В начале своей карьеры М. И. Ростовцев увлекся Помпеями (он посвятил им свою студенческую дипломную работу), и этот интерес не угасал на протяжении всей его долгой жизни. Как и в случае с Помпеями, археологическая ценность Дура намного превосходит его политическое или культурное значение в древности. В обоих городах руины и различные предметы, найденные в них, отлично сохранились.
К тому же Дура был настоящим музеем настенной живописи, благодаря которой ученые смогли проследить эволюцию древнего искусства фресковой живописи и развитие ее на Ближнем Востоке. Как и в Помпеях (и Геркулануме), сумма полезной информации здесь резко возрастает за счет многочисленных надписей, вездесущих граффити и дипинти (грубые надписи и рисунки, нацарапанные на стенах), которые проливают свет на образ жизни и мировоззрение человека.
После почти десяти лет раскопок американские ученые были озадачены полным отсутствием в Дура христианских и иудаистских мест поклонения. Это казалось еще более удивительным, если принять во внимание популярность всякого рода религиозных культов в римскую эпоху, распространенность в этот период христианства, рвение, с каким евреи в Сирии и Месопотамии насаждали свою веру, и терпимость, с которой к ним относились. Было выдвинуто несколько сложных объяснений. Но затем ход дальнейших раскопок показал, насколько ложное мнение могут создать аргументы ех silentio (от умолчания). Во время кампании 1931–1932 гг. было обнаружено относящееся к III в. помещение для собраний христианской общины с купелью, которая теперь перевезена в Йельскую галерею изящных искусств. Это помещение считается древнейшей из существующих церквей; по нему ясно видно, что оно развилось из домашнего святилища в резиденции богатого частного лица.
В следующий сезон были сделаны еще более поразительные открытия, в их числе — синагога, перестроенная в 245 г. н. э. на пожертвования богатых членов еврейской общины. Эта находка принесла Дура, пожалуй, больше славы, чем любая из сделанных ранее. Помещение было украшено серией великолепных фресок, иллюстрирующих эпизоды из Ветхого Завета и Талмуда. Не считая мозаик в Палестине и некоторых еврейских украшений на стенах катакомб Рима и в Александрии, эти фрески были, по существу, единственными выдающимися образцами еврейских произведений искусства и древностей того периода. Более того, они находятся в явном противоречии с известным запретом (Исход 20, 4) создавать кумиры и изображения. Очевидно, в эллинистическое и римское время этот иконоборческий тезис получил более либеральную трактовку. Однако спрос на подобную живопись возник никак не ранее III в. н. э.
По меньшей мере столь же замечательной, как и синагога, была другая находка, сделанная в 1933 г. Мы уже упоминали о том, что в Дура, как и в Египте и Геркулануме, сохранились древние письменные документы. Кюмон обнаружил большое количество текстов, нарушив почти полную монополию Египта на эти драгоценнейшие из археологических объектов. Он нашел закладные, контракты, акты и другие документы. На любопытном кожаном щите (так называемый скутум) описаны по-гречески странствия его владельца. Ростовцев питал большие надежды на то, что может быть открыто еще много рукописей, возможно литературного содержания. И он не был разочарован. Ростовцев и его помощники были удивлены тем фактом, что большинство найденных до сих пор документов было обнаружено в одном секторе у западной стены города. Вскоре они откопали первый папирус на одном из участков, уже исследованных Джотэмом Джонсоном, а Кларк Хопкинс, возглавлявший в том году полевые работы, по счастью раскопал помещение, которое оказалось как будто бы канцелярией римского префекта.
А затем, в марте 1933 г., Хопкинс, производя раскопки у крепостного вала к северу от пальмирских ворот, недалеко от еврейской синагоги и христианской церкви, поднялся наверх с фрагментом греческого пергаменного свитка, который один уже обеспечивал Дура археологическое бессмертие. Как оказалось, это был отрывок из Нового Завета III в., выполненный четким некурсивным письмом, "не без некоторого изящества и энергии", и содержащий только пятнадцать строк, четырнадцать из которых можно было свободно прочесть. Основываясь на его состоянии и месте обнаружения, группа исследователей из Йеля смогла реконструировать судьбу этого обрывка: "Его скомкали в руке и выбросили, как клочок ненужной бумаги. Но он сразу упал или был занесен впоследствии в большую насыпь из земли, золы и мусора, которую римский гарнизон соорудил вдоль внутренней стороны западной стены города в ходе подготовки к осаде. Здесь он был огражден от воздействия стихий разными материалами, насыпанными сверху и вокруг него, слоем сырцового кирпича, которым была покрыта насыпь, и песком пустыни, в конце концов засыпавшим весь город". Солдаты Рима в ожидании нападения персов возвели эту громадную насыпь для того, чтобы укрепить западную стену на той единственной стороне города, которая не была достаточно защищена самой природой. Насыпь была сооружена в 254 г. н. э. или позже, но не позднее 257 г. Таким образом, мы располагаем по крайней мере одной достоверной датой, вернее, тем, что логики назвали бы terminus ad quern ("верхний предел", то есть предел, позже которого данный документ никак не мог быть написан). Как то было и со стенами Фемистокла в Афинах, построенное в спешке фортификационное укрепление, для возведения которого без разбору использовались любые подручные материалы, оказалось находкой для археологов.
Что касается происхождения собственно текста на пергамене, то изобретательные йельские ученые отважились сделать весьма вероятное предположение: что он мог происходить из христианского святилища, раскопанного ими в прошлом году. "Вполне вероятно, — писал Карл X. Крелинг, идентифицировавший текст, — что свиток, которому принадлежал наш фрагмент, использовался при богослужениях в святилище. Вероятность этого подкреплялась тем фактом, что участок, на котором был обнаружен фрагмент, находится на расстоянии только двух городских кварталов к северу от церкви, разрушенной, чтобы сделать возможным возведение насыпи, в которой и был обнаружен пергамен. Поэтому дата построения церкви (как было доказано, она, по-видимому, построена между 225 и 235 г. н. э. — Л. Д.) может быть принята в качестве приблизительной даты написания нашего фрагмента, который, вероятно, был частью свитка, заказанного основателем церкви. Если это так, то копия была сделана примерно в 222 г., и, хотя, разумеется, мы не располагаем никакими данными, указывающими на то, где мог находиться ее архетип, очень соблазнительно предположить, что этим местом была Эдесса (ведущий христианский центр того времени в Северной Месопотамии. — Л. Д.)".
На основе первого впечатления было решено, что пергамен из Дура относится к концу главы 15 Евангелия от Марка, к стихам 40–43, включающим и знаменитый эпизод, в котором Иосиф Аримафейский ходатайствует о выдаче тела Христа. Дальнейшее изучение показало, что этот краткий отрывок содержит материал, взятый из всех четырех Евангелий. Другими словами, речь идет о том, что ученые, изучающие Новый Завет, называют "гармонией"; это сводное повествование, по кускам составленное из всех канонических описаний жизни Христа. Предложенная Крелингом идентификация данного фрагмента с Татиановым "Диатессароном" была, каким бы неожиданным и удивительным ни казался этот факт, безоговорочно принята учеными всего мира. Хотя пергамен и был до обидного кратким, его появление оказалось эпохальным событием в изучении Нового Завета — совершенно несоразмерно его малой величине и неказистому виду.
Но все это скорее лишь последняя глава (если только в будущем не будет добавлено новых), а вовсе не полная история загадочного и неуловимого произведения христианской литературы, которому отводится столь значительная роль во всех исследованиях ранней истории Нового Завета.
"Диатессарон" представлял собой сводное жизнеописание Христа, составленное Татианом, творившим во II в., апологетом, ассирийцем по происхождению, долгое время жившим в Риме, где он был учеником Юстина[30]. Вследствие обвинений в ереси он был вынужден уехать из Рима и вернулся на свой родной Восток, где позже склонился к гностицизму. Вероятно, Татиан написал "Диатессарон" по-гречески во время своего пребывания в Риме, а затем сам же перевел его на сирийский. Во всяком случае, "Диатессарон", явившийся на свет где-то в 150–170 гг. н. э., был впоследствии принят как более или менее официальная версия Евангелий сироязычными церквами и скорее всего вытеснил все соперничающие тексты. Затем, в V в., он был осужден Церковью, сурово преследовался и уничтожался и был заменен "Пешиттой"[31]. То, что "Диатессарон" был широко принят, видно из экзегетических писаний сирийских теологов, которые предпочитали основывать свои комментарии на версии Татиана, а не на четырех "отдельных" Евангелиях.
