— Может, и другим не так уж хорошо, как болтают, — улыбнулся Слободан.
— Только у них есть деньги, — сказал второй геолог.
— И еще над нами смеются, — сказал Треф. — Да мы и сами вроде бы друг друга из-за этого презираем. Недоумки будто, папуасы.
— Не знаю, — сказал Слободан. — Мне, например, трудно было бы бросить… это… столько я сюда вложил… всего! Не знаю, как назвать.
— Да еще требуешь нефти, которой нет, — Треф закивал головой, словно понимает его, — строишь сооружения, которые ничему не будут служить. И в основном — лакаешь вино. Я, правда, тоже пью. Хочу утолить жажду, раньше чем окажусь в Сахаре. Когда подступит жажда, я готов лакать даже нефть.
— И все-таки нам здесь было неплохо. — Геологиня привалилась к молчаливому геологу. — Конечно, то, чего искали, мы не нашли, но карстовая пустыня там, наверху, изумительна. Я просто влюбилась в этот пейзаж. Земля словно покрыта сланцевой черепицей. Начинаешь ценить всякую травку. Карст прекрасен!
— Да пошел он на хрен, — заржал Треф, ответив, видимо, их постоянной прибауткой.
Инженер тупо глядел, как они болтали и явно наслаждались весьма сомнительными преимуществами мурвицкой цивилизации, такой, какой она явилась им после романтической, но нелегкой жизни в палатках среди гор. Они завершили короткий и не особенно важный отрезок жизни, и мысли их были заняты тем, куда предстоит отправиться дальше. А для меня никаких дальше нет, подумал он. И для Мурвицы тоже. Не можем же мы с ней вдруг взять и отправиться в Африку; не уплыла же еще из-под наших ног наша земля. Он поднял голову и сказал:
— Ну и что, что нет нефти! Гавань и без нее может существовать. Надо только ее достроить. Где-нибудь найдут что-то другое. Во всяком случае, хорошо иметь готовую гавань.
Никто с ним не спорил. Геологи безразлично глядели на него, занятые мечтами о своих Сахарах.
В тот вечер Слободан снова напился до потери сознания. Они с Викицей забрались на гору и, лежа на прекрасном, но жестком, бугристом известняке, пили коньяк из горлышка бутылки. Под ними от подножья горы до моря простиралась стройка, над которой холодно несли стражу на высоких столбах голубоватые прожектора. Они не прикасались друг к другу, просто лежали, и каждый говорил свое. Они были настолько пьяны, что не имели сил добраться до отеля. Расстались без единого слова.
На следующее утро инженер, опухший, с красными глазами, чувствуя свинцовую тяжесть во всем нездорово тучном теле, собрал последние силы и отправился на аудиенцию к Грашо. Теперь у входа в Грашину канцелярию сидела секретарша, и, прежде чем пройти к нему, следовало обратиться к ней. Времена меняются, это была одна из примет нового делового стиля.
— Товарищ Грашо все-таки вас примет, — сердито сказала секретарша, вернувшись из его кабинета и давая понять, что она лично не видит никаких оснований, чтобы Грашо принимал такого человека. Разве я уж до этого докатился! — подумал Слободан — до этого «все-таки».
Чувствуя крайнюю неловкость, он предстал перед Грашо. Стула, чтобы сесть, не оказалось, а Грашо делал вид, будто погружен в какие-то документы. Если б у инженера была шапка, он бы, конечно, мял ее в руках. Когда наконец Грашо к нему обратился, инженер не сразу осмелился поднять глаза. По правде говоря, и Грашо не очень хотел встречаться с ним взглядом. Может, все же и он человеческое существо, черт его знает. Кому охота разбираться в подобных вещах!
— Ну? — сказал Грашо, оставляя целую серию эффектных росчерков на лежащих перед ним бумагах.
— Я узнал, правда из непроверенных источников, — глухо проговорил инженер, — и то только вчера, будто на Белых Корытах не оказалось нефти. То есть что ее вообще не будет. И ничего другого тоже не будет. Ничего. Все ликвидируют.
Грашо наконец отложил документы, облокотился на стол и впервые посмотрел на инженера тяжелым, пристальным взглядом.
— Узнали? — сказал он. — Ну и что?
— Как это «ну и что»? — Инженер чувствовал, как в нем угасает последняя надежда: Грашо не собирался опровергать слова Трефа. — Это правда или нет?
— Судя по состоянию дел на сегодняшний день — правда, — сказал Грашо. — Видимо, речь идет о некоей тектонической аномалии. Нелепая ошибка!
— Ошибка? — срывающимся от возбуждения голосом прошипел инженер. Он подошел к столу и положил руки на документы, словно хотел приблизиться к самому лицу Грашо. — И что же теперь будет со всеми нами? С этими… с этими людьми? С моей гаванью?
Грашо отпрянул от него с явным отвращением:
— Не впадайте в истерику. От вас разит как из винной бочки. И руки грязные, не трогайте документы!
— Мои руки — это мое дело, — прохрипел Слободан, но руки снял. — Отвечайте на вопрос. Вы знали обо всем этом?
— Естественно, — сказал Грашо. — Ну и что?
— И точно так же по ошибке нас ни о чем не известили? Мы должны узнавать обо всем от случайных проезжих?
— Послушайте, Деспот, — сказал Грашо. — Я буду с вами вполне откровенен. Все очень просто. Нефти нет, и проект танкерного порта, естественно, стоит под вопросом. Однако окончательное решение компетентными органами еще не принято. Тут вопрос не только экономический, но и политический, факт. Нами получены четкие директивы: пока окончательное решение не принято, все оставлять так, как было. Строительство продолжается. Надо предупредить ненужную панику, всякие там разоблачения, поиски виновных и вообще упаднические настроения и излишний шум. Надо сперва детально разобраться в случившемся.
— Но вы все же могли поставить в известность хотя бы меня…
— Вовсе не вижу причины сообщать что-либо лично вам, — холодно сказал Грашо. — Я же не ТАНЮГ.
— Господи, — сказал инженер, — если уж хорошего ждать нечего, не следовало нам хотя бы делать зло.
— Что еще за зло, позвольте вас спросить! И откуда мы знаем, будет здесь нечто хорошее или не будет? Это дело высоких инстанций, — сказал Грашо. — Мы обязаны продолжать то, что делали, понадобится это потом или нет, все равно. И точка.
Грашо дал понять, что разговор окончен. Он демонстративно делал росчерки на решениях и инструкциях, которые обильно текли с его стола, хотя источник нефти уже давно пересох. Инженер тупо стоял, не двигаясь с места.
— Все, Деспот, — уже мягче сказал Грашо. — Идите домой и сегодня отоспитесь. Дальнейшее покажет, что будет.
Что будет, упрямо твердил про себя инженер, что может быть? Он повернул к двери, злой с похмелья, разбитый, ошеломленный. Сколько было сделано напрасно! Он даже не знал, о чем прежде всего вспомнить, больше всего пожалеть. А в ближайшие дни на стройке, которая уже никому не нужна, сколько еще будет одержано ложных побед, а по сути дела, принесено самых настоящих жертв?
Из дверей он еще раз обернулся к Грашо.
— Могли хотя бы, — сказал невыразительным тоном, — приостановить дальнейшие разрушения. Завтра на очереди снос целого квартала правее улицы Узкой.
Грашо задумался, постукивая карандашом по столу, а затем громко рассмеялся.
— Вы все о том же, — он погрозил ему пальцем, словно напроказившему ребенку. — Следовательно, дошла очередь и до вашего, если можно так выразиться, тестя. Но я думаю, вам ясно, мы не можем ни для кого делать исключений. Сразу же возникнут излишние вопросы. Нет смысла именно теперь, когда, может быть, и так все скоро кончится, что-то лгать, выкручиваться из-за какой-то мелочи, глупости. Это касается одинаково и вас и меня. Идите, Деспот, отоспитесь. Пускай другие ломают голову о том, что будет. А вы спокойно занимайтесь своим делом.
Вечером Викица была вне себя от волнения — старик Чавчич понял, что завтра, не через год, не через месяц, а именно завтра начнут сносить их улицу, и дал слово убить первого, кто ступит на порог его дома. С ним беседовали служащие из Дирекции, пытались втолковать, что приказ о выселении издан давно, что он уже здесь не хозяин и если не хочет убраться подобру-поздорову, выселят с милицией. Ведь ему же выделили квартиру, что он еще хочет? С месяц поживет в бараке, а тем временем жилой блок будет готов.
