— Интересно, что сказали бы эти вязы, если бы могли говорить.

— Да что вы, О'Хирн, — откликнулась Мириам. — Тут и гадать нечего. Они сказали бы: «Мы не вязы. Мы клены».

За годы, прошедшие со времени исчезновения Буки, я даже не знаю, сколько раз я сидел на пристани, заклиная его выйти невредимым из вод. Да что там, только позавчера я видел сон, в котором Бука, протрезвевший от долгого купания, действительно вылез на причал. И принялся вытряхивать воду из уха, прыгая на одной ноге.

«Бука, не бери в голову. Я все это говорил не всерьез. Даже не знаю, что на меня нашло».

«Да ладно, мы же старые друзья, — сказал он и обнял меня. — Хорошо, что ты такой плохой стрелок».

«Эт-точно».

Но вернемся в реальность. В утреннем выпуске «Газу» сегодня напечатали такую историю, что диву даешься; надо ее вырезать и послать очаровательной мисс Морган из передачи «Кобёл с микрофоном».

Через столько лет, все еще снедаемый чувством вины, я все никак не могу приступить к описанию несчастного моего медового месяца со Второй Мадам Панофски в Париже, где в каждом кафе мне виделся призрак Клары, а настроение портила тоска по Мириам. В довершение всего к тому времени в витрине магазина «Ла Юн» уже красовалась Кларина фотография. На ней она сидит за столиком кафе «Мабийон» и, если приглядеться, поодаль можно различить Буку, Лео Бишински, Хайми Минцбаума, Джорджа Плимптона, Синбада Вайля, Седрика Ричардсона и меня. А годом позже Седрик уже принял участие в демонстрациях студентов Сельскохозяйственного и Технологического колледжей, когда они блокировали кафетерий универмага в Гринсборо (Северная Каролина), протестуя против того, что там не обслуживают негров. Тогда же (по-моему, это был тысяча девятьсот шестьдесят третий) Седрик разошелся с Мартином Лютером Кингом и примкнул к Малколму Иксу[248], а потом и вообще ушел в подполье где-то в Чикаго — тогда его еще не сопровождали повсюду телохранители, эти его Дети Порока [Они называются «Дети Пророка». — Прим. Майкла Панофски.] или как там у них эти головорезы, действующие от имени пророка Илии, именуются. Впрочем, я опять забегаю вперед.

Фотография в магазине «Ла Юн» стояла на стопке экземпляров недавно переведенной книги Клариных стихов, которая, если мне в кои-то веки не изменяет память, к тому времени выдержала в Соединенных Штатах уже шестое издание. Мало того: на тот момент ее «Стихи мегеры» были опубликованы на шестнадцати языках, так что фонд, созданный Норманом Чернофски, как это ни удивительно, греб деньги лопатой. И тут, дабы отдать должное предполагаемым Клариным пристрастиям, Норман взял в совет директоров фонда двух черных феминисток, посеяв тем самым семена собственной гибели.

Подозревая, что маленькая, неказистая гостиница на Левом берегу может не устроить Вторую Мадам Панофски, я заказал нам номер в отеле «Крийон». И очень правильно сделал, поскольку она все еще не пришла в себя после фиаско нашей первой брачной ночи, что вполне понятно.

Я должен, между прочим, отметить, что единственный раз, когда мы со Второй Мадам Панофски до того были вдвоем, — это три суматошных дня, которые мы провели в Нью-Йорке, причем я там ее почти не видел — она вовсю порхала туда-сюда. Нам еще предстояло зайти дальше взаимных щупаний и поглаживаний, в ходе которых, помнится, однажды она высвободилась из моих объятий и, воскликнув: «Тайм-аут!», принялась запихивать груди обратно в лифчик и оправлять юбку на коленях.

— Ух! — говорит. — Еще бы чуть-чуть…

А любовью мы впервые занялись на нашей кровати в отеле «Крийон», и я с удивлением обнаружил, что она не девственна.

Вообще везти Вторую Мадам Панофски в Париж было ошибкой. Ну да, конечно, теперь я мог позволить себе все эти дорогие рестораны, мимо которых в пятьдесят первом году проходил не оглядываясь: «Гран Вефур», «Лаперуз», «Тур Д'Аржан», «Клозери де Лила». Однако, сидя на террасе «Кафе де Флор» в хорошем костюме рядом с ойсгепутцт[249] новобрачной, я смотрел на проходящие мимо юные расхристанные парочки — кто в обнимку, кто за ручку — и чувствовал себя слишком уж похожим на тех богатых туристов, над которыми мы с Кларой, бывало, насмехались, когда сиживали здесь вместе. Это меня раздражало.

— Да отложила бы ты свой дурацкий путеводитель! Хотя бы на время, пока мы сидим здесь.

— Тебе стыдно за меня?

— Да.

— Так же, как из-за того биде?

— Вовсе не обязательно было спрашивать горничную. Я бы и сам тебе объяснил, зачем эта штуковина.

— Ты говоришь на иврите?

— Нет.

— У тебя есть университетский диплом?

— Нет.

— И что — мне за тебя стыдно?

Я начал тихо закипать.

— Мы торчим здесь уже битый час, а ты сказал мне максимум слов восемь. Я не хочу показаться неблагодарной, спасибо, что уделил мне столько внимания, но долго мы еще собираемся здесь сидеть?

— Ну, рюмку допью…

— Так. Уже одиннадцать слов. Я сюда не для того приехала, чтобы оплакивать смерть твоей первой жены.

— Да и я не для того.

— Ты беспрерывно твердишь, будто мой отец ужасный сноб, и в то же время считаешь меня недочеловеком, потому что я подумала, а не ванночка ли это для ног. Полюбовался бы ты на себя в зеркало, не хочешь?

— Не решаюсь.

— Знаешь, я не желаю больше здесь сидеть и смотреть, как ты глядишь в пространство. Нам ведь только четыре дня осталось, а у меня еще множество дел, — сказала она и вынула из сумочки лист бумаги, поделенный на три столбца: «Обязательно», «Хорошо бы» и «Если успеем». — Встретимся в нашем отеле в семь. И сделай милость, постарайся явиться достаточно трезвым, чтобы можно было идти обедать. Со своей стороны я бы это — скажем так — от души приветствовала.

По мере того как наша комната заполнялась ее покупками, я начинал себя чувствовать персонажем пьесы того румына — ну, вы поняли, кого я имею в виду. Который написал про то, как Зеро Мостель превратился в слона. [Эжен Ионеско (1912–1994), румыно-французский драматург театра абсурда, автор «Лысой певицы», «Урока» и других пьес. — Прим. Майкла Панофски.] Нет, в бегемота. Пьеса называлась «Стулья»… — да, точно, а автора звали так же, как того парня, что был менеджером бейсбольной команды «Экспо» в первые годы ее существования. Его звали Джин Моуч. Спортивного деятеля, конечно, а не драматурга. Румын по имени Джин? Ай, да какая разница! В той пьесе сцена постепенно заполняется мебелью, пока для персонажей уже и места не остается, и нечто похожее происходило с нашим гостиничным номером, мало-помалу превращавшимся в полосу препятствий.

В ошеломлении я наблюдал, как пространство на крышке комода от края и до края заполняется бутылочками духов, одеколонов, шампуней, каких-то масел; помады выстроились рядами, как патроны; одна на другой высились упаковки мыла, ароматизированного разными отдушками; коробки со спреями, солями для ванн, пудрами; вот появилась натуральная морская губка; прибавились баночки с тонизирующими кремами и тюбики с загадочными мазями; карандаши для бровей; наборы косметики и к ним запасные блоки. Куда ни ступи, везде я спотыкался о коробки и сумки из магазинов, что на бульваре де ла Мадлен, на рю дю Фобур Сент- Оноре, на рю де Риволи, на авеню Георга Пятого и на бульваре Капуцинов. Наряды, с соответствующими аксессуарами, приобретались в бутиках Коррежа, Кардена, Нины Риччи. Вот вечерняя сумочка от Ланвена. И не зря у Второй Мадам Панофски университетский диплом! Я уже давно лягу спать, а она все сидит и аккуратно, бритовкой выпарывает красноречивые лейблы знаменитых кутюрье, чтобы отправить их домой по почте, а на их место вшивает ярлыки канадских фирм «Итон», «Огилви» и «Холт Ренфрю», которые специально привезла из Монреаля.