– Рожина? – переспросил Копаев. – Это тот, который?..

– Да, он самый.

– Я сейчас приеду.

Появлению Копаева никто из присутствующих не удивился. Пащенко встретил его как приятеля, не сослуживца. Но здесь, на берегу, Антон находился в уязвимом положении. Не исключено, что кто-то из присутствующих на берегу потом узнает в оперативнике УСБ заместителя начальника правового управления мэрии. Если хоть один человек вспомнит, что Копаев общался с Пащенко, и попробует выяснить об Антоне побольше, то начнется неразбериха.

Но Копаев не мог не приехать. Он должен был своими глазами все увидеть и получить информацию из первых рук. Риск имелся, но он был оправдан.

Теперь Рожин, тот самый человек, который так содействовал аресту следователя Пермякова, лежал под его ногами. Вид Рожина был странен до крайности. Джинсы «Райфл», серая, в действительности же скорее белая, майка с эмблемой испанского королевского клуба, на левой ноге кроссовка «Пума». Вторую уже нашли, она лежала чуть поодаль от трупа. Вместо нее к правой ноге был привязан обрезок автомобильного троса, на другом конце которого оказалась панцирная сетка.

– Личность пока не установили, – сообщил Меркулов из-за спины заместителя прокурора.

– Устанавливайте, – велел Пащенко, открывая перед криминалистом возможность проявить его лучшие качества.

Сам-то он личность покойника уже установил, за сутки, прошедшие после ареста Пермякова, вволю налюбовался на фотографию Рожина. Тот имел глупость быть задержанным в девяносто восьмом году за мелкую кражу промышленного серебра на заводе, после чего два года своей жизни посвятил шитью рукавичек в колонии общего режима. Потом была еще одна ходка. Им опять занималась прокуратура. Эта история тоже закончилась шитьем. Известным кутюрье Рожин так и не стал, зато прославился чудовищной подлостью в деле посадки на нары следователя Пермякова.

– Его убили или живым сбросили? – спросил Копаев.

– Нож вставили, а потом спустили. В спине ранение, несовместимое с жизнью. В глазах, как видишь, недопонимание, совместимое с глупостью.

– Еще и кровать к ноге привязана, – почесав подбородок, пробормотал Антон. – Коза ностра по-екатеринбургски, мать их!..

Копаев обернулся, когда Меркулов попросил Пащенко немедленно приблизиться к трупу.

– Что?.. – выдохнул Вадим.

– Вот. – Меркулов указал пальцем на пятнышко, сверкающее посреди серого песка.

Этим пятнышком оказался зуб, именуемый стоматологами клыком. Можно было бы предположить, что он принадлежал не человеку, а волку. Собаке, на худой конец. Во всяком случае, до проведения соответствующих экспертиз. Но Копаев ни разу не видел собаку с золотой фиксой в пасти, а потому все эти побочные предположения потеряли смысл, не успев его обрести.

– Это зуб, – сказал Меркулов, секунду помедлил, скользнул по начальнику взглядом и повторил: – Зуб.

– Я не дурак, – заметил Пащенко и поднял на него глаза. – И не глухой. Осмотрите труп еще раз. Золотые зубы просто так, во время дружеского разговора, изо рта не вылетают. Даже если такое случается, то их, как правило, подбирают. Этого не происходит только тогда, когда искать невозможно или нет времени.

Меркулов вернулся через минуту и доложил:

– Во рту покойника все зубы на месте.

Копаев подошел к трупу, перевернул его левую кисть, опустил ее на песок, оглядел и правую. На казанке среднего пальца виднелся свежий шрам, раскисший от воды.

– Меркулов, знаете, чем стоматолог отличается от криминалиста? – Антон отряхнул руки и протянул следователю кусочек золота. – Первый никогда не поинтересуется у пациента, за что ему выбили зуб. Хотите наводку?

– Хочу, – признался молодой криминалист. – Правда, я водку не пью.

Копаев рассмеялся.

– Хорошо, просто наведу на мысль без спиртного. Зуб новый, в смысле – не сточенный. Мы имеем дело с частью зубного моста, так как есть следы крепления к соседней коронке. Они еще не потемнели. Способность золота вступать в химические связи с другими веществами, то есть валентность, крайне низка. Особенно это относится к процессу образования солей. Поэтому я определяю время установки коронки как… – Он поднял глаза к небу, пожевал губами. – Четыре-пять месяцев.

Глядя на побледневшего Меркулова, Пащенко ухмыльнулся и подумал, что Копаев не изменился. Менеджер строительной компании!.. Зачем он ушел из полиции, спрашивается? Сейчас там такие люди на вес золота.

– Меркулов! – заговорил Пащенко, вынув сигарету изо рта. – Проверьте государственные и частные стоматологические клиники, занимающиеся протезированием зубов. Радиус поиска сужается, потому что не все берутся работать с золотом. Он уменьшится еще значительнее, если вы определите для себя возраст и пол пациента. Думаю, ему от двадцати до сорока, и это обязательно мужчина.

– Дальше?.. – Меркулов напрягся.

– Объяснять не считаю возможным, потому что если начну это делать, то через пять минут сам назову фамилию того человека, которому Рожин выбил зуб. Зачем вы носите погоны при такой постановке вопроса, Меркулов?

В камере СИЗО задыхается от жары и обиды друг. Он сейчас очень хочет есть, сидит у крошечной «решки» и вдыхает воздух, пробивающийся с улицы. Откуда конвою знать, что у парня нет трети левого легкого? Да и знали бы вертухаи – наплевать им на это.

Сашка сидит, и пока никто не знает, кто его туда упрятал. Жизнь так паскудна, что поручиться сейчас Антон Копаев мог только за себя и Пащенко. Рожина убили за то, что он стал лишним в деле Пермякова.

Важняк Кормухин из следственного комитета прибыл в СИЗО для допроса Пермякова как раз после того, как Сашка доел капусту из мятой алюминиевой тарелки и допил чай, совсем жидкий, похожий на третью заварку.

– Хлеб будешь? – Сашка кивнул гаишнику на свой кусок, оставшийся после роскошного обеда.

Тот почему-то решительно отказался, и в этот момент в двери заскрипел замок.

– Пермяков! На выход.

– Не колись, – посоветовал гаишник.

Толстяк, лежащий на нарах, поджал губы, посмотрел на бывшего полицейского как на дурака и снова уставился в книгу.

Конвоир терпеливо ждал, пока бывший следователь сполоснет под краном руки, потом шагнул из камеры, давая ему дорогу, и с грохотом захлопнул дверь.

– Расколется, – удовлетворенно заметил гаишник, которому не давала покоя обида за недавнюю трепку. – Следаков быстро колют.

Глаза куриного следователя повлажнели. Он уже почти закончил обед и теперь сидел между нарами толстяка и беззубым гаишником, теребя в руках подол спортивной майки. Следак был в расколе уже давно и сейчас терпеливо дожидался суда, надеясь на его гуманность и жалость.

На что рассчитывал любитель романов, было непонятно, ибо за все время пребывания в камере он лишь дважды перекинулся словом с сокамерником. С этим самым, из следственного комитета. Разговаривать с остальными данный упитанный субъект то ли брезговал, то ли считал излишним.

Закончив трапезу, все, за исключением толстяка и гаишника, полезли на свои места. Первый не вставал с самого утра, вяло пережевывал колбасу и запивал крепким «Ахмадом». Второй собирал посуду.

Передачи в камеру поступали регулярно, но все они, за исключением пакетов толстяка, доходили до арестантов выпотрошенными. Гаишник, к примеру, точно знал, что жена передает ему «Мальборо» и яблочный джем. Однако в пакете оказывались «Прима» и какое-то прокисшее варенье. На каком этапе перемещения с воли за решетку сигареты теряли фильтры, а джем утрачивал вязкость, оставалось лишь догадываться. Хлипкому следователю из райцентра никто ничего не передавал, поэтому с ним делились сокамерники. Точнее сказать, предлагали. Но аппетит у молодого парня был никакой. Он лишь плакал.

Вечером передали пакет и Пермякову. Буженина, сок, «Орбит» без сахара и… «Кэмел»! Посмотрев на сигареты, Сашка подавил улыбку. Всю его душу охватило блаженство. Сам он курил «Винстон», любитель сигарет с верблюдом – Пащенко. Передача в камеру «Мальборо» для Сашки не значила бы ничего. Просто дорогие, качественные сигареты. А «Кэмел»!..