепарламентской партии. Была революционеркой. Настоящей, безбашенной. Она изменила мир. Мир говно, но благодаря действиям её партии, партийной газете, которую она выпускала вкупе с другими партийцами, он — этот сраный мир — стал лучше. Как они боролись со всей этой людской тупостью! Как бичевали в себе самих корыстолюбие! Как выстраивали новые приоритеты в человеческих отношениях! Это было безумством, но они боролись за светлое небо над головой…
Главарём их «банды», студенческого движения в западной Германии в 60-х, был человек, который впоследствии умер в ванной. От эпилепсии, ставшей следствием его избиения. Поэтому у них был классный лозунг: «Мы моемся дальше, Руди[20]!»
Она была неистовой в своей борьбе, ей приходилось спать со всеми мужиками из её окружения: с толстыми, безобразными, уродливыми, чтобы тем самым доказать свою любовь мужу, с которым она уже 35 лет как вместе, который плохо воспитан матерью, и она, Эделе, хочет, чтобы он переехал жить в домик на её садовом участке, прочь из её квартиры, однако, она всё ещё очень любит его, он платит ей 500 евро в месяц за съём её личной квартиры, в которой он живёт, пока она проходит лечение здесь в клинике. Она раньше много работала, сама была медсестрой, единственной в своём роде медсестрой, её очень любили пациенты и завидовали сослуживцы, но потом выгнали с работы. Четыре года не могли выгнать, но в результате выгнали. Теперь она не работает. Хочет преподавать немецкий язык турецкой девочке, чтобы самой выучить турецкий, ведь в Германии уже так много турок, она хотела бы говорить с ними на их родном языке. Ещё она хочет русскую девочку, чтобы научиться русскому. Русских здесь тоже много. Для турецкой девочки она уже купила куклу за 55 евро в магазине по соседству. Её семейная жизнь с мужем разбита из-за того, что она однажды назвала его фашистом, а он её ударил. У неё нет детей.
Затем её застаёт позыв покурить, и она оставляет меня в покое.
Ну и началась очередная житейская тягомотина. Как я её теперь ненавижу! Побудки, еда, попил-пописал, поел-покакал, почитал, послушал музыку, лекарства, помывки-постирушки… Всё по расписанию, никаких отступлений. Круговорот дерьма в природе в замкнутом пространстве, пока…
Я не знаю, какой сегодня день недели, сколько дней я уже здесь нахожусь; мне всё равно, я плыву по течению, я не знаю, что делать дальше…
Да, вот так вот бездарно живу, пока… пока не началась главная история отделения.
Как-то раз цыган разговорился со мной и спросил, не хочу ли я драпануть отсюда. Я сказал, что было бы не плохо, но это вряд ли возможно, да и бежать мне некуда… Теоретически я бы сбежал, но на практике мне придётся пролёживать свою койку здесь дальше.
Он признался мне, что завтра сбежит.
Я спросил как. Он ответил: через окно.
Прозвучало неубедительно.
Цыган: Давай вместе! У меня куча денег. Я не хочу один, мне нужен напарник.
Я: У меня в отличие от тебя денег нет, да и бежать некуда. Что тогда толку?! Так выйду, если нужда будет. Мне от себя самого надо сбежать. А вот как — не знаю. А как ты, кстати, окно взломаешь?
Он: Я уже знаю как. Абсолютно точно. Нет проблем. Послезавтра я буду на юге Франции.
Я: Почему во Франции?
Он: Я уже там жил. Там есть куда скрыться на первое время.
Я: А как с языком? Ты говоришь по-французски?
Он: Oui. Je parle franзais.[21]
А окна в том отделении непростые. Они там все на замках. А те форточки, что откидываются, защищены от полного открывания штырями, торчащими из потолка. Это первое, что бросается в глаза, когда попадаешь в закрытое отделение. Все прочие прелести замечаешь потом. Замки на окнах мозолят глаза на протяжении всего времени, что я нахожусь в клинике. Только они да запертая дверь — не дают мне забыть о том, где я нахожусь. Весь прочий антураж взят из дома отдыха.
Цыган говорит, что если я всё-таки решусь, то могу уже готовиться к побегу.
Затем он начинает мне и соседу-хорвату рассказывать о том, что его упекли сюда из-за того, что его бывшая подруга подала на него в суд. Узнав, что с него есть чем поживиться, она обратилась в полицию и заявила, что он избил её три года тому назад, есть свидетели. Теперь у него другая невеста. Её он «божественно» любит. А та, первая, оказалась обыкновенной сукой… Вот он и сыграл в дурку, чтобы избежать судебного преследования. Но это ещё не все проблемы. Полиция начала копать под него и на свет вылезло то, чему следовало оставаться в тени. А именно то, что он 22-х лет отроду, не имеющий никакого образования, не работающий, купил себе дом, имеет три дорогие машины, плюс ко всему — куча денег на счету.
