— Она надеялась, что в один прекрасный день из тебя получится звезда радио.
— Вроде Чарли Маккарти или Мортимера Снерда[285]?
— Да ладно тебе. Куклы — они и есть куклы. Но если б ты хотя бы мелькнул, хотя бы на канадском радио, о! — она была бы счастлива. Передачу «Веселая компашка» она не пропускала. Помнишь? Берт Пирл. Кей Стоукс. Кто-то еще.
— Пап, тебе деньги нужны?
— У меня есть здоровье, а его и за миллионы не купишь. Что мне нужно, так это работа. Я ходил, разговаривал с мэром Кот-Сан-Люка. Я ему — ну что? А он мне: «Иззи, — говорит, — я еврей, и олдермен у меня еврей. Не очень-то это будет красиво, если и участковый будет еврей. Среди гоев пойдут разговоры. Ты же их знаешь». В чем-то он прав. Помню, когда я еще молодой был, они шибко запрезирали Эла Джолсона[286]. Не настоящий, говорят, негр. Еврей, ваксой крашенный.
— Пап, ты чудо! Что бы я без тебя делал? Не нужна тебе никакая работа. Я перестрою первый этаж в своем доме и устрою там для тебя отдельную квартиру.
— Ага, конечно. И твоя миссус это допустит.
Как и предчувствовал Иззи, когда я сказал Второй Мадам Панофски, что собираюсь превратить первый этаж дома в квартиру для отца, она пришла в ярость.
— Я не потерплю рядом с собой это животное, — взвилась она.
— Он мой отец. Мне неприятно думать о том, что он, в его возрасте, живет в съемной комнатенке.
— А как бы тебе понравилось, если бы к нам переехал мой отец? А ведь он очень болен, и он так скучает без меня, день не увидит — и весь в тоске.
Переезд из заплеванных меблирашек в Дорчестере в новенькую, модно обставленную квартирку на тенистой улочке пригородного Хемпстеда отца не устрашил ничуть. Он сразу там почувствовал себя дома. Месяца не прошло, а его новенькая кухня уже насквозь провоняла старческим спертым духом, сигарами «белая сова» и остатками китайской готовой еды, оставленной плесневеть на бумажных тарелках. В гостиной все кресла он тут же завалил стопками журналов и газет («Истинный сыщик», «Народный расследователь», «Полицейская газета», «Плейбой» [На самом деле первый номер «Плейбоя» появился только в декабре 1953 года. — Прим. Майкла Панофски.], причем уголки журнальных обложек неизменно бывали оторваны — отец из них скручивал зубочистки, не отводя при этом глаз от телевизора, когда показывали сериалы «Перри Мейсон» или «Ствол в карман и вперед». Кровать у него стояла вечно незастеленная, а пепельницы доверху полны апельсиновых шкурок, подсолнечной лузги, огрызков маринованных огурцов и сигарных окурков. И повсюду пустые бутылки из-под виски и пива.
В кухонную дверь, которая открывалась на внутреннюю лестницу, ведущую в квартиру отца, Вторая Мадам Панофски требовала врезать замок, но в этом я ей наотрез отказал. Бедный Иззи. Неустрашимый сыщик, не выпускавший из цепких рук форточников, даже когда приходилось с ними вместе выпадать из окон, гонявшийся по переулкам за грабителями банков, с наркодилерами расправлявшийся одной левой, а уличных разбойников глушивший рукоятью револьвера, Второй Мадам Панофски он боялся так, как не боялся никакого бандита. Только слыша, что я хожу по квартире один, Иззи на цыпочках выходил на лестницу, осторожно отворял дверь кухни и спрашивал:
— Как горизонт — чист?
— Да нет ее, нет.
Схватив стакан, Иззи сразу направлялся к шкафчику с напитками в столовой.
— Осторожно, папа. Она на каждой бутылке помечает уровень карандашом.
— Ха! Ты же имеешь дело с сыщиком.
— Кроме того, теперь, — сказал я, пристально на него глядя, — воды добавлять не приходится. Все уже заранее разбавлено.
— Это новая прислуга! А на вид такая скромница-недотрога!
— Черт возьми, папа, неужели ты…
— Да я ее ни разу пальцем не тронул, что бы она там ни говорила!
Особенно Иззи радовался наступлению среды — по средам Вторая Мадам Панофски уходила навестить родителей, чтобы не видеть компании, еженедельно собиравшейся у меня играть в покер. Приходили главным образом Марв Гутман, Сид Купер, Джерри Фейгельман, Герши Штейн и Нат Гольд. Помню одну такую среду, когда вместо Ната Гольда пришел Ирв Нусбаум. Тасуя карты, Нусбаум с радостной улыбкой спросил Марва:
— Ну что, как вы с Сильвией съездили, как вам Израиль?
— Что-то невероятное! Мы потрясающе провели время. Вообще, я вам скажу, то, что они там делают…
— То, что они там делают, — подхватил Ирв, адресуясь ко всей компании и начиная сдавать, — стоит несказанных миллионов, и в этом году каждому — я хочу сказать КАЖДОМУ, придется напрячься, как никогда прежде.
— Для нас этот год выдался ну такой паршивый, такой паршивый, — нахмурился Герши.
— Хуже некуда, — подтвердил Джерри.
— А как подорожали материалы! — затосковал Марв.
— А что, — поднял брови Ирв, — борьба с федайин[287] разве дешевле? А абсорбция наших братьев из Йемена?
Приглашать Нусбаума было ошибкой, я слишком поздно это понял; через час азарт начал угасать, ребята с возмущением смотрели, как Ирв пододвинул к себе хрустальную чашу с фишками и принялся сортировать их по цветам и складывать в столбики. Фишки были не его, но он настаивал, что десять процентов от каждого кона должны быть перечислены в Негев, для финансирования университета Бен-Гуриона, где Ирв состоял в попечителях.
— Он никогда не отдыхает, — вздохнул Герши, с раздражением глядя на Ирва.
— А наши враги? — нисколько не смутился Нусбаум. — Разве они отдыхают?
К десяти настроение играть у всех окончательно пропало. Еще раз сдали карты, сыграли кон и решили завязывать, хотя по нашим стандартам было еще очень рано. Все стали выбирать себе закуски из того, что я выставил на отдельном столике: копченое мясо, салями, печеночный паштет, картофельный салат, маринованные огурчики, бейглах и нарезанный черный хлеб с тмином «киммель». Пересчитав еще раз фишки в хрустальной чаше, Ирв объявил:
— Мы собрали для университета Бен-Гуриона в Негеве триста семьдесят пять долларов. Если скинемся еще по двадцатке, получится ровно пятьсот. [375 долларов плюс шестью двадцать равняется 495 долларам. — Прим. Майкла Панофски.]
В этот самый момент Иззи, привлеченный моим обещанием еды и выпивки, ворвался в столовую, ухмыляясь и выставив перед собой короткоствольный револьвер.
— Не двигаться, — рявкнул он, приняв позу стрелка. — Это налет!
— Папа, ну ради Христа, эта твоя шутка у меня уже я не знаю где сидит. Ну глупо же!
Фыркая и не выпуская изо рта основательно изжеванной сигары, Иззи рухнул в то кресло, что было ближе к тарелкам с едой.
— Я держу в доме три ствола. — Избегая моего осуждающего взгляда, он подтащил к себе поближе тарелку с копченым мясом и, вооружившись вилкой, стал выбирать кусочки пожирнее, постные сдвигая в сторонку, а из жирных стал сооружать себе огромный бутерброд с хлебом «киммель». — Они хорошо спрятаны, а главное — в разных местах, по всему дому. Кто-нибудь задумает войти без приглашения — пусть только попробует, уж я ему сделаю продувку мозгов, запросто! — Затем он пустился в очередной заплыв по волнам своей памяти. — А вот Депрессия была, так вы знаете, сколько я тогда зарабатывал? Тысячу двести баксов в год, и ни центом больше, а вот вы небось сегодня такие же деньги на кон ставили! Мог ли я на эти деньги жить? Хороший вопрос. Не надо забывать, что у меня был бесплатный автомобиль. А если вдруг охота пройтись насчет бабцов, так это тоже мне всегда пожалуйста, халява, друзья мои, — вспоминал Иззи. Потом, не расставаясь с распадающимся на части бутербродом, перешел к шкафу с напитками и плеснул себе от души «ройал крауна» с лимонадом. — Ведь оно как выходит-то? Ты куда- нибудь пришел, а там все знают, что ты из полиции, ну и рады тебе, встречают с распростертыми — понятное дело. В мясных лавках, особенно кошерных, в бакалейных, да где угодно перед тобой прямо стелются. Особенно если им, хас вешалом[288], твоя помощь нужна. Ну и нагружают тебя бесплатной снедью. На пошивочных фабриках тоже — вдруг ты им понадобишься при расследовании, или, например, рабочих напугать, которые хотят организовать профсоюз, или еще за каким-нибудь хреном. Депрессии я на себе не ощущал вовсе. — С этими словами он встал — огромный бутерброд в одной руке, стакан виски с лимонадом в другой, маринованный огурчик зажат в зубах, — пошевелил, глядя на меня, бровями и удалился на первый этаж в свою квартиру.
