Именно эта усмешечка и не давала покоя Николаю. «Опиумное дело», естественно, забирали в область, а то и выше, а капитана Александрова, как оказавшегося неспособным обеспечить безопасность фигурантов и тем самым практически заведшего следствие в тупик, от него соответственно отстраняли. Что ж, не впервой. Осталось лишь формальности соблюсти.

Формальности как раз сегодня давались с трудом. Что‑то мешало закончить, как обычно, казенную отписку, что‑то грызло, словно червячок‑древоточец, по ошибке природы забравшийся в вовсе не ему предназначенную среду. Никак не давала покоя кличка Князь, не слышанная еще ни разу... Чем‑то веяло от нее странным и непонятным. Ну Крест какой‑нибудь, ну еще что‑нибудь короткое и увесистое, но Князь... Положим, от фамилии Князев или Княжко происходит – это возможно. Но, товарищи, маловероятно, чтобы уголовники, люди не без юмора и здравого смысла, дали такую, мягко выражаясь, громко звучащую кличку какому‑нибудь обычному гопнику... Судя по погонялу, зверек обрисовался не из мелких... Причем с зубками отнюдь не маленькими. Головенку‑то засранцу свернул одним движением, не откручивал: судмедэксперт сказал, как отрубил, без вариантов. Что‑то нехорошее здесь вырисовывается.

Занятый своими мыслями, капитан совсем забыл про рапорт и поэтому, услышав телефонный зуммер, с готовностью, если не сказать с радостью, отложил шариковую ручку, хоть и новую, но с уже погрызенным от литературных потуг полистироловым колпачком, и поднял трубку.

– Александров.

– Привет, Коля, как дела? – затараторил в мембране знакомый захлебывающийся голос. – Ты вечером свободен сегодня? У меня тут...

Жорка, зараза. Опять, поди, какой‑нибудь сабантуй намечается с присутствием прекрасного пола, а от Александрова, как обычно, требуется «горючее» в первую очередь, а во вторую, естественно, это самое... Ну, понятно что...

– Вполне... – рассеянно ответил Николай, но тут же спохватился: – Но предупреждаю сразу...

– Да ты не понял, Коля! Ты, это... – снова зачастил Конькевич. – Ты просто так приходи...

«Про мои проблемы узнал, что ли? – подумал Александров. – Откуда?»

– Зайду, конечно. Уговорил. С собой‑то взять что‑нибудь?

– Как хочешь... Главное – приходи, не забудь, я жду.

Николая словно обожгло: за вчерашний день, наполненный треволнениями, и сегодняшнее хмурое во всех отношениях и ракурсах утро он совсем позабыл о загадочном червонце, тьфу, империале этом. Видимо, Жорка уже что‑то надыбал, однако не говорит напрямую, конспиратор хренов, стережется. Хотя вообще‑то правильно стережется: телефоны вполне могут прослушиваться – не в бане, чай, установлены!

– Ладно‑ладно, жди после восьми. Закуску готовь! – как можно жизнерадостнее закончил он. – Все, отбой, дела поджимают.

Осторожно опустив треснутую и замотанную синей изолентой трубку на рычаги своего старенького городского, Николай еще долго смотрел на него, не торопясь возвращаться к писанине. Дела, конечно, не поджимали...

Телефон, стоящий рядом с городским, в свою очередь взорвался длинной трелью. Господи, ну не сейчас...

– Александ...

– Сидишь, Александров, пишешь, писатель х...? – ехидный, как обычно, голос Каминского сейчас прямо‑таки источал яд. – Живо вниз, машина тебя ждет... Пять секунд тебе!

– А что...

– Убийство на Парковой. Групповое. Все в загоне – один ты у нас свободен... Словом, даю тебе шанс реабилитироваться. Живо, живо...

* * *

Под утро выпал обильный снег, поэтому трупы обнаружили далеко не сразу. Неизвестно сколько народу озабоченно пробежало утром на работу по ведущей к электростанции улице, совершенно не обратив внимания на небольшой сугроб, наметенный за ночь.

Внимательнее всех оказалась, как ей и полагалось, собака – старенький пуделек, принадлежавший одной из жительниц соседнего дома, жавшийся теперь к ногам насмерть перепуганной старушки. Хозяйка имела явное сходство с капустным кочаном из‑за напяленного по причине утреннего морозца целого вороха каких‑то ветхих поддергаечек и поверх них облезлой шубы, давно потерявшей всякое сходство с роскошной зимней одеждой, обычно называемой этим словом.

– Мурзик, вот он, утром на двор захотел, я его и вывела, – вещала пенсионерка, оказавшаяся Кораблевой Марией Владимировной, 1932 года рождения. – Он побегал, побегал, отметился по своим углам, да и сюда вот меня потащил...

Песик с таким несобачьим именем, обратив к Александрову мордочку с то ли гноящимися, то ли плачущими глазками, тихонько завыл с подвизгиванием, словно подтверждая слова хозяйки.

– Подбежал и давай снег копать. Я думала сначала, что он косточку какую нашел, хотела его оттащить... Он, знаете, с полмесяца назад гадость тоже какую‑то в сугробе раскопал, слопал – потом дня три животом маялся, И тошнило его, и поносил, миленький мой...

– Пожалуйста, не отвлекайтесь, Мария Владимировна, – попросил капитан, пытаясь отогреть дыханием замерзшую на не по‑мартовски жгучем морозце пасту в шариковой ручке.

– Вот я и говорю... Подбежал и давай снег копать. Я его тяну, а он – ни в какую. Вцепился во что‑то, рычит. Думаю: отберу, нагнулась – глядь, а там рукав кожаный от куртки... Вещь хорошая. Я за него – а там рука, белая‑белая...

Мария Владимировна сама вдруг побелела, несмотря на мороз, только что румянивший ее щеки, видимо, до нее запоздало дошел весь ужас происшедшего.

В сугробе обнаружились тела трех молодых людей, вернее, сначала идентифицировали возраст только двоих из трех убитых, так как у третьего, с украшенными татуировками кистями начисто отсутствовала голова, срезанная точно бритвой. Голова одного из целых покойников тоже держалась лишь на лоскуте кожи и части мышц и связок, а гортань и межпозвоночный хрящ были разрублены таким же хирургически выверенным ударом идеально острого орудия. Третий, лет четырнадцати‑пятнадцати на вид, лежал ничком, скрючившись, со сквозной колото‑резаной раной в спине. Снег под всей троицей на большом протяжении был насквозь пропитан кровью, вероятно, обильно хлеставшей из жутких ран, без всяких сомнений, изначально «не совместимых с жизнью»...

Все, что пенсионерка могла сказать, уже было занесено в протокол, а держать на морозе переволновавшуюся пожилую женщину Александров не счел гуманным. Отправив свидетельницу вместе с закоченевшим пуделем домой под присмотром сержанта Аксакова, капитан направил усилия зябнувших подчиненных: лейтенанта Лукиченко, старшины Семенова и двух сержантов – старшего и младшего, фамилий которых не помнил, на поиск недостающей части татуированного трупа. Сомнительно, чтобы неизвестный убийца прихватил ее с собой в качестве невинного сувенира – в противном случае имелся бы не один, а три обезглавленных жмурика. Хотя...

В процессе поисков совершенно неожиданно обнаружился четвертый «подснежник», валявшийся лицом вниз в кустах метрах в тридцати пяти от основной группы. Судя по горбу темно‑розового льда, он тоже был сражен ударом в спину. Интересная какая последовательность: двух по горлышку, двух – в спину. Тенденция, однако...

Искомый предмет наконец нашелся еще дальше, в пятидесяти двух метрах с сантиметрами от своего бывшего хозяина. Похоже, что кто‑то из спешивших утром на работу, не разобравшись в сумерках в истинной природе круглого обледеневшего предмета, лежавшего на дороге, футбольным приемом наподдал его ногой, а может быть, и не раз... Показать бы сейчас этому неведомому футболисту, что за мяч он пинал! Инфаркт не инфаркт, но за обморок капитан Александров мог ручаться на сто процентов.

Впрочем... Понаблюдав, как невозмутимый Лукиченко, установив вешку с номером на месте находки, короткими пасами щечкой ботинка невозмутимо перекатывает голову к трем трупам, Николай снизил ставку за обморок до пятидесяти процентов. Конечно, такие личности, как лейтенант, в обществе встречаются не часто, но...

Криминалист уже сделал необходимые снимки, взял пробы, констатировал невозможность какой‑либо идентификации следов убийцы, затоптанных, казалось, стадом слонов. Труповозка стояла «под парами». Александрову оставалось только дать отмашку на погрузку «объектов», что он и сделал, к удовольствию амбалов в необъятных, когда‑то белых халатах поверх телогреек, мерзнувших в древнем неотапливаемом «рафике».