- Ты позволила ему рискнуть собственной жизнью ради того, чтобы барраярца не стало. - настаивает голос. - Разве это равноценный обмен?

- Он считал, что да, - дрожащим шепотом отвечает жена. - Потому что был уверен, что барраярец ведет его отца к гибели.

- И ты полагала, что он прав, - задумчиво констатирует судья. - Барраярец действительно был опасен?

- Мы пришли каяться лишь в вине Лероя, - с трудом выталкивая слова, говорит Кинти, - но... мой супруг с тех пор изменился странно и дико. Он позабыл нас, он не желает больше Старшинства в клане, не верит ни мне, ни голосу рассудка, и определенно ценит жизнь своего варвара выше всего прочего, раз не остановился перед тем, чтобы потребовать развода.

Под конец она почти кричит, но усилием воли смиряет вспышку гнева и склоняет голову.

- Простите. Я пришла сюда не упрекать своего мужа, но вместе просить милости для нашего сына.

Я сжимаю губы, чтоб не сорваться, и придерживаю Кинти за руку: незаметно для себя самой, увлекшись перечислением накопленных обид, она всем телом подалась вперед и теперь стоит передо мной. Мне наплевать, но суд может счесть это дурным признаком.

- Может быть, - прошу я, - мы поговорим о наших взаимных претензиях потом. Сейчас я присоединяюсь к просьбе. Дайте нам возможность и право ответить за ошибку нашего ребенка.

Из-за занавеса слышится сухой хлопок ладоней, и прислужник - кажется, не тот, что впустил вас в ворота, появляется из боковой двери. Все это происходит так скоро, что я небезосновательно подозреваю: нас ждали. Знали, что случится с Лероем, и были готовы к тому, что клан Эйри на коленях приползет вымаливать его жизнь.

Слуга идет медленно и важно, будто несет чашу, полную воды, и отсутствующее выражение лица оживлено игрой переменчивых бликов. Не радужное сияние ядовитой твари, что впилась зубами в сердце моего ребенка и не желает отпускать - золотистое сияние перьев. Вцепившись когтями в рукав накидки, на руке слуги сидит переливающаяся языками пламени птица. Золотой феникс, символ возрождения. Много ли у Небесных таких чудес?

Холодное пламя люминесценции трепещет, как настоящее, лицо слуги кажется гримасничающим, и хотя я понимаю, что Феникс дарует жизнь, а не кару, ужаса он сейчас вызывает не меньше. Биологические чудеса и опасности - чур меня от них.

Огонь, которого Лери так не хватает, с шелестом взлетает и опускается, блеснув горящими крыльями, на край платформы. Кинти дышит коротко и часто, а я дышать боюсь. Если крик дракона заставляет здорового юношу лишиться сердца, то крик феникса? Оживляет? Заставляет сгореть заживо? Сколько бы я отдал, чтобы моя семья знала об этих чудесах лишь из сказок да легенд былого.

Надсадное дыхание становится тише, тише, обжигающий ужас взвивается во мне, и тут Лери вздыхает совершенно как раньше, как в детстве, когда засыпал после долгого дня - сонно и спокойно.

- Вы запутались и не видите прямой дороги, - сурово выговаривает небесный голос. - Прямая вина, и смертельная, на вашем сыне, лорд и леди, но не вы ли оба принудили его к этому поступку? В вашей семье смятение и разлад.

В упреке, как в почке связанного чая, таится возможность оставить дыхание сына ровным навсегда, и я вцепляюсь в нее незамедлительно, с поспешностью, что может показаться грубой.

- Чего вы хотите, или, вернее, чем мы можем заслужить это прощение?

- Сделайте то, чем вы должны были и сами заняться вместо семейного раздора, - предлагает голос. - Найдите истинного виновника покушения. Сотрите ложь правдой, и тогда ваш ребенок очнется ото сна здоровым. И поспешите, потому что силы феникса не безграничны.

- Это... шутка? - не веря своим ушам, переспрашиваю я. - Полиция с этим не справилась, а вы требуете от нас невозможного? И за срок, явно недостаточный для полноценного расследования заново, - добавляю. - Как вы себе это представляете?

- Не твоим ли тщанием дело было спешно переведено из юрисдикции полиции, лорд Эйри? - язвительно уточняет невидимый собеседник. - И не ты ли, леди Эйри, так настаивала на единственном виновнике?

- Даже нанятый мною следователь не нашел ничего и никого; коль скоро вы предлагаете мне за несколько дней развязать столь сложный узел, предложите и знание о том, как это можно сделать, - парирую я, зная, что проиграл.

- Тому, кто просит о чуде или милости, едва ли пристало торговаться, - отрезает Небесный.

Нет, определенно это мужчина. Женщина испытала бы сострадание к матери, надломленной ветвью едва держащейся рядом со мной. Мне остается лишь в бессилии скрежетать зубами.

- Не мы ставим вам сроки, но ваше собственное промедление, - добавляет голос, чуть смягчившись. - Я еще не знаю, насколько далеко зашла болезнь вашего ребенка, и сколько потребуется на то, чтобы он поднялся полностью здоровым.

День? Два? Неделя? Эрни говорил, что сердце моего сына сейчас изношено, как у дряхлого старца, а случись что, и оживить мертвого не способен даже феникс.

Кинти, кусавшая до того момента губы, внезапно оживает.

- Подождите, - неотрывно глядя на белый занавес, говорит она. - Цель вашего испытания - наказать нас или преступника?

- Если я скажу о справедливости, этого будет достаточно, леди? - интересуется голос за завесой.

- Справедливость уже восторжествовала, - с усилием выдавливает она. - Преступник мертв.

Я ошеломленно смотрю на лицо жены, осунувшееся от напряжения, страха и решимости. О чем она говорит? Но, о чем бы ни говорила - она не лжет.

- Ты знаешь его имя и его резоны? - и в этом вопросе причудливо смешались недоверие и изумление.

Ответ Кинти ввергает меня в ступор.

- Преступник умер от моей руки, - роняет она. - Этой ли правды вы добивались?

Больше, чем узнать имя злонамеренного неизвестного, едва не погубившего все, что я защищал, я хочу знать, могло ли горе свести мою жену с ума... или подтолкнуть ее к тому, чтобы в своем безумии попытаться самой стать мишенью гнева.

- Это не правда, а в лучшем случае ее осколок, - презрительно отвергает умопомрачительное признание судья. - Или ты желаешь сказать, что давно знала имя покушавшегося?

- Знала, - подтверждает жена, обхватывая себя руками. - Он выдал себя в ту ночь, но мне потребовалось время, чтобы убедиться в том, что он действует по собственной воле и не имеет сообщников.

Мне делается дурно, будто благонравной девице, увидавшей мышь у носков узорчатых туфель.

- И кто же этот злодей, имя которого ты скрываешь? - задает голос вполне обоснованный вопрос. Я едва способен удержаться от того, чтобы взять жену за узкие плечики и вытрясти из нее правду.

- Риз Эстаннис, - неожиданно твердо и четко отвечает моя супруга. - Лероя ударил его слуга. Он был оружием, сломанным моими руками. А затем я покарала его господина.

В оглушительной тишине все мы, включая и феникса на руке у прислужника, смотрим на Кинти глазами большими, как плошки. Что же это, действительно правда?

А если правда - почему она не сказала мне сразу?

Кинти сухо и коротко смеется, и я понимаю, что до той секунды, как происходящее ударит под колени и ее саму, осталось совсем немного: Она говорит слишком внятно - кажется, это уже из последних сил. Тайна, жгущая изнутри, наконец, рвется выплеснуться словами, и слова эти таковы, что тяжело устоять на ногах.

- Я должна была убедиться, что за алчностью, недостойной гема, нет ничего худшего; к счастью, эта... попытка... была спонтанной. Эстаннис увидел возможность, и воспользовался в ту самую минуту, как увидел. Он... умел думать быстро, когда дело касалось выгоды. И хотел не гибели Дома, но прибрать Эйри к рукам.

В ее словах есть резон. Вражды между нашими домами не было, но... слишком уж жадными были глаза у покойного, а наши земли и сейчас расположены слишком близко друг к другу. А когда к искушению богатством прибавилось искушение почетом Списка... не стало ли безмерное честолюбие Эстанниса причиной того, что мой сын чуть не лишился жизни, я - семьи, а Эрик - свободы?