- На сей раз в качестве исключения я попробую не отбиваться, - обещает Эрик, и получает возможность подтвердить свое обещание практическими действиями.

Варварское бесстыдство восхитительно на вкус, коротко стриженный загривок ощутимо колет мне ладонь, когда я придерживаю тяжелую голову, продолжая целовать необычно послушного Эрика, и остается только сожалеть о конструкционной узости ложа, на которое нам предстоит опуститься.

Локтевая ямка, чувствительный бок, местечко за ухом, угол твердого рта. Я не знаю, насколько чувствительна его кожа; пульс под губами бьется отчаянно и часто, Эрик откидывает голову назад так, что затылок ложится в мою руку, а горло подчеркнуто открыто.

- М-м... ты всегда вот так - ласкаешься? – с усилием выталкивая слова, спрашивает он. Время длинных разговоров определенно осталось позади. Но неужели ему не нравятся нежности? Нет, горячее тело прижимается к моему с доверчивым воодушевлением.

Я прячу усмешку между плечом, отмеченным давним, почти стершимся, шрамом, и шеей. Запах болезни почти исчез, и хочется почувствовать его разгоряченную кожу своею, так что я предоставляю будущему любовнику возможность справиться с завязками, складками и узлами, удерживающими мою накидку на положенном месте, что вызывает у него жалобное:

- Нарочно ты, что ли, так упаковался?

Разговаривать не хочется. Хочется сцапать законную добычу. В качестве компромисса проскальзываю пальцами по бедрам, останавливаясь на выпирающих тазовых косточках. Эрик не отстает: стащив с меня накидку, гладит раскрытой ладонью, самым чувствительным местечком. Кожа на подушечках пальцев чуть огрубевшая, должно быть - многолетние мозоли от оружия, но рука скользит осторожно.

Расслабленное удовольствие плохо сочетается с подрагивающими коленями – а эта напасть вскоре постигнет нас обоих, так что, пожалуй, стоит легонько подтолкнуть барраярца к кровати, спиной вперед, дождаться, пока он опустится на край постели и опуститься на колени между разведенных ног, уложив голову на крепкое бедро.

Эрик запускает пальцы в мою прическу, перебирает пряди, пропускает их между пальцами, словно стараясь отделить темные локоны от белых, и я не удерживаюсь от стона. Волосы – мое слабое место, а Эрик так явно старается сделать мне приятно, что одного этого хватило бы для взаимного удовольствия.

Своды ступней, голени под мягким трикотажем, колени и под ними, мышцы бедер, подвздошья... мурлыча от того, как грубоватые пальцы ворошат волосы, я ласкаю все, до чего могу дотянуться, слышу, как он дышит, хрипло и низко, сдавшись накатывающей телесной радости и не мешая себя окончательно раздеть.

На обнажающихся бедрах тоже наберется отметин на пару военных кампаний. И я словно плету сеть, где вместо узлов - прикосновения. Бок, спина, руки… не торопясь и не медля, уверенными касаниями, играя на контрастах: прижимая покрепче, отмечая ногтями, касаясь подушечками. Пальцы, дыхание, язык и зубы, ногти и волосы - все это может послужить к вящему удовольствию обоих, главное - знать, как. Я знаю. Еще не время добавлять темпа, но стоит показать явно непривычному к изысканным ласкам барраярцу все доступные возможности тела.

Остановившись на опасной грани между демонстрацией возможностей и прямой лаской, провожу языком по крепкому бедру в непосредственной близости от паха. Тихий стон мне, может быть, и почудился между стуком сердца и потрескиванием огня в камине, но непроизвольная дрожь ясно ощутима. Следующее касание, еще ближе - и отступаю, целуя живот и бок, слушая срывающееся дыхание, вдыхая дикий, подчеркнутый холодным дыханием парфюма, жаркий, звериный запах. Идеально.

- Иллуми. Ну что ты творишь, а? – старательно скрывая просительные интонации, спрашивает он. А действительно, что я творю?

- Издеваюсь, - поддразниваю, поцеловав припухшие губы. Помнится, я когда-то обещал себе, что барраярец научится просить. Чувствовал ли он сладость беспомощности с кем-либо рядом, или это впервые?

Эрик откидывается на постель, стискивает край одеяла до белых костяшек, на лице блаженство пополам с растерянностью.

- Я... а-ах! – коротко выдыхая, - я обещал только не драться. А если будешь издеваться, я дождусь момента... м-м, да, и отвечу тем же. Не переусердствуй....

Задыхающаяся мольба заставляет меня улыбнуться явно непристойной по его меркам улыбкой, податься вперед и коснуться напряженного тела, пленяя и властвуя.

Строки из любовного трактата, цитируемого мягким голосом Нару, всплывают в памяти так ясно, словно я по-прежнему молод, как полураспустившаяся ветвь: "…Игра на флейте - изящное искусство, приличествующее юношам благородных родов...".

Я слышу, как барраярец сдавленно стонет, и улыбаюсь вокруг плененной плоти. Ее вкус вполне соответствует запаху - соль, медь и полынная нотка. "Не следует торопиться, перебирая лады и настраивая дух флейты на нужный лад... не следует и медлить, и колебаться - это ведет к разочарованию"…

Разочарования не будет. Судя по реакции, ощущения носят Эрика из стороны в сторону как океанская волна, чтобы выбросить в конце концов, всхлипывающего и задыхающегося, на покрытый белой простыней берег.

Я рефлекторно слизываю с губ соленые сливки семени.

- Жив? – интересуюсь для проформы, стараясь не выглядеть слишком самодовольно. Ошеломленно-блаженное выражение на лице Эрика необычайно ему идет.

- Хулиган, - нежно упрекает он, усмехаясь. - Все, стоп нашим сеансам массажа. Память у меня хорошая, кончу при первом же поглаживании по спине.

- Не беспокойся, - успокаиваю я, - в число моих достоинств входит умение делить работу и развлечения. - Угнездившись рядом, мягко оглаживаю все, до чего могу дотянуться. Спина, плечи, грудь - все в испарине.

- Не свалишься? – спрашивает Эрик, с варварской прямотой подгребая меня поближе. - У тебя-то с чего такой довольный вид?

- Я должен быть чем-то недоволен? – усмехаясь, уточняю я. Конечно, я знаю, о чем он; прямодушное искреннее создание.

- Понятно, что за удовольствие получил я, - замечает Эрик, - но подозреваю, что твое было несколько неполным. И скорее морального характера.

- Ну-ка, перевернись, - командую я и оседлываю узкие бедра. – Полежи, понаслаждайся, я с тобой еще не закончил.

Либо Эрик мне уже доверяет и не боится, либо память окажется сильнее, и придется лечить этот страх - самым примитивным способом. Как нечисть изгоняют зеркалами, так страх избывают развенчанием. Позиция, в которой барраярец не может видеть, что происходит, поскольку лежит лицом в подушку, беспомощно распластанный, и не в состоянии вмешаться в ситуацию чем-то бОльшим, нежели слова, должна быть ему чересчур знакома и чревата дурными воспоминаниями…

И действительно, тонкой нотой на пределе слышимости сквозь ощутимые попытки Эрика лежать смирно прорывается напряжение. Страх, загнанный глубоко и жестко, спрятанный, точно морщины усталости - на лице под официальным гримом. На секунду меня захлестывает ярость - горячая волна в животе и груди... А вслед за ней, безо всякого предупреждения, приходит нежность.

Затылок. Шея. Спина, уже знакомая до последней косточки. Барраярец доверяется мне, а я вылизываю его, как кошка вылизывает котенка. Покусывая, целуя, опираясь на руки, чтобы не было слишком тяжело, дразня кончиками волос и кожей, иногда прихватывая посильней и тут же зализывая отметины.

И бесчувственное тело, сохранявшее сперва показную неподвижность, начинает... дергаться. Эрик ежится, шевелит лопатками, вздрагивает - и отнюдь не от страха. Отзывается на мои поддразнивания. Вот теперь можно понемногу увеличивать степень свободы. Уже ведь понял, что ничего ужасного не происходит, да?

Вопреки возможным ожиданиям, коллекция его отметин не кажется мне неприятными недостатками. Но хочется выгладить затвердевшие полоски, слишком гладкие и светлые, как все старые келоиды, языком. Этому желанию я и уступаю. Нет, хороший мой, ты не конфета. Но растаять тоже можешь.