- Это будет разумно и правильно, поскольку я своего мнения тоже не изменил, - решаю я, наконец. Худой мир лучше доброй ссоры.

- Лерой полон готовности доказать свои слова, - качает головой Кинти. - Это я решила переговорить с тобой первой в надежде, что вы оба сможете одуматься. Если завтра тебе не придется приносить на обозрение небесам семейные грехи, у нас будет время решить. Послушай меня. Я не пытаюсь управлять ни сыном, ни тобой, но я - голос разума в борьбе вашего упрямства.

- Кинти, - морщась от горечи разочарования, обрываю. - Чего он хочет?

- Заслуженного осуждения твоего барраярца, - твердо отвечает жена. - Но я знаю: Лери способен отказаться от своего желания ради того, чтобы не марать доброе имя семьи. А я хочу, чтобы вы примирились. Чтобы ни на кого, носящего имя Эйри, не легло клеймо приговора и осуждения. И чтобы каждый занял надлежащее ему место.

Я молча жду окончания этой тирады. Говоришь, если я желаю склеить разбитое, уступить придется всем, дражайшая? И прочному миру в семье мешает яблоко раздора? Вот мы и добрались до сути. Договаривай.

- Лерой принесет тебе, Старшему и отцу, извинение за горячность решения и снимет обвинение, - заканчивает жена. - А ты найдешь своему любовнику жилье где угодно, но не в стенах нашего дома. Не в усадьбе Эйри, - твердо добавляет она. - Дурно и постыдно, если наследник будет избегать фамильного крова, уступая законное место недавнему чужаку. И для всех твоих детей соседство с этим... человеком станет вечным источником оскорбления и страха.

Так много слов, и так тяжело не сдаться их лживому благоразумию.

- И речи быть не может о том, чтобы Форберг был изгнан из семьи, - отвечаю я твердо, когда Кинти завершает свою речь.

- ... куда попал по злой шутке судьбы. Ты сам говорил мне об этом, пока тебя не ослепило желание. - Супруга предпринимает последнюю попытку. - Он не гем. Не цетагандиец даже. Этот побег не привьется на наше дерево, муж.

- Виноват он или нет, - заканчиваю я, ощущая отвратительный холодок, бегущий по спине.

- Если он виноват, я желаю ему получить достойное воздаяние, - отрезает леди. - Если невиновен, пусть сохранит положенное ему наследство - но он не должен оставаться Эйри! Барраярец в этих стенах несообразен, даже если не замышляет дурного.

- Достаточно, - обрываю я. - Твое высокомерие понятно, но неприемлемо. Я не стану низводить Эрика до положения постельной игрушки, недостаточно приличной, чтобы держать ее в доме.

Плечи Кинти поникают. - Это твое последнее слово? - спрашивает она горько. - Ты предпочитаешь оскорбить отказом нас с сыном, но не любовника?

- Тем, кто достоин быть Эйри по праву крови, придется смириться с моим решением, не оспаривая и не опускаясь до угроз, - отрезаю я. - Это окончательное слово.

- Я угрожаю?! - возмущенно восклицает Кинти, вспыхивая пламенем ярости из горечи нарочитого смирения. - Довольно. Договаривайся со своим сыном сам, Старший Эйри, если не желаешь моего посредничества!

С супругой больше не о чем говорить, и я действительно отправляюсь к сыну. Он ждет меня в кресле, одетый по всем правилам, в строгом, хоть и приемлемо простом для дома костюме - черное и белое, притом белого больше, словно одежда - намек на бинты или на траур. Свободная накидка, впрочем, не позволяет определить, насколько он перевязан.

Я усаживаюсь напротив, пытаясь оценить его состояние. На первый взгляд неплохо, хотя Лери бледноват и на вопрос о самочувствии он отвечает с той автоматической вежливостью, каковую полагается демонстрировать, даже если ты истекаешь кровью.

Я испытываю отчаянную неловкость: хотя юноша, сидящий передо мной - мой сын, знакомый до последней косточки, я не знаю, как с ним говорить.

- Твоя мать упомянула, что ты готов готов снять претензии, - решив не тянуть с неприятным делом, объясняю свой визит. - Или это не твое решение, а результат уважения к ее просьбе и желания сохранить мир любой ценой?

Тон неверен, это я ощущаю сразу же, но не могу остановиться, и разговор, едва начавшийся, грозит свернуть в нежелательное русло.

- Желание сохранить мир в семье - это не так уж и мало, не так ли? - сумрачно отзывается Лери. - Мать просила меня, я согласился уступить. Не скажу, что мне это далось легко.

Как будто сейчас кому-либо из семьи что-то дается легко.

- Я слышал ее предложение, - киваю. - Если ты желаешь Эрику независимой жизни - хорошо, но о лишении его семейных прав речи быть не может. Мой брат взял его в мужья, это решение законно, и тебе придется смириться, как смирился я.

Пальцы Лероя чуть сильнее сжимаются на подлокотниках кресла.

- Окажи любезность мне и почет нашему имени, не заставляй считать приблудного чужака родней, - морщится он. - Вряд ли это большая уступка, чем мой отказ от законной мести.

- Свое неудовольствие, - усмехнувшись, возражаю я, - тебе стоило бы излагать не мне, но Хисоке.

- Оставь живое живым, отец, - решительно отказывается Лери. - Пока я не присоединился к покойному дяде стараниями твоего драгоценного Форберга, я буду искать справедливости у тебя, а не у призрака. Справедливо ли, чтобы дикарь вступил в наш род на правах равного?

- Долгим и трудным путем барраярец заслужил право считаться равным, - взывая к здравому смыслу мальчика, объясняю я. - Все, чего я хочу, так это чтобы сейчас ему дали жить в мире и покое. Неужели ты ни при каких обстоятельствах не можешь на это пойти?

Не сможет. Я это вижу по тому, как брезгливо дергаются его губы - таким знакомым, таким моим жестом...

- Пятен с леопарда не смоешь, - упрямо отвечает Лери. - Он из тех дикарей, что живут в варварстве, спят в обнимку с ножом и ненавидят нас за то, что пытались приобщить их к культуре. Мне оскорбительно считать своей семьей носителя диких генов, и я ни на секунду не доверяю профессиональному убийце. Нет богатства выше крови, не ты ли меня этому учил? - почти отчаянно восклицает он. - А потом отказался от слоих убеждений в постели чужака?

- Этот разговор скатывается к оскорблениям, - сквозь зубы отвечаю я. Непрошеное "не в постели дело, а ты, сын мой, идиот, раз считаешь меня обезумевшим в гоне животным" едва не сорвалось с губ. - Боюсь, он обречен.

- Я не желаю тебя оскорблять, - вспыхивает сын. - Но не знаю, какими вежливыми словами донести до тебя мой ужас, что мой отец, мой Старший, мой всегдашний образец для подражания... страшно изменился, стоило ему разделить подушку с дикарем.

Происходящее уже нехорошим образом смешно, горевать о взаимном непонимании не осталось сил.

- Полагаешь, он меня опоил? - с усмешкой интересуюсь.

Лери вздергивает подбородок.

- Или сделал жертвой злокозненного умысла. Этот чужак уже погубил одного Эйри и пытался убить другого.

- Завтра суд признает его невиновным, - доверительно сообщаю я. - Не знаю, как ты это переживешь - но, надеюсь, все же поймешь свою ошибку.

- А что будешь делать ты, если не признает? - парирует сын, глядя мне в глаза так же пристально, как я в его, потемневшие от гнева. - Ошибившись в любовнике, отвергнув сына и вынеся не самые приглядные семейные тайны на разбирательство небес?

С меня хватит. Я и так терпел слишком долго.

- Это твое упрямство довело нас до суда! - рявкаю, обозленный до крайности. - Эрику всего-то было надо жить спокойно рядом со мной. Я знаю, что он невиновен.

- Твой барраярец привык резать глотки своим врагам; не обольщайся, что ты сумел его переучить, - Лерой привстает с кресла, чуть неловко - но явно не намеренно и не играя на жалость; я отмечаю это автоматически и тут же забываю. - А завтрашний суд не выгоден никому, отец. Я пытаюсь донести это до тебя весь разговор. Не удалось. Что ж, спокойного тебе дня.

Не пожелание - издевательство. Я выхожу, едва удержавшись от хлопка дверью; злоба бурлит в крови. Испытание семейных уз на прочность неизбежно, и к этому следует быть готовым, как бы я ни хотел избежать этого общего для Эйри позора. Суд обязан пройти с соблюдением всей процедуры, и я вновь вспоминаю про необходимость выставить троих свидетелей. Милорд не откажется свидетельствовать в пользу Эрика, молодой наглец Рау, полагаю, тоже, но есть ли кто-то третий, способный сказать достойную правду о чужаке без семьи и богов, волей судьбы заброшенном на нашу планету?