Все эти события в своей совокупности вызывали у меня глубокий пессимизм, они придушили мое чувство юмора и, в конечном счете, превратили меня в человека печального и занудливого. Именно поэтому предстоящее празднование Рождества — в том виде, в каком его задумала наша матушка, — стало казаться мне невыносимым. В предыдущие годы я относился к этим хорошо знакомым мне рождественским праздничным мероприятиям хотя и не с восторгом, но, по крайней мере, вполне терпимо. Исходя из того, что я не был особо общительным человеком, обожающим ужины, на которые приглашено множество гостей, тематические балы и наплыв разряженных дам и господ (я иногда воспринимал замок Брунштрих через призму именно таких событий), и что я не считал себя ни виртуозом светской болтовни, ни искусным танцором, ни поднаторевшим в гостеприимстве хозяином (я обычно предоставлял эту роль тебе), я предпочитал держаться преимущественно на втором плане и при этом в большинстве случаев даже умудрялся как-то поразвлечься. А вот в этом году я знал абсолютно точно, что празднование Рождества превратится для меня в бесконечно долгое и нестерпимое мучение.

24 декабря

Я помню, любовь моя, как Ричард Виндфилд пообещал сводить меня в сельскую таверну, и мы подумали, что тихий денек накануне Рождества, когда большинство людей будет отдыхать, готовясь к предстоящему праздничному ночному бдению, будет для этого наиболее подходящим временем.

Подобное необычное приглашение, приличествующее скорее портовым грузчикам, чем видному представителю аристократии, явилось результатом абсурдного спора — а все споры обычно являются абсурдными — по поводу моих воспоминаний о своем детстве, проведенном в Испании, том времени, когда я зачастую вела себя, как уличный хулиган. Я бросала камнями в сидящих в воде у берега пруда беззащитных лягушек, я перелазила через изгородь в сад дядюшки Фруктуосо, чтобы наворовать там инжира, я сыпала втихаря соль в компот, который варила моя мать, я втыкала булавки в куски мыла, я прятала сверчка в граммофон… В общем, я отнюдь не была примерной девочкой. Признавшись — в общем-то, неожиданно для самой себя — во всех этих бесчинствах, я, чтобы как-то выпутаться из подобной ситуации, не придумала ничего лучше, кроме как обвинить лорда Виндфилда в том, что он — жеманный и чрезмерно элегантный горожанин, не способный наслаждаться прелестями свободной сельской жизни, поскольку он помнил из своего детства лишь игру в крикет в саду и прогулки по парку Святого Джеймса, во время которых его держала за руку его nanny[24]. Его мужская гордость явно была уязвлена, он с вызывающим видом предложил мне пойти и выпить в таверне пива, и я, которая еще никогда его не пробовала, была вынуждена принять этот вызов, а иначе Ричард просто перестал бы воспринимать меня всерьез.

Я уверена, что тебе, любовь моя, с твоими высокомерными, аристократическими и далекими от демократичности манерами великого герцога, никогда не выпадал случай посетить эту частичку — а лучше сказать, клочок — твоего Великого Герцогства, далеко не все обитатели которого ходят в шелках и парче. Поэтому я опишу тебе все подробности, которые помогут тебе увидеть мысленным взором тамошнюю очаровательную обстановку.

Сельская таверна представляла собой сооруженную из дерева и камня старую, обветшалую хибару, в которой пахло опилками, дешевым табаком и дымом от печной трубы, дымоход которой был скорее засорен, чем поврежден, — его, судя по всему, не прочищали уже много-много лет. К такому выводу можно было прийти, учитывая санитарно-гигиеническое состояние заведения: пола не было видно из-под опилок и всяких мелких отходов непонятного происхождения, а сосновые столы и скамьи были покрыты разносортными — ставшими липкими от грязи — клетчатыми скатертями, по которым, без сомнения, можно было определить «возраст» заведения примерно так же, как определяют по кольцам на срезе ствола возраст дерева. Было, правда, заметно, что когда-то кто-то, очевидно, очень волевой, попытался сделать из этого свинарника уютное местечко: оконца были снабжены занавесками, на столах стояли подсвечники, а на печной трубе виднелось украшение в память о когда-то отмечавшемся здесь Рождестве. Однако занавески уже давно истрепались и потемнели, маленькие подсвечники почти полностью скрылись под горами расплавленного воска, который никто не утруждался удалять, а на рождественском украшении не хватало нескольких деталей, которые, возможно, кто-то из посетителей утащил, чтобы украсить ими свое собственное жилище.

В тот день шел сильный снег — я никогда раньше не видела такого обильного снегопада — и заведение было почти пустым, потому что лишь немногие — такие же неблагоразумные, как и мы с Ричардом, — решались выйти из дому в метель. Двое мужчин, грубоватые на вид, игравшие возле камина в карты, и дремавший за стойкой хозяин заведения повернули головы в нашу сторону, услышав, как мы вошли вместе со шквалом ветра, несущего с собой мечущиеся снежинки. Все трое сопровождали нас внимательными взглядами, пока мы не уселись за стол. Мне подумалось, что я, наверное, единственная женщина, которую они видели здесь за долгое-долгое время, по крайней мере, единственная безусая женщина, потому что здесь обслуживала посетителей особа, у которой над верхней губой была хорошо заметна полоска темных волосков. Еще у нее были большущие груди, которыми она с бесстыдством колыхала прямо перед глазами лорда Виндфилда, подавая ему пиво, и мне даже стало казаться, что он вот-вот исчезнет между ними, словно бы его поглотит пасть огромного хищного животного.

— Боже мой, Ричард, какое оно горькое! — воскликнула, скривившись, я, после того как отхлебнула черной жидкости с коричневой пеной.

— Ну конечно, оно горькое, это же пиво! А чего вы ожидали? — Ричард непринужденно пожал плечами, а затем с вызывающим видом сделал большой глоток. — Ну и куда же подевалось ваше умение наслаждаться прелестями свободной сельской жизни, а?

— Думаю, оно осталось в Костере, — ответила я, осторожно касаясь кончиком пальца поверхности стола и чувствуя при этом, что кожа прилипает к ней, — где, кстати, очень чисто.

Ричард рассмеялся.

— Ну, хорошо, — сказала я. — На этот раз вы выиграли. Однако признайте, что и для вас это отнюдь не самое любимое место.

— Это верно. Но мне, тем не менее, нравится пиво.

— Не могу понять, почему. — Я усмехнулась, снова прикладываясь к кружке.

Сделав глоток, я почувствовала жжение на кончике языка и горький вкус, когда попыталась его проглотить. После этого я решительно поставила кружку на стол, уже больше не собираясь к ней прикасаться.

— Знаете, Ричард, — попыталась я изменить ход нашего разговора, после того как стало ясно, что в этой грязной таверне мы оба чувствуем себя весьма неловко, — а я все размышляла о той…

Я запнулась, потому что Ричард вдруг слегка ошарашил меня: можно сказать, он ласковым жестом провел большим пальцем по моим губам, чтобы убрать с уголков оставшуюся на них пивную пену. Хотя мне и было приятно, что он то и дело пытается со мной флиртовать, его поступки иногда заставляли меня нервничать. Кстати говоря, далеко не все мужчины обладают таким мастерством обращения с женщинами, каким обладаешь ты.

— Спасибо… Я говорила, что думала о происшествии в Париже и о книге с этой дрянью… Ну, той, от которой мерещатся голубые дракончики… Как она называется?

— Гашиш, — ответил мой собеседник, и из-за его английского акцента мне показалось, что он чихнул.

Возможно, при каких-нибудь других обстоятельствах я подшутила бы над ним — сказала бы ему: «Будьте здоровы!» Однако в данный момент это показалось мне неуместным. Я ведь, как ты помнишь, девушка застенчивая и скромная.

— Это то же самое, что и марихуана, да?

— Да, — Ричард с удивленным видом кивнул. — А вам откуда это известно?

— Мне рассказал об этом герцог Алоис.

Ричард, как мне показалось, слегка нахмурился.