— Пожилой следователь, об этой особенности «Розового Роттердама» никто не знает. Вообще никто. Лена «Red Bull» пила с тем человеком, который этот сорт вывел, и названием ему дал. А почему он такое название дал, он только Лене и рассказал.

— Елена Юрьевна, мы сделаем все возможное и невозможное, чтобы вас не убили. Болтливого селекционера мы изолируем максимум через час, но заказал он вас, естественно, на следующее утро… Да-а. Аптекарь прячь ее под землю, на луну, куда хочешь. Если хочешь, чтобы не убили ее у тебя.

— Расслабьтесь, престарелые. Ничего не произошло. Мне просто отпустили очередной комплемент. Не первый, и, дай Бог, не последний. Селекционер шепнул мне на ушко, что следующий выведенный им сорт он назовет «Статуэтка». А предыдущий сорт он назвал «Розовый Роттердам». Друзья решили, что это в честь квартала красных фонарей, он не стал их разубеждать, хотя, в действительности он назвал его так из-за розоватого оттенка лепестков. Я мило улыбнулась, не особенно вдаваясь в содержание сказанного. Тем более что и английский у меня не особенно хорош. Может быть, я вообще не поняла, о чем речь идет, и улыбнулась из вежливости. А с моей охраной вы, два старых развратника, меня просто достали. Эти плотные мужики, которые с напускной бодростью заглядывают мне через плечо, даже не наморщив лоб от тягостных раздумий? И это именно в ту минуту, когда трусики покупаю. Ну, эти ладно, их, как я понимаю, учили чему-то. А Золушка от чего меня охраняет? Ведь не отходит от меня не на шаг, дядя Вася чертов, и уже бубнит, что я слишком часто в туалет хожу. Мол, мои непрерывные отлучки ее нервируют.

— Золушка, к твоему сведению, сидя в тюрьме восемь лет была нашим внештатным осведомителем. Благодаря ее работе была обезврежена группа заключенных, готовившая побег из мест лишения свободы и предотвращено два убийства. Так что она далеко не дура, и ухо держит востро. Что касается наружного наблюдения, которое наше учреждение к тебе приставило, то потерпишь. Твои охранники из «Уникума» оберегают тебя грубо и кустарно. Что не так уж плохо, потому что они отвлекают на себя внимание и дают профессионально работать нашим людям.

— А что, Путина тоже так опекают? В таком случае я ему сочувствую.

— За Путина не беспокойся, Статуэтка ты бесстыжая. Есть что сказать — скажи. Нет — промолчи. А свою охрану воспринимай как признание заслуг перед отечеством.

— Ой, товарищ пожилой следователь, спасибо за мядальку! Щас нацеплю на правую грудь и загоржусь страшно!

— Не выступай. И вообще, не открывай личико лишний раз без необходимости. Период у тебя сейчас такой, что осторожной надо быть.

— Антонина, а где твой инородец?

— Скоро обещали быть-с. Велели-с накрыть стол и расстелить кровать. А вообще с ним пока все в порядке, стул с утра был оформленный. Проходите, пожилой следователь, проходите. Что-то вы стали нас забывать, поговорить уже не с кем. Мой ходит последнее время злой, все его в доме боятся, и меня заодно.

— А что случилось?

— Вы же знаете, в свои дела он меня особенно не посвящает. Что — то интересное могу услышать только тогда, когда он с вами беседует, а я на стол накрываю.

— Ух ты и кокетка, Тонька. Ты же им как хвостом крутишь.

— Да ну его. Когда он не хочет, чтобы я поняла, он по-узбекски говорит, чучмек чертов.

— Людей оценивать по етническому признаку некрасиво, Антонина. И, по сути своей, неправильно.

— Да ну его. С глаз коросту, нечисть — с тела! Я на него обижена. Да и надоели они все, эти узбеки, таджики и остальная нехристь. Недавно у нас проживал пуштунский шейх в изгнании с тремя неряшливыми супругами и несчетным количеством детей. Причем дезодорантом эти принцессы в туалете не пользуются, а к пище нашей они не приучены, понос у них все время, видите ли. Представляете? А шейх этот при этом облизывается на наших женщин. Маме моей предложил разделить с ним тяжкие дни изгнания вдали от родины. В Париже мол, он по горам афганским тосковать собирается. Урод, наркотической субкультурой прокуренный.

— А мама твоя ему что?

— Предложила выпить и продолжить беседу под столом. Но шейх отказался, сославшись на то, что он мусульманин. Представляете, какой дурачок?

— Представляю. Над характером твоей мамой годы не властны. Слушай Тоня, можно тебе вопрос задать, на правах друга семьи и бывшего приемного родителя?

— Валяйте. Отвечу, невзирая на лица.

— Ты, насколько я знаю, с женой Аптекаря подруги. Общаетесь достаточно тесно, если обе в Сковской Барвихе находитесь. Даже в свет выезжаете вместе за покупками. Расскажи мне о ней.

— Томная Мать Тереза. Хотя жопка у нее очень даже ничего, да и титьками боженька не обидел. Люмпен-интеллигентка. Образование получила на панели, но гуляли с ней заброшенным садом мужчины незаурядные. Набралась она от них многому. Ирка Челюсти, например, по сравнению с ней жалкий сапожник. Обладает крохотными кулачками, но склонна бить по пролетарски грубо. На вопрос: «Кому на Руси жить хорошо?» отвечает: «С-сукам!», хотя в целом политически инфантильна. Ее платья открывают разное количество живой плоти, но действует на представителей мужского пола эта плоть совершенно сокрушительно. Помню, однажды мы шли по Москве и у нее был открыт животик. Но, судя по окружающим, она шла голая. С горечью приходится констатировать, что на нее больше смотрели, чем на меня. Я к этому не приучена, но в ее присутствии это неизбежное зло. Ух, как на размышления меня пробило что-то.

— Ей что, Аптекарь одной гулять разрешил!?

— Да уж. Охраняли ее как папу римского.

— Пожилой следователь, извините, что заставил вас ждать.

— Ничего, Саранча, ваша Антонина развлекала меня едой и разговорами. — Понимаю. Набор абсолютно не связанных друг с другом высказываний, мягкая добрая улыбка и обильный стол.

— Ты хочешь сказать, что я, твой секретарь-референт, дурочка? Что я глупа и посредственна? Ой, Саранча, будешь горькими слезами кровь с груди своей смывать. Не жалеешь ты себя, членистоногий.

— Стоп, стоп, Антонина.

Где-то я это уже слышал. Подругу Олигарха уже цитируют. Быстро что-то.

— Вот вы пожилой следователь, а совершенно не в курсе местных сплетен. Стыдно. Эта длинная рыжая подруга Олигарха своими высказываниями и туалетами произвела в Сковской Барвихе подлинный фурор.

— А как она сюда вообще попала?

— А вы не знаете? Олигарх для нее здесь купил дом. У самого леса, ну, вы помните, мрачный такой. Он решил сделать для нее подлинное убежище поэтессы. Разрешил ей делать там все по ее вкусу, представляете? Шестнадцатилетней девчонке! Вся Сковская Барвиха в шоке.

— Наши сквовско-барвихинские великосветские дамочки в шоке не поэтому, да меня это и не интересует, Антонина. Но спасибо, что рассказала. Как-нибудь схожу, поздравлю Олигарха с новосельем. Его рыжеватая подруга, по моему мнению, влияет на него очень положительно. Как ваше мнение, Саранча?

— Откуда я знаю? Я его рыжее сокровище и видел всего один раз, и то мельком.

— Да и то тогда, когда та еще возле пристани работала. Да там, на ветру, в суете и полумраке, разве разберешь что-нибудь? Сколько, кстати, она за мимолетное знакомство брала?

— Тонька, кончай меня ревновать. Иначе я сюда еще одну жену приведу. Я мусульманин, мне можно.

— Убью. И похороню без уголовных почестей. Ты, султан комсомольский, почему записную книжку с номерами телефонов знакомых женщин хранишь и перечитываешь? Или забыл ужо, что я люблю купаться в реках крови?

— Да, Саранча, покой вам только сниться, как я погляжу.

— Сон в руку — моча в голову! Он меня еще не знает, хлопкороб. Я ему еще устрою. И не сажай меня себе на колени! Да что за манера такая! Пусти! Как тебе не стыдно, Саранча? Мне же не шестнадцать лет, в конце концов, как этой рыжей дылде. И ляжки у меня толстые, а так вся юбка задралась.