— Что это там старый аид в кулаке зажал? — спросит профессор Блэр Хоппер, бывший Гауптман. — У него там что — номер счета в швейцарском банке на старой тряпке записан?

— Мой бедный, любимый, прости меня, — заплачет Мириам и, упав на колени, прижмется щекой к моей холодной руке. — Ты был прав. Он поц, чмо и шлепер!

Тут я восстаю из мертвых, как эта — как ее звали-то? — этакая была завлекушечка [Глен Клоуз. — Прим. Майкла Панофски.], якобы утопленная в ванне в том фильме с сыном Кирка Дугласа, таким же уродом, как и его папаша, только у меня в руке не будет ножа. А, вот: «Рядовое влечение». [Фильм называется «Роковое влечение», там действительно играет Майкл Дуглас. Снят студией «Парамаунт» в 1987 году. Только в Северной Америке его кассовые сборы составили 156 645 693 доллара. — Прим. Майкла Панофски.] Я поднимаюсь и дрожащим голосом говорю: «Я прощаю тебя, дорогая!»

Нельзя сбиваться на жалость к себе. По многим причинам. Хотя, конечно, соблазнительно. Однако частенько в такие моменты мои грезы вдруг пронзает голос Второй Мадам Панофски, которая тоже ведь со мной здесь жила:

— Я тебе что, не нравлюсь, а, Барни?

Оторвав взгляд от книги, я хмурюсь, всем своим видом показывая, что мне помешали, и говорю:

— Ну что ты, нравишься, почему нет?

— Ты презираешь моих родителей, которые никогда не делали тебе ничего плохого. Это ведь ты вытворил, правда же?

— Вытворил что?

— Послал моей бедной матери письмо на бланке канцелярии Букингемского дворца (откуда ты только добыл его?), где говорилось, что ее кандидатура рассматривается на предмет вручения ей к Новому году Ордена Британской империи за ее благотворительную деятельность.

— Ничего подобного я не делал.

— Она целыми днями ждала у окошка, когда придет почтальон, а потом ей пришлось отменять прием, который по этому случаю уже был запланирован. Наверное, ты был доволен, что унизил ее так жестоко.

— Да не я это! Клянусь!

— Барни, мне бы хотелось, чтобы ты дал нам шанс. Сказал бы, что мне сделать, чтобы ты был счастлив.

— Да счастлив я, счастлив, счастлив.

— Так почему же ты со мной даже не разговариваешь?

— Поправь меня, если я ошибаюсь. Сейчас-то мы что с тобой делаем? Разве не разговариваем?

— Я говорю, ты слушаешь или делаешь вид. Вон — даже книгу не отложил.

— Вот. Отложил. И что дальше?

— Да ничего, иди ты к черту, нужен больно!

Здесь я искал уединения, но, когда стал печально знаменит, вокруг повадились маячить какие-то машины, из которых выходили люди поглазеть на дом убийцы. К берегу близко подходили катера и глушили подвесные моторы, чтобы всяким мерзавцам проще было вставать и щелкать фотоаппаратами. Однако в самом начале второго супружества мне и впрямь удавалось иногда спрятаться здесь от жены.

— Дорогая, в этот уик-энд, мне кажется, тебе не хочется ехать на дачу. Сейчас самые слепни. Да и комарье после этих дождей слетится тучами. Сходи лучше на свадьбу к Сильверманам. За меня извинись, а я там вызову Бенуа — пусть придет, починит крышу, а то ведь течет!

К тому времени моего отца уже выперли из полиции на пенсию, и он иногда сваливался ко мне как снег на голову — правда, далеко не каждый уик-энд.

— С моим-то богатейшим опытом я мог бы запросто устроиться куда-нибудь в охрану, если бы эти хазеры не отобрали у меня лицензию на оружие.

— А почему они ее отобрали?

— Почему-почему. Потому что моя фамилия Панофски, вот почему.

Дошло до того, что Иззи стал звонить высокопоставленному чину из Главного управления полиции провинции Квебек, который когда-то был его шофером.

— Чуть не месяц прошел, а я все не мог до него дозвониться. Ну, думаю, неужто не соображу, как его на чистую воду выманить. И сообразил, а то нет! Попросил одну подружку, чтобы своим голосом сказала, что она оператор, а звонок междугородний, из Лос-Анджелеса — простое человеческое любопытство, ты ж понимаешь, он-то не ожидал, ну и ответил. Я говорю, слушай, ты, жопа с ручкой, ты что там о себе вообразил? Если бы я звонил Папе Римскому, и то быстрее бы к нему пробился. Он говорит: ох, Панофски, я сейчас так занят, так занят! А я говорю: не засирай мне мозги, когда ты у меня служил, ты был не очень занят. Мне, говорю, не нужно никаких особых привилегий. Но погляди вокруг — в этом городе у каждого паршивого латиноса есть разрешение, а я ищу работу в охране, и без револьвера я голый. Ну, в общем, расколол его на это дело. Теперь все в порядке, и мне отдали два револьвера, моих любимых. Один короткоствольный — красавец! — а второй «тайгер». В общем, теперь у меня и эти, и еще я купил два ствола: вот, один оставляю тебе, кладу в ящик тумбочки у кровати, понял?

— Да на кой он мне?

— А вдруг кто-нибудь вломится — ты же черт знает в какой дали тут от всего живого, — ну, и сделаешь ему продувку мозгов.

На большинство уик-эндов, чтобы не сидеть в мучительной тиши, Вторая Мадам Панофски приглашала к нам своих родителей либо других столь же нежеланных гостей. Я в свою очередь для самозащиты выработал некоторые особые летние ритуалы. Исчезал, например, в озере на час или два с маской и ластами, возился там под водой, выискивая стаи окуней. Под предлогом того, что я слишком мало двигаюсь, слабею и жирею, каждое субботнее утро в любую погоду клал в рюкзак бутерброды с колбасой, немного фруктов, бутылку виски, термос с кофе и книгу, садился в свое еловое [Кедровое. — Прим. Майкла Панофски.] каноэ и плыл, как этакий современный Робинзон, на ту сторону озера, где большая гора. Греб и во всю глотку орал — либо «Спят-ка злые, злые псые, мявчи екаты — йе!», либо «И бинго, и банго, и бонго! Я требую высылки в Конго!..»

Гора, которая тогда еще значилась на картах как Орлиная Голова, давно переименована и называется теперь Монгру в честь оголтелого расиста аббата Лионеля Гру — его здешние сепаратисты почитают теперь как героя. Взобравшись на вершину, я устраивался на поляне в тени навеса, который сам когда-то построил; там я завтракал, попивал виски и читал, пока не засну.

В дом возвращался обычно уже в хорошем подпитии и под предлогом головной боли иногда ухитрялся избежать как общего обеда, так и следующих за ним игр в шарады или «эрудит». Потому что, сев за семейный стол, я неизбежно тут же ссорился с тестем, который провозглашал, например, что Ричард Никсон во время «кухонных дебатов» с Никитой Хрущевым в Москве был выше собеседника на голову.

— Папа хочет предложить твою кандидатуру для членства в клубе «Элмридж».

— Что ж, с его стороны это очень мило, только мне-то зачем? Я не играю в гольф.

— Откровенно говоря, — вступает теща, — я вас не понимаю: это же ради вас — вы сможете там знакомиться с нужными людьми, завязывать контакты, как-то восполнять отсутствие тех возможностей, которыми люди нашего круга пользуются не задумываясь. Вот сын мистера Бернарда, например. Он член клуба. И Харви Шварц тоже.

— И мы поигрываем иногда втроем, — приосанивается тесть.

— Смотрите, как это пошло на пользу тому же Максиму Гольду, а он в гольф тоже не играет. Ведь когда мальчишкой приехал из Венгрии, он еле говорил по-английски!

Довольно гнусный этот Гольд, ставший теперь невероятно богатым, управлял тогда фармацевтической компанией, и самым ходким товаром у них была плазма крови.

— Откровенно говоря, — ответил я, — я не хотел бы принадлежать к клубу, куда принимают таких, как Максим Гольд, который делает деньги на крови. Более того, — тут я поглядел на тестя с самой вежливой улыбкой, какую сумел изобразить, — я не способен понять, как это взрослые мужчины, во всем остальном вполне зрелые, могут тратить целый вечер на то, чтобы заталкивать в лунку маленький белый мячик. Только подумаешь об этом, и никакой веры в человечество не остается, вы так не считаете?

— Это шутка, папа, он тебя нарочно дразнит.

— Да ладно, что ж я, шуток не понимаю, что ли? Но там, по крайней, мере мы на свежем воздухе…