Катя вдруг заметила: Виктор смотрит на Морехода с тоской и отчаяньем, словно тот разоблачает его, витькины, сокровенные тайны на глазах у глумливо хихикающей публики. Бедный ты мой, подумала она, сколькому тебе еще предстоит научиться! И в первую очередь тому, что подсознание не только прибежище твоих сексуальных фантазий, а наверняка что-то более масштабное.

Будто подслушав ее мысли (впрочем, почему «будто»? здесь все слушали мысли людей, причем без всякого стеснения), Мореход обратился как бы ко всем присутствующим, а на деле — именно к Витьке:

— Думаете, ваше Оно исключительно ваше? Оно общее. И всю магию сущего следует искать именно там.

— А ты кем при нас будешь? — буркнул Виктор.

— Капитаном корабля, естественно. Можете звать меня Кэп.

Опять в море, Китти? — спрашивала себя (и в то же время не совсем себя) Катерина. Китти, желавшая думать о себе как о королеве пиратов, опасливо помалкивала. Она вообще предпочитала брать верх над простофилей Кэт и над домоседкой Катей, когда всё вокруг сулило триумф, фанфары и лавры. А сейчас лавры были почти недостижимы. Китти любила не побеждать, а красоваться. Кэт любила убегать от опасности. А что любила сама Катя?

Катерина хмыкнула и пожала плечами. Так сразу-то и не скажешь. Но не красоваться, нет.

Интересно, смогла бы Китти посодействовать Кате здесь и сейчас, например, добиться победы на вечном конкурсе понтов в городе закоренелых понтярщиков? Катерина представила Китти с ее надменно вздернутым подбородком и бровями, заломленными в гримасе «Вы вообще понимаете, с кем разговариваете?» Вряд ли это произведет впечатление. В Москве таких Китти — двенадцать на дюжину. Раскусят и выплюнут. Скорее уж Катерине пригодится Кэт с ее опытом уличной девчонки, как должное принимающей мысль: люди злы, а мир несправедлив. На ее мировоззрении хоть сэкономить можно, сберечь силы душевные и физические, не тратя их на поиски того, чего не существует. Или почти не существует.

Катя вздохнула, предчувствуя большие проблемы с обещанным круизом по волнам подсознания.

Наверняка все будет как в ночном кошмаре, когда снится контрольная по ненавистной математике: перед тобой страница, исписанная непонятными, давно забытыми значками. Ты знаешь: они содержат важную тайну, но слишком боишься не решить поставленную задачу, чтобы обращать внимание на зашифрованные послания. Оттого ты ищешь ответа на сиюминутные вопросы, игнорируя вопросы вечные. Сиюминутные вопросы — убежище, в котором можно спрятаться от воображаемых бед.

Раньше тебе это хорошо удавалось, Катенька, ухмыльнулась Кэт. Даже лучше, чем мне. Удобно прятаться за повседневными делами от вопросов вроде «Кто я?» и «Зачем я?» Можно взвалить на себя всю домашнюю работу, покорно катить в гору камень, наполнять бездонную бочку, тянуть неподъемный воз и всем своим видом показывать: этот мир держится на мне одной! Хотя на тебе держится только никому не нужная каменюка, никому не интересная бочка и воз всяческого барахла.

Катерине вспомнились ее надежды на раскаяние Игоря: ну теперь-то он узнает, почем фунт лиха! Поймет, сколько я для него делала! Все эти глаженые рубашки, крахмальные простыни, горячие завтраки и разумное ведение хозяйства — не может быть, чтобы его Гаянэ-Шаганэ оказалась такой же швец, и жнец, и на дуде игрец! Конечно, временами бывший муж поругивал свою новую жену, но как-то недостаточно гневно. Огня в его нытье не хватало, разочарования, тоски по утраченному. Быт изменника постепенно наладился. Новая жена перестала готовить жгучие экзотические блюда и перешла на полезные для желудочно-кишечного тракта супчики и салатики. А рубашки и простыни молодая семья бессовестно отдавала в прачечную, удачно (или неудачно, с какой стороны посмотреть) расположенную во дворе их дома. И катина самооценка, ненадолго взлетев в поднебесье в восходящем потоке мужниных жалоб, вошла в крутое пике. Хорошо хоть насмерть не убилась, удержавшись у самой земли силой мысли: «Зато у меня есть Витька…» У горянки-разлучницы Витьки не было, здесь у Катерины имелось неоспоримое преимущество.

— А гарантии туроператор предоставляет? — брякнуло катино неоспоримое преимущество посреди затянувшегося молчания.

— Гарантии чего? — Виктору, похоже, удалось удивить самого Морехода. Маленькая, а победа.

— Ну там, гарантии благополучного возвращения, — важно заявил Витька. Катерина, зная ответ, все-таки затаила дыхание: а вдруг?

Тайгерм-Мореход отчего-то обернулся к Кате и спросил:

— Что скажешь, есть у вас шансы на благополучное возвращение?

— Никаких. — Катерина выпалила это раньше, чем в выстроила в уме длинную, гладкую фразу, по которой, как по трамплину, все скатилось бы именно к этому слову. — Нет у нас шансов. Оттуда не возвращаются.

— Мам, ну ты-то откуда знаешь? — разволновался Виктор.

— Оттуда. Пару раз я уже, кажется, совершила это путешествие. — Катя вспомнила себя прошлую. Даже несколько прошлых себя. — Когда ты родился. Когда с твоим отцом развелись. Можно сказать, вернулась я совсем другим человеком.

— А-а, если в этом смысле, то ладно, — немедленно согласился Витька. Возвращаться другим человеком он еще не отвык.

Дети отовсюду возвращаются другими, прям хоть не отпускай никуда.

Определенно им — а может, мне? — не хватает красивых ритуалов, думала Катя. Спецэффектов при перемещении из реальности в нереальность. Чтобы знать, где ужасаться, где восторгаться, где замирать — и не от ужаса или восторга, а замирать насовсем, окончательно замирать. Потому что когда вот так, буднично, всего на секундочку закрываешь глаза и приходишь в себя уже в мечте… Это неправильно. Будничность принижает мечту. И обижает ее владельца.

Нет, Катерина, ты несправедлива, сказала она себе. Твои мечты всегда были будничными и простыми, как мякина и дерюга, как ты сама, как зимнее утро за окном. Почему ты не рада этому утру? Ты ведь получила что хотела?

С детства ей хотелось жить в такой квартире: чтобы из окна далеко-далеко было видно, и чтобы балкон огромный, и странные, вроде обветшалых химер, изваяния внизу, а вдали сверкает излучина Москвы-реки, и морем листвы расстилаются Воробьевы горы. Высотка на Котельнической набережной была чем-то вроде заколдованного замка, в который надо проникнуть Золушкой, очаровать снулого и капризного принца, женить его на себе и зажить по-королевски. Когда они с мужем мотались по коммуналкам, подвалам, наемным квартирам с вечно протекающими кранами, Игорь был уверен в своем фарте, судьбе, карме, да как ни назови. Наверное, тоже воображал, как лезет к спящей красавице, выпятив губы рукомойником, и получает вожделенные полцарства. Или удовольствуется женитьбой на пучегубой Гаянэ.

Надо было почаще представлять себе Игоря юношей резвым, кудрявым, влюбленным, мрачно подумала Катя. Тогда сейчас он вошел бы в дверь и наша молодость вошла бы следом. А так стою я одна у окошка и никто мне чашку чая не нальет.

Катерина вздохнула и отошла от окна, собираясь действительно налить себе чаю. Зима… Все серое, хмурое, окоченевшее. Ледяная каша по колено, сугробы грязные — снег с мусором пополам, деревья торчат мертвыми остовами. Так только в городах бывает: зима здесь — не сон природы, а мучительная смерть после долгой болезни. Вместо морозов — гниль и промозглый ветер, вместо кружевного безмолвия лесов, искристого великолепия рек — скелеты кустов, словно щетина, вокруг заплеванных скамеек, ржавые крыши и небо, затянутое вечным смогом. И кажется, не будет больше весны, никогда. И лучше бы ее действительно не было. Не зря же лучший праздник — это все-таки ожидание праздника.

А будь ты похрабрее, голосом Кэт произнес кто-то не то в соседней комнате, не то у Кати в голове, кругом была бы весна. Да какая — невиданная! Все бы цвело одновременно и безумно: вскипал сбежавшим молоком жасмин, реяла в небесах сирень, яблони и березы красовались друг перед другом сережками и ожерельями, липы, черемуха и акация окутывали прохожих облаками бесплатных ароматов… Молчи уж, ответила Катя. Ты бы еще туберозы вспомнила. Будет тебе весна, любовь и май, только молчи.