— Отпустите меня! Уберите свои руки!

— Я намного горячее их всех. Я доставлю тебе столько удовольствия, сколько не доставит никто другой.

— Пожалуйста… Нет… Нет! — закричала я, пытаясь высвободиться. Однако чем сильнее я дергалась, тем крепче он меня удерживал.

— Мы оба получим удовольствие! И ты будешь вести себя хорошо, потому что я хочу тебя как следует трахнуть. Тебе понятно, шлюха?! Я затрахаю тебя до смерти!

Он расстегнул свой поясной ремень и приспустил штаны. Крепко схватив мои колени и резким и сильным движением разведя мои ноги в стороны, он разорвал мою кофточку и нижнее белье и стал целовать и лизать мое тело, пытаясь при этом возбуждать член рукой.

Я отчаянно отбивалась от него кулаками, царапала и кусала его, брыкалась и кричала. Однако все мои усилия приводили лишь к тому, что он начинал действовать еще грубее. Мы с ним свалились с дивана на пол. Я ощущала тяжесть его тела, а его отвердевший член начал больно тыкаться мне между ног. Когда я поняла, что он уже вот-вот войдет в меня и я не смогу этого предотвратить, я, заглушая его шумное дыхание и его сладострастные стоны, взвыла от бессильной ярости.

И в этот момент я, несмотря на охватившее меня смятение и душащие меня слезы, увидела, что на столе стоит бутылка водки. Пока Николай входил в меня, причиняя мне своими резкими движениями ужасную боль — он словно бы вбивал что-то своим членом внутрь меня, — я стала потихонечку тянуться рукой к этой бутылке, и в конце концов мне удалось сжать ее горлышко пальцами. Тогда я изо всех сил, какие во мне еще оставались, с размаху врезала ему этой бутылкой по голове. Бутылка от удара разбилась, а Николай тут же перестал двигаться и навалился на меня всей тяжестью своего — теперь уже неподвижного — тела. Стало тихо.

Я, все еще придавленная Николаем, лежала, не шевелясь. Слезы, стекая по моим щекам, попадали мне в уши.

Я не могла больше этого выносить, я не могла больше находиться под ним ни одной секунды. Не обращая внимания на боль от вонзающихся в мои руки осколков стекла, я попыталась сбросить с себя это тяжелое тело и подняться на ноги.

Снежная буря уже началась, и земля и небо стали единым целым. Не было видно ни дорог, ни тропинок, и я смогла различить лишь густой кустарник, ветки которого цеплялись за мою одежду, когда я продиралась сквозь него. Я шагала, увязая по колено в снегу. Время от времени я падала — как падает ребенок, толком не научившийся ходить. Капли крови беззастенчиво пачкали доселе незапятнанную белизну снега — как пачкают новенькую полотняную скатерть пролитые на нее красные чернила. У меня кружилась голова, а живот мой сводило от ужасного тошнотворного ощущения. К горлу подкатывали один за другим приступы рвоты. Сильно закашлявшись, я начала блевать, словно пытаясь извергнуть из себя накопившиеся во мне отвращение, отчаяние и страх.

Я не могла идти дальше. Я подумала, что останусь здесь: лягу на снег и буду лежать, пока не замерзну и не умру. Мне уже даже и не хотелось куда-то идти — мне хотелось закрыть глаза и навсегда обо всем забыть.

И вдруг я услышала донесшийся откуда-то издалека крик — крик еле слышный, заглушаемый снежной бурей. Мне показалось, что выкрикивают мое имя… Если бы я только могла подняться на ноги и пойти дальше! Однако мои ноги задубели от холода, и я уже почти не ощущала своих ступней.

На фоне окружающей меня белизны прорисовался расплывчатый силуэт. Он приближался ко мне, словно призрак, у которого нет ни лица, ни имени. И вдруг я снова услышала, как выкрикнули мое имя — на этот раз уже гораздо отчетливее и ближе.

Я почувствовала, что теряю сознание.

Признаюсь тебе, брат, что я не был хорошим человеком — человеком с безупречным поведением и высокой моралью. Впрочем, прочитав мои предыдущие признания, ты и сам, наверное, об этом догадался. Более того, за мной числится много чего такого, за что меня если и не стоит обрекать на мучения вечные в геенне огненной, то, во всяком случае, следует подержать некоторое время в чистилище. Однако у меня имелись свои представления о морали, и я не приемлю физического насилия над теми, кто не может оказать сопротивления.

В тот день я испытал необычные для меня ярость, отчаяние от осознания собственного бессилия и неудержимую жажду беспощадной, но справедливой мести — чувства, характерные для положительного героя какой-нибудь драмы. Никогда раньше я не испытывал чувств такой интенсивности, они причиняли мне самую настоящую физическую боль. А виновницей этого моего эмоционального срыва была она.

Весь этот поток неудержимых эмоций захватил меня в тот момент, когда я попытался поднять ее, и она потеряла у меня на руках сознание. Ее одежда была мокрой и разорванной, на ее лице и руках виднелась кровь, а ее тело было таким же холодным, как снег под моими ногами. Я завернул ее в свое пальто и отнес в сани. Когда я уложил ее, она пришла в себя, открыла глаза и посмотрела на меня.

— Что произошло? — спросил я.

Она, ничего мне не ответив, снова закрыла глаза.

Я яростно хлестал кнутом по крупам лошадей, заставляя их мчаться на пределе своих сил. Они неслись, как сумасшедшие, по узкой-преузкой дороге. Завывания снежной бури, щелканье кнута и стук копыт лошадей отражались гулким эхом в моем мозгу. Я очень боялся, что не успею довезти ее до замка и что она умрет по дороге от холода.

Когда мы приехали в замок, я поспешно поднял ее и занес в вестибюль. Там было жарко, и это, видимо, пробудило в ней жизненные силы, а потому она вырвалась из моих рук и убежала в свою комнату, оставив меня у подножия лестницы — как оставляют незнакомцев по другую сторону входной двери.

К моему удивлению, она через некоторое время появилась в дверях моего кабинета. Она к тому моменту переоделась и обработала свои раны, однако ее лицо все еще было бледным и искаженным мукой из-за недавних переживаний.

— Мне нужно… Ты не мог бы налить мне бокал чего-нибудь покрепче? Пожалуйста.

Я жестом предложил ей присесть в кресло возле камина.

— Коньяка?

— Да, спасибо.

Я налил в бокал коньяка и подошел с ним к ней. Она взяла бокал из моих рук, но даже не пригубила.

— У тебя ледяные руки. Я разожгу огонь посильнее.

Я положил на угли полено и смотрел на него, пока оно не загорелось. Вообще-то я только делал вид, что смотрю на полено, а сам напряженно думал, что мне сейчас делать и что говорить.

В конце концов я сел хотя и недалеко от нее, но все же на таком расстоянии, которое было соразмерно с тем отчуждением, с каким она держалась, — отчуждением как физическим, так и духовным.

Она, не обращая внимания на мои передвижения и лишь один раз отпив чуточку из бокала, молча, не отрывая взгляд, смотрела на пляшущее в камине пламя. Ее жизнерадостность, ее милая привычка весело о чем-нибудь болтать и ее удивительная способность заполнять своим присутствием все окружающее пространство исчезли. Мне показалось, что я смотрю сейчас на совсем другую женщину.

— Твоя нижняя губа в жутком состоянии. Нам, наверное, нужно вызвать врача.

— Не нужно. В этом нет необходимости.

— Тебе следовало бы приложить к ней лед, чтобы она не разбухла и не воспалилась.

— Да…

Она, похоже, не горела желанием со мной разговаривать. Тем не менее я был уверен, что она пришла в мой кабинет отнюдь не для того, чтобы просто посидеть в кресле.

— Хочешь, поговорим? — наконец осмелился я спросить робким шепотом.

Ее, похоже, было не так просто вывести из охватившего ее оцепенения. Однако у меня имелся в запасе хороший козырь.

— Это был Николай, да?

Как я и рассчитывал, эти слова возымели эффект: она оторвала взгляд от огня и с мрачным видом уставилась на меня. В ее взгляде чувствовались глубокая тоска и сильный страх.

— Откуда ты это знаешь? — настороженно спросила она. Предыдущим вечером я решил тайком понаблюдать за ее действиями. Однако утром, после того как она ткнулась лицом в снег и затем ушла с озера, я потерял ее из виду. Я в этот момент разговаривал о всякой ерунде с Надей и ее сестрами — Борианной и Иванной, и у меня не было возможности прервать разговор, не выказав при этом неуважения к своим будущим родственницам, портить отношения с которыми — по политическим соображениям — я не мог. Как только мне удалось избавиться от их компании, я тут же побежал в лесной домик, полагая, что найду ее там. Однако я ошибся: в лесном домике никого не было. Тем не менее кое-что там привлекло мое внимание. Я, в частности, заметил, что там валяется весьма приметная каракулевая шуба Николая. А еще там лежало — аккуратно разложенное на кресле — ее пальто. На полу я увидел осколки разбитой водочной бутылки, а из углей камина торчала рукоятка кочерги.