Тот, кто ее выбил, видимо, сам не ожидал такого эффекта и растянулся на полу у моих ног. Я могла пригвоздить его к полу, но не сделала этого — то ли подсознательно сработали остатки дуэльного кодекса, не позволяющего колоть лежачего, то ли просто здравый смысл подсказал, что остающиеся на ногах представляют большую опасность. Все происходило настолько быстро, что теперь я уже не могу сказать, о чем думала в тот момент.
Следующим оказался тот самый ремесленник, причем, похоже, в дверь его просто пропихнули. Я с превеликим удовольствием устремила шпагу ему в грудь, но он с проворством йитла метнулся в сторону и прижался к стене, а на мою шпагу напоролся дородный торговец. Даже пронзенный насквозь, он чуть не повалил меня. Мне пришлось отступить, и я едва успела выдернуть шпагу, чтобы встретить следующего врага. Это оказался матрос с топором на длинной ручке; мне пришлось уклониться от удара, который я никак не смогла бы парировать, но, пока противник, поворачиваясь, делал новый замах, я скользнула в другую сторону и проткнула его сбоку. За это время в каюте оказались еще двое — пассажир со шпагой и матрос с саблей. Как я знала из книг, такие сабли обычно применяются в абордажном бою. Это было уже действительно скверно. Однако они явно не упражнялись прежде в парном бою и больше мешали, чем помогали друг другу. Но все же сабля — это сабля, шпагой ее не отразишь, а для маневра в тесной каюте мало места. Только тут я подумала о метательных ножах, но они были в жакете, а жакет — в шкафу недалеко от двери; я же дралась уже почти возле иллюминатора. Мне удалось обманным финтом спровоцировать рубящий удар матроса и уйти из-под него влево, под руку пассажира, одновременно отбивая вверх его шпагу. Маневр был рискованным, но оправдал себя — матрос, пытаясь достать меня, не смог вовремя остановить руку и ранил своего союзника в предплечье. Тот с проклятием шарахнулся назад, выронив оружие, а я рванулась мимо него к шкафу, готовясь следующим ударом проткнуть уже поднявшегося с пола первого из ворвавшихся, который загораживал мне путь. За это мгновение, по моей прикидке, матрос уже не успевал сделать серьезный замах — в худшем случае он успел бы уколоть меня острым концом сабли, но не серьезно ранить.
Но он поступил иначе. Сильный рывок за правое крыло отбросил меня назад. Прыгая и уворачиваясь, я инстинктивно помогала себе крыльями сохранять равновесие, а лучше было бы держать их сложенными за спиной… Одно дело рассуждать о пользе лишней пары конечностей в теории и другое — использовать их в реальном бою. На самом-то деле при грамотном подходе крылья можно превратить в грозное оружие, но беда в том, что меня не учили специальной технике боя, предназначенной для крылатых. Такой техники просто не существует или, во всяком случае, мне о ней ничего не известно. Крылатых во все времена было слишком мало, чтобы сформировать собственную культуру, особенно крылатых с нормально развитыми крыльями…
Но, естественно, в тот миг мне было не до философских размышлений. Будь у меня шпага в левой руке, — а я одинаково хорошо владею обеими, — я бы тут же вонзила ее в бок матросу. Но она была в правой, и я никак не могла вывернуть ее для укола. Мне удалось лишь хлестнуть его шпагой по лицу, до крови рассекая щеку, — увы, он успел мотнуть головой, и в глаз я не попала. Но его это не остановило. Продолжая крепко держать меня за крыло выше первого сустава, он замахнулся саблей с явным намерением снести мне голову. Все, что я еще успела сделать, — ударить его коленом в пах. Он охнул, но рука с саблей дернулась в ранее выбранном направлении.
И в этот момент грохнул выстрел. Голова матроса взорвалась, как гнилой йовул, когда по нему ударят палкой. Осколки костей, клочья волос, брызги крови и ошметки мозга — все это полетело во все стороны, в том числе и мне в лицо. Сабля скользнула плашмя по моему голому плечу, не причинив вреда; пальцы, сжимавшие крыло, конвульсивно дернулись и разжались. Труп стал падать на меня; я инстинктивно отпихнула его обеими руками, не выпуская шпаги, и он рухнул навзничь.
В дверях каюты стоял капитан. В каждой руке у него было по пистолету; один из них дымился, второй смотрел в сторону коридора, где, очевидно, оставались другие мои враги — в каюте их в тот момент было двое, включая раненого и исключая убитых. На поясе капитана висела внушительного вида сабля.
— Кто-то желает быть следующим? — осведомился капитан, направляя заряженный пистолет в каюту, затем снова в коридор. — Если кто забыл, бунт на корабле карается смертью. Оружие на пол, если хотите жить.
«Капитан — второй после бога на корабле!» — говорят илсудрумские моряки. На что ранайские отвечают: «Бог первый на небе, а на корабле первый — капитан!» И все же он был один, и у него была только одна пуля и сабля, а дисциплина была слишком подорвана этим долгим мучительным дрейфом. Хуже всего было то, что среди линчевателей оказались члены экипажа — уж если они нарушили приказ капитана, что говорить о пассажирах. В первый момент после выстрела и властного окрика капитана кто-то бросил оружие, но таковые оказались в меньшинстве, и прочие не спешили последовать их примеру. Не решались они, впрочем, и напасть — теперь уже не только на меня, но и на своего шкипера. Стало совсем тихо. Пауза затягивалась. Опасно затягивалась.
И вдруг тишину раскололи частые удары тревожного колокола.
— Шквал! — услышала я. — Шквал по левому борту! Капитан бросил короткий взгляд в иллюминатор за моей спиной, и то, что он там увидел, понравилось ему еще меньше, чем зрелище в моей каюте.
— Все по местам! — гаркнул он. — Пассажирам пристегнуться к койкам и молиться!
Двое моих врагов, находившихся в каюте, проследили направление взгляда капитана и, изменившись в лице, торопливо прошмыгнули в коридор. Я, брезгливо переступая босыми ногами через трупы и лужи крови, подошла к своей койке, подобрала скомканную простыню и наконец стерла с лица и груди липкую мерзость. Почему-то в тот момент именно это казалось мне самым важным. Когда я бросила это импровизированное полотенце-, из кровавых складок на меня смотрел глаз матроса.
