– Казенная есть, Василий? – Саша вытащил из кармана ком мятых купюр, силясь вспомнить, сколько «афонек» стоила в последний раз бутылка водки.

– Откуда, батюшка? – сделал холуй постное лицо. – Один шароп, табуретовка…

– Ох, не ври! Будто я не знаю, что всегда держишь запас!

– Помилуйте!..

– Слушай, Василий, – облокотился Александр на стойку. – Я всю ночь не спал сегодня… Злой, как собака. Думаешь, просто так собаки ночью‑то выли? Ох, не к добру, Василий, не к добру…

Мужик помолчал, шаря глазками по лицу поручика, и пробормотал, отведя взгляд в сторону:

– Да есть в заначке пара бутылочек…

– Тащи обе. И закусить что‑нибудь, – распорядился Бежецкий. – Заверни во что‑нибудь, чтобы не напоказ по городу нести…

Пять минут спустя он вышел из харчевни с объемистым бумажным свертком под мышкой. Наличности у него почти не осталось – цену живоглот заломил поистине людоедскую, но и его можно было понять: покупал офицер «на вынос», что, в общем‑то, в магометанском городе было строжайше запрещено.

«Ерунда! – легкомысленно подумал поручик, настроение которого несколько поднялось. – До жалованья дотяну. В крайнем случае перехвачу у кого‑нибудь десятку. Я же не Зебницкий – мне в долг дадут, наверное. Да, вот у Зебницкого и займу – не век же мне ему одалживать?»

Он покачался под цепкими взглядами стариков (до скончания века они тут обосновались, что ли?) с каблука на пятку, прислушиваясь к бульканью, доносившемуся из пакета, и решение пришло само собой.

«А не закатиться ли вам, поручик…»

* * *

Александр лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Рядом, разбросав по подушке волосы, крепко спала утомленная пьяно‑любовным марафоном женщина. Не Варвара, увы…

Ноги, сперва сами несшие поручика в знакомом направлении, постепенно замедлили ход. У нее он не бывал с того самого памятного дня, когда на его глазах умер бедняга Еланцев. Не мог перебороть себя – все казалось, что стоит между ними мертвый поручик, улыбаясь кровоточащими губами… Встретились в городе как‑то раз. Бежецкий, пресекая встречное движение женщины, сухо раскланялся тогда, она не настаивала… И вот теперь, когда Саша решился, оказалось, что права старая мудрость. Нельзя в одну реку войти дважды…

– А нет ее, – беспечно ответила открывшая дверь молодая, но уже довольно потасканная особа, изучив поручика с ног до головы цепким, оценивающим взглядом представительницы древнейшей профессии.

Все в ней: и то, как она жевала – смолку, вероятно, и вульгарный наряд, и неряшливая прическа, – отталкивало Бежецкого.

– Где же она? – спросил он как можно ровнее, стараясь ничем не показать своего к этой «жрице любви» отношения. – Когда будет?

– А вы разве не знаете? – вылупила глаза девица.

– Чего не знаю?

– Да нет ее! Вообще нет. Теперь я тут живу.

– Уехала? – Сашино сердце сбилось с ритма.

– Ага! Уехала! – ухмыльнулась шалава, продемонстрировав золотую зубную коронку. – В ящике! Убили ее.

– Как это произошло? – Молодой человек сам удивился, что его голос звучит почти безразлично.

– А я знаю? – пожала острыми плечиками девица. – Говорят, во время обстрела накрыло. Я там не была… А не угостите барышню сигареткой, ваше благородие? – игриво подмигнула она, плотоядно глядя на пакет под мышкой у поручика. – А то столько не пила, что до сих пор голодная…

– Извините, не курю, – сухо кивнул молодой человек, поворачиваясь.

Известие о смерти первой его женщины не то чтобы выбило его из колеи – все под Богом ходим – но навеяло грусть, еще больше усугубив неважное настроение.

Но разве одна знакомая девушка у бравого офицера, бывшего гвардейца, в городе? Ха!..

Поручик осторожно, чтобы не разбудить спящую, встал и босиком, поджимая пальцы от уколов разлохматившейся циновки – не такой непотребной, как у него, но тоже далеко не новой, прошлепал к столу, заваленному объедками. Бутылка, на треть полная, занимала почетное место, но Александру мерзко было даже представить отвратительный сивушный вкус пойла, там содержащегося. «Монополька», вынесенная из «клуба», закончилась удивительно быстро, и в ход пошло все, что могло нести опьянение. Да и не первая это была «станция», где останавливался поручик на своем пути к нынешнему свинскому состоянию: в памяти мелькали смазанные лица собутыльников и собутыльниц, ни одна из которых даже близко не походила на спящую – женщину лет тридцати с миловидным, правда, лицом, которое язык не поворачивался назвать красивым. Может быть, из‑за неряшливо наложенной и изрядно размазанной косметики?

Бежецкий подошел к мутноватому зеркалу, украшающему одну из стен, и вгляделся в его глубину. Туда, где стоял молодой мужчина в костюме Адама, исподлобья, тяжелым взглядом, смотрящий прямо в глаза ему, Саше.

«Неужели это я? – ошеломленно подумал молодой человек. – До чего же я дошел?..»

Тому, зазеркальному, Саше, действительно трудно было дать двадцать два года. Всклокоченные, изрядно отросшие волосы, ввалившиеся щеки, резко обозначившиеся складки у рта, небритый подбородок, синева под глазами.

«Прочь, прочь отсюда! – Он с гадливостью оглядел убогое жилище, не вызывающую симпатий женщину, с которой делил ночь и постель. – Но для начала – привести себя в порядок!..»

Он долго плескался под рычащим и фыркающим душем, с наслаждением впитывая тепловатую воду, уносящую усталость, последствия неумеренного возлияния и непонятное раздражение. К концу процедуры молодой человек чувствовал себя совсем другим. А уж когда растерся докрасна махровым полотенцем, ощутил такой прилив сил, что воспоминание о соседке по постели уже не вызывало такого отвращения, как вначале.

«Жизнь продолжается… – думал он. – С чего это я взял, что все на свете так плохо?..»

Молодой желудок требовал пищи, на ум пришел некий веселый мотивчик, и поручик не сразу понял, что в запертую дверь крошечной душевой давно уже стучат.

– Я сейчас! – весело крикнул он, выдавливая на палец зубную пасту (ну не мог он преодолеть брезгливости и воспользоваться чужой щеткой!) и остро сожалея при этом об отсутствии бритвенных принадлежностей: с двухдневной щетиной, как какой‑нибудь бродяга… Фу, моветон! – Одну минуту!

Он распахнул дверь и заключил бледную хрупкую женщину (косметику она уже успела стереть или, наоборот, поправить) в объятья, мучительно пытаясь вспомнить, как же ее зовут – Лиза, Галя, Тая?..

– Сашенька, мне страшно! – прижавшись к его груди, бормотала женщина. – Что это, Сашенька?

– О чем ты, милая? – нашел офицер нейтральный выход из ситуации с алкогольным склерозом. – Чего ты?

– Разве ты не слышишь? – истерично выкрикнула ночная подруга. – Что это?!

И только теперь он понял, что мощный рык не стих даже тогда, когда он выключил воду. Давящий звук несся с улицы, из‑за закрывающих окно занавесок.

«Землетрясение, что ли?..»

Одним прыжком Александр оказался у окна и распахнул шторы, не думая о, возможно, обрадованном его движением снайпере, скучающем на соседней крыше. И оторопел…

Окно квартиры безымянной до сих пор подруги выходило на проспект Бабура. Но не это волновало сейчас мужчину.

По непривычно вымершей улице, ревя моторами так, что дребезжали в окне стекла, сплошным потоком шла бронетехника: приземистые, длинноствольные громады танков, угловатые самоходные гаубицы с орудиями в походном состоянии, словно вырубленные одним топором броневездеходы, увенчанные крошечными по сравнению с массивными корпусами башенками… Все это перемежалось бесконечными колоннами крытых армейских грузовиков, и снова шли танки… Опытному взгляду не нужны были опознавательные знаки, неразличимые, кстати, под толстым слоем пыли – вся эта техника могла принадлежать только одной державе…

– Что это? – вывел его из прострации женский голос, и Саша понял, что созерцает грозную мощь уже чуть ли не четверть часа. – Не молчи! Что это? Это война?