Однако теперь из глубин подсознания всплывало что‑то слышанное давным‑давно о том, что погибший с молитвой на устах попадает прямиком в рай. Увы, изо всего многообразия, собранного столетиями в «Молитвослове», в мозгу Бежецкого сейчас крутилось одно‑единственное: «Спаси, сохрани и помилуй…»

Коротенькую эту молитву маленький Саша узнал от бабушки, но пронес через всю жизнь. И иногда, готовясь совершить, возможно, последний в жизни шаг – к примеру, за борт несущегося на огромной высоте самолета, имея за плечами крошечную и ненадежную страховку в виде куска ткани с пришитыми к нему нейлоновыми веревками, – твердил ее про себя. И пока что Господь был удовлетворен его стараниями… А может быть, и не молитвой, а тем, что он, Александр Павлович Бежецкий, бывший майор воздушно‑десантных войск, свято блюл все его заповеди. Ну, разве что, кроме одной… Первой.

Бежецкий бросил взгляд на экран, где рядом с расстоянием до «грани» теперь горели рубиновым зловещим цветом цифры, отсчитывающие время до того момента, когда следует нырнуть в ничто, чтобы либо войти в историю, либо… Либо не найти на своем пути этой «грани», спокойно приземлиться и продолжить жить как и прежде.

«Может, близнец успеет первым? – мелькнула крамольная мыслишка. – Что мне стоит задержаться на какие‑то секунды? Двигатель, мол, забарахлил!..»

Но Александр знал, что задерживаться он не станет. Наоборот, нырнет за невидимую грань РАНЬШЕ, чтобы тот, такой далекий и такой близкий его аналог продолжал жить. Ему и в самом деле – жить да жить еще.

Но точно так же знал, что там, на другой стороне, второй Бежецкий тоже постарается успеть первым. Уж из такого теста они были слеплены, чтобы там, где требуется подставить грудь под пулю – успевать первыми, а при раздаче всяческих благ – орденов и всего прочего – стыдливо мешкать, пропуская вперед других…

До перехода оставалось всего десять секунд, и цифры начали тревожно мигать, стремясь к полоске одинаковых нулей, когда ротмистр Воинов, когда‑то звавшийся Александром Бежецким, направил послушную машину в самый центр призрачного полотна и, прежде чем раствориться в сияющем «ничто», успел еще прочесть про себя «Спаси, сохрани и…»

Слова «помилуй» Господь уже не услышал. А может быть, и услышал, поскольку он – вездесущ и всеведущ. Нам же этого знать не дано.

* * *

По другую сторону невидимого занавеса другой Александр в тот же миг тоже кинул свой «Сапсан» в горизонтальное пике, нарочно наращивая скорость, чтобы опередить того, второго.

«Пусть живет, – думал Бежецкий, прощая своего соперника. – Раз уж выпало ему, а не мне счастье – пусть живет. Он же не виноват, что я упустил свой шанс, когда тот был, а теперь пытаюсь догнать то, что давным‑давно ушло. Бог ему в помощь…»

Увы, секунды шли, складывались в минуты, а с самолетом ровно ничего не происходило.

«В чем дело? Почему я…»

И тут генерал Бежецкий все понял. Соперник его опередил.

Развернув «Сапсан», он попытался навести его на переход снова, но… Сейчас на экране не было ничего, а датчики расстояния по‑прежнему показывали лишь нули – врата в иной мир исчезли без следа…

«Вот и все… Я не успел. Остается вернуться и жить как раньше, когда я не знал о той, зазеркальной Маргарите, – Александр поднес руку к голове и вспомнил о пронизывающих мозг золотых щупах. Или щупальцах? – Зря я мозги нашпиговал этой электроникой… И близнец теперь руки не подаст – не по‑людски я с ним обошелся…»

Помня о страшном грузе за спиной, Бежецкий был предельно осторожен, снижался и заходил на посадку, как примерный курсант – не дай бог, бомба сработает на аэродроме! Что с того, что Чудымушкино эвакуировано? Ядерный взрыв в центре России, да еще не в специальной шахте, а под открытым небом, в опасной близи от густонаселенных губерний… Неудачник неудачником, но преступником, возможно, убийцей тысяч ни в чем не повинных сограждан, пусть даже погибшим вместе с ними, он быть не хотел. Нагрешил он в своей жизни достаточно, но такой камень на совесть класть не собирался.

Выпущенное шасси коснулось пустынной бетонки, и самолет покатился по земле. Через стекло кабины Александр разглядел несущихся к нему людей, понял, что все завершилось, и ощутил вдруг такую усталость, будто целый день таскал на плечах неподъемные мешки.

Люди приближались. Он вгляделся и, забыв про так и не отстегнутые ремни, дернулся в кресле вперед.

«Не может быть!.. Я сплю…»

* * *

«Господи, господи, господи, господи!.. – твердила про себя Маргарита, вцепившись до синяков правой рукой в запястье левой – боялась, что раненная когда‑то и до сих пор более слабая рука будет дрожать. – Господи, господи, господи…»

Секунды неумолимо текли, приближая соединенные миры к «отметке Ч».

– Переход исчез! – рявкнул кто‑то в микрофон. – Получилось!..

Ученые повскакивали с мест, бункер наполнился радостными криками, поздравлениями, даже звуками поцелуев. В общей вакханалии не принимала участия одна лишь начальница, внешне безучастная ко всему на свете. Она понимала, что для нее значила удача – гибель дорогого ей человека. Гибель ее Саши.

– Все получилось, сударыня! – подбежал к ней доцент Смоляченко, цветущий, как майская роза. – Устье тоннеля закрылось, наши миры разъединились. Полный успех!

«Успех…»

– Господа! Приборы зафиксировали самолет, заходящий на посадку.

«Самолет! – пропустило удар сердце Маргариты. – Он возвращается! Значит, взорвалась не его бомба… Он жив!!!»

Женщина вскочила и, отпихнув в сторону обалдевшего Смоляченко, кинулась к двери, лихорадочно хватаясь то за один, то за другой рычаг запирающих устройств.

– Помогите мне, черт вас всех побери!!!

– Сударыня, – попытался успокоить ее кто‑то. – Это может быть опасно… Радиация…

– Какая радиация? Вы не слышали, что самолет возвращается? Взрыв был на той стороне! Помогите отпереть дверь!

Она бежала чуть ли не впереди толпы, несущейся к катящемуся, замедляя скорость, самолету вне себя от радости.

«Это он! Это он! Слава тебе, господи!..»

Забыв про скрытую под размалеванным камуфляжными узорами дюралем адскую «игрушку», возможно, уже снятую с предохранителей, ученые и военные обступили остановившийся самолет, встретили радостным воплем момент, когда колпак из бронестекла дрогнул и пополз вверх… И еще более громкими криками – открывшегося взглядам пилота, расстегивающего шлем.

Лесенка трапа звякнула о борт, и по ней, оттолкнув остальных, поднялась к кабине Маргарита.

– Саша!.. – протянула она руки к пилоту…

И отшатнулась, не увидев на его бледном лице ставшего знакомым шрама:

– Опять вы!!!

– Да, это я…

* * *

Везшему растрепанную, заплаканную барышню в аэропорт таксисту было не по себе – уж очень та походила на сумасшедшую: то смеялась отчего‑то, то застывала, уставясь в боковое стекло остановившимся взглядом, то вновь начинала плакать, прижимая к лицу платок… Но недаром в таксисты идут люди неробкого десятка, и водитель все‑таки довез пассажирку до места. И не разочаровался: кинув на сиденье мятую сиреневую «четвертную»[35] с портретом прадедушки нынешнего императора, странная девушка не стала дожидаться сдачи и чуть ли не бегом кинулась в здание аэровокзала, осчастливив тем самым «Ваньку» на целых восемь целковых с мелочью. Неплохие чаевые!

А Кате в этот момент действительно было не до сдачи.

Словно фурия, металась она по этажам здания, твердя про себя: «Он не мог улететь! Он не мог успеть улететь!..» – и бросаясь к любому человеку в военной форме, будь то морской офицер в черном с золотом мундире, оливково‑зеленый пехотинец или темно‑синий жандарм. От волнения все цвета и фасоны слились для нее в один.