— Да подожди ты с этим, дай сперва поплаваю с-маской-с-трубкой.

— Бука, ты можешь мне оказать одну огромную услугу.

— Да ради бога, все, что захочешь.

— Я хочу, чтобы ты согласился быть соответчиком на моем бракоразводном процессе. Всего-то и надо, чтобы ты подтвердил, что я пришел домой к возлюбленной жене и обнаружил тебя с ней в постели.

— А, так ты это специально, негодяй, подстроил! Воспользовался слабостью старого друга! — ухмыльнулся он, подставляя пустой стакан.

Я сгреб револьвер и наставил на него.

— Ты будешь моим свидетелем или нет?

— Я обдумаю это в пучинах вод, — сказал он, встал и, шатаясь, побрел туда, где лежали мои ласты-масты.

— Ты так напился, куда тебе плавать, балбес чертов, — заспорил я и побрел за ним, по-прежнему держа револьвер в руке.

— А давай вместе, — предложил он, начиная спускаться по крутому травянистому откосу к воде. — Нам обоим это очень не помешает. Ям-бубу-дуду совсем трез-ву-ву сам бум.

— Лично я пойду прилягу. Тебе бы тоже не помешало. Взгляни на себя, ты же на ногах еле стоишь. Не надо, Бука!

— Кто будет в воде вторым, моет посуду!

— Стой, — заорал я. — Стой, стрелять буду!

Оценив мою шутку, Бука дико захохотал. Он еще помедлил, надевая ласты, дважды при этом упал, потом прямо в ластах побежал вниз по склону.

— Поберегись! — крикнул я и выстрелил, направив ствол гораздо выше его головы.

Бука вскинул руки вверх, будто сдается.

— Kamerad, — воззвал он ко мне. — Kamerad! Nicht schiessen![308] — Потом зигзагами спустился по откосу, пробежал по причалу и, плюхнувшись в озеро, исчез под водой.

Вернувшись в гостиную, я лег и только начал засыпать, как зазвонил телефон.

— Я звоню сообщить вам, что в ближайшем будущем моя дочь будет жить у меня. Мне поручено предупредить вас, чтобы вы не пытались вступать с ней в общение; с любыми вопросами обращайтесь к Хайману Гольдфарбу, в Квебек.

— Ай, Златовласка, до чего же ты злобная баба!

— Как вы смеете!

— И передайте ей от меня, что у Мириам Гринберг голос вовсе не противный. У нее прекрасный голос, — сказал я и повесил трубку.

Вот ведь трепло! — подумал я. Взял и сразу все выдал. Хьюз-Макнафтон меня за это ох не похвалит!

Встав на четвереньки, я дополз до дивана и мгновенно провалился в сладостный сон. Проспал, мне показалось, несколько минут, когда какой-то рев, вроде самолетного мотора, сотряс комнату, и мне приснилось, что я лечу, а мой самолет падает. Силясь выйти из ступора, я ничего не мог понять. Где я? В Монреале? В квартире Мириам? На даче? Еле встав, ковыляя на ватных ногах, я выбрался на веранду, пытаясь определить источник рева. То был пролетающий аэроплан, но он теперь был уже так далеко, что понять, натовский ли это бомбардировщик с базы в Платтсбурге или трансатлантический лайнер, я не сумел. Тут я заметил, что на дворе сумерки. Поглядев на наручные часы, с удивлением обнаружил, что спал больше трех часов. Скользнув обратно в дом, я плеснул себе в лицо холодной воды, подошел к лестнице на второй этаж и стал звать:

— Бука!

Нет ответа.

— Эй, просыпайся, Бука-Букашка!

Но его не было ни в его комнате, ни где-либо еще в доме. Вырубился, должно быть, на причале, подумал я, но его и там не было. О Господи, неужто утонул? Нет, нет, только не Бука! Пожалуйста, Господи! Футов на сорок от пристани озеро все еще мелкое и прозрачно до дна. Я прыгнул в лодку, дернул стартер мотора и стал кружить по воде, вглядываясь в дно, все больше и больше впадая в панику. В конце концов кинулся снова в дом и стал звонить в местную полицию. Ждал их два нескончаемых часа, приехали, и я выдал им несколько отредактированную версию того, что произошло. Я не стал говорить о ссоре со Второй Мадам Панофски, даже не упомянул, что она вообще была на даче. Однако сообщил, что мы с Букой пили и что я умолял его не ходить купаться.

На поверхности тело Буки не плавало, и полицейские на катере, вышедшем из Меркинз-Пойнт, осмотрели весь берег, но ничего не нашли.

— Может быть, он где-нибудь в водорослях запутался? — предположил я.

— Нет.

День спустя, уже вечером, полицейские вернулись, и с ними следователь.

— Меня зовут Шон О'Хирн, — представился детектив. — Думаю, нам надо бы немножко поболтать.

С тех пор как Бука плюхнулся в озеро, я больше его не видел. Готов поклясться на головах внуков — я рассказал в точности то, что было, но он и до этого много раз пропадал, и я никогда не терял надежды. Не проходит ни дня, когда я не ждал бы открытки из Ташкента, Нома или Аддис-Абебы. Или, еще лучше, чтобы он подкрался ко мне в «Динксе» сзади и прямо в ухо гаркнул: «Бу-у!»

Ладно, хватит об этом. Буке сейчас стукнуло бы семьдесят один год — нет, семьдесят два, — и я не понимаю, почему он не появился хотя бы только для того, чтобы раз и навсегда обелить меня, снять подозрения.

Как я говорил уже, все начиналось кошмарно. Дерганый, как подросток, я не находил себе места, считая дни до встречи с Мириам — до той встречи, что, как я думал, станет решающей. В Торонто я решил прилететь накануне вечером, вселиться в «Парк-Плазу» и — ни капли в рот и ни ногой из номера. Взял с собой книжку Апдайка «Кролик, беги», но никак не мог заставить себя вчитаться. Раскрыл «Нью рипаблик», а там статья про то, как сенатор Кеннеди победил Хэмфри на предварительных выборах в Западной Виргинии — ну победил и победил: помня, какая сволочь был его папаша Джо Кеннеди[309], я и от сына ничего путного не ждал. Фотографию, что красовалась на первой полосе «Нью-Йорк таймс» — ликующий Никита Хрущев показывает обломки сбитого самолета-шпиона «У-2», — я тоже не нашел интересной. Отшвырнул от себя и книгу, и журналы с газетами и выключил прикроватную лампу. Сон не шел, с неизбежностью материализовалась миссис Огилви, и вот уже она, облизнув губы кончиком языка, начинает расстегивать пуговки того платья, что было ей чуть маловато. [На с. 218. («ИЛ», 2007, № 9) — …одета в тесное — как она только влезла в него — летнее платье. — Прим. Майкла Панофски.]

— И ничего у тебя не выйдет, надменная ты империалистическая шлюха, — сказал я. — Я Мириам даже с женой не изменяю, чего же ради я буду валять дурака с тобой!

Уж я и ворочался. И метался. Помни: смотреть надо прямо в глаза — в эти ее голубые очи, за которые умереть не жалко, — но НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не на грудь. И не на ноги. Животное. Еще и еще раз я репетировал анекдоты, которые ей, возможно, понравятся и вознаградят меня появлением ямочек на ее щеках, а истории о себе я отбирал такие, чтобы они меня высвечивали нужным образом как бы исподволь; все, что, на мой взгляд, попахивало саморекламой, я с возмущением отвергал. Надеясь успокоить нервы, закурил «монтекристо», после чего бросился в ванную чистить зубы и вычистил даже язык, настолько я боялся запаха изо рта. Возвращаясь к кровати — так уж угодно было судьбе, — вынужден был пройти мимо моего мини-бара. Не худо бы все там проверить, может, орешков кешью пожевать. Да и глоточек пропустить не помешает. А в три часа утра я с ужасом обнаружил на стеклянном столике дюжину пустых шкаликов из-под виски, водки и джина. Пьяница. Слабак. Мучимый ненавистью к себе, я вновь залез в кровать и принялся вызывать в себе картинку с Мириам на моей свадьбе, как она с удивительной грацией движется в этом своем многослойном шифоновом коротком платье. А какие глаза! А эти голые плечи! О господи, что, если в баре я встану с ней поздороваться, а она заметит, что у меня стоит? Мысленно я сделал себе заметку, чтобы непосредственно перед ланчем отдрочить — в качестве превентивной меры. Потом заснул, но лишь на короткое время, после чего буквально выпрыгнул из кровати, ругая себя на чем свет стоит: ты проспал, идиот, теперь ты опоздаешь! Начал лихорадочно одеваться и только тогда сообразил взглянуть на часы. Было шесть утра. Черт! Черт! Черт! Я разделся, принял душ и побрился, снова оделся и пошел болтаться по улицам до семи, когда в гриль-баре «Принц Артур» начинают подавать завтрак.