Земля с воздуха оказалась невероятно красивой. Однако долго любоваться ею инструктор мне не дал:

— Отставить лирику! Осматривайся в кабине и следи за полётом, — инструктор, увидевший в зеркало мою обалдевшую физиономию, вернул меня к делу.

Теперь каждое утро мы просыпались с необыкновенной жаждой жизни — ведь сегодня снова полёты! Летаем много. По кругу и в зону (виражи, штопор, спираль, скольжение), на исправление ошибок на посадке и на имитацию отказа двигателя (от земли уходим с 5–7 метров). Усталости нет, но инструктор неумолим:

— Всё, на сегодня тебе хватит. Отдыхай.

Наконец, контрольные полёты с командиром звена Совкиным и начальником лётной части капитаном Шитенковым. Начлёт, сделав замечания и дав добро на самостоятельный полёт, покидает кабину. А с плоскости уже навис надо мной Георгий Андреевич Чемодуров, мой замечательный инструктор.

— Делай только то, чему я тебя учил — и всё будет отлично.

Выруливаю на исполнительный.

И вот, наконец, я слышу в наушниках обращённые ко мне заветные слова, прекраснее которых ещё не было в моей жизни:

— 21-й, взлетайте!

Даю газ. «Як» срывается с места и после небольшого разбега легко уходит в воздух. Поразительно — всё идёт, как обычно. Кажется, посмотрю назад — и увижу за спиной озабоченное лицо инструктора. Вот только делать этого что-то не хочется. Но от второго разворота к третьему масса свободного времени и я, пересилив себя, повернул голову. Лучше бы я этого не делал — так стало неуютно на душе. Сзади никого не было. Кабина инструктора пуста. Лишь за креслом одиноко подрагивали от вибрации блоки радиостанции. На остеклении фонаря расплылись первые капли дождя. И тут меня обожгла словно огнём мысль «Ведь я совершенно один в этом без конца и края пустом и неприветливом небе…». Но вот настала время выполнять третий разворот. Небольшой дефицит времени всё расставляет по своим местам и мне уже не до тревожных мыслей. Четвёртый разворот! Убираю обороты, нос — в точку выравнивания. Пожалуй, высоковато, исправляю скольжением. Щиток! А теперь низко. Немного подтянуть, и … уф! всё! получилось… — моя первая посадка.

— 21-й, убрать щиток! — И через секунду, — 21-й, взлетай!

Меня распирает от гордости и счастья, но сознание бесстрастно контролирует действия — взлёт с «конвейера» требует повышенного внимания.

Красиво смотрится зелёный «Як» в ярко-голубом небе. Земля в лёгкой утренней дымке, в зените — непостижимая бесконечность…

— Выполняем «бочку»! — Теперь я снова с инструктором. Вижу, как носовая часть самолёта приподнялась над горизонтом и вслед за этим земля стремительно ушла из-под ног и оказалась над головой. Подумать только, вся земля, ярко освещённая солнцем, со своими полями и перелесками, с Бежицей и Бордовичами, сверкающей Десной на горизонте и пригородной железнодорожной станцией висела у меня над головой! Поскольку машина в перевёрнутом полёте оказалась с чуть опущенным носом, то земля была везде: и впереди капота, и со всех сторон над головой. Неба не было. Наваждение какое-то. Да где же оно? Внезапно появившись из- под правой плоскости — ярко-голубое, вместе с солнцем, оно быстро встало на своё место. «Бочка» была выполнена с чёткой фиксацией, без остаточных некрасивых покачиваний с крыла на крыло в конце фигуры (как мы их называли, приветов колхозникам).

— Теперь «боевой»! — не дав мне опомниться, инструктор опрокидывает машину через крыло и разгоняет скорость. Четырёхкратная перегрузка вдавливает меня в сидение, тело наливается тяжестью, шевелить могу только глазами — машина, резко задрав нос в зенит, жадно глотает высоту, одновременно разворачиваясь на 180 градусов.

Неприятные ощущения возникли во время зависания на «петле», когда в процессе выполнения фигуры, в верхней точке, допускалось непропорционально медленное движение ручки на себя. Самолёт, выскочив наверх, какое-то время лежал на спине, а я, повиснув на ремнях вниз головой, глотал пыль и мусор, сыпавшийся с пола кабины. При этом гарантированно обеспечивалась послеполётная работа на матчасти, так как в перевёрнутом полёте центроплан быстро забрызгивался маслом. В целом, Як-18 был идеальным учебно-тренировочным самолётом. Простой в управлении, он многое прощал начинающим. Но его исключительно надёжный 160-сильный двигатель М-ПФР был слабоват для пилотажа, и это было понятно даже нам, желторотым птенцам.

Много воды утекло с тех пор, много было интересного в моей лётной жизни, многое уже и забыто, но первые свои полёты в весеннем небе над Брянском остались в памяти навсегда. Это как первые свидания, первая любовь. И нет в памяти ничего дороже тех моих первых ощущений полёта, моих друзей по аэроклубу и того времени, когда наша юность встретилась с небом!

Л. Бортпик — курсант 1-го курса БВАУЛ — возле Як-18 на лыжах, аэродром Балашов.

12-я эскадрилья БВАНЛ в полном составе. 2 курс, аэродром Ртшцево, 1959 г.

Однако в аэроклубе мы успели отлетать лишь половину программы КУЛПа, когда интенсивные полёты были прерваны и нас досрочно направили в военные учебные заведения. Наконец сбылась моя мечта — сдав экзамены, я стал курсантом Балашовского военно-авиационного училища лётчиков.

На первом курсе в училище нас ждало повторение пройденного — мы снова должны были летать на тех же «Яках». Но программа лётной подготовки стала гораздо обширнее аэроклубовской. К полётам на пилотаж добавились полёты строем, по маршруту и в закрытой кабине (под шторкой). Особенно много летали на пилотаж. Тогда нередко можно было наблюдать, как после полёта в зону какой-нибудь «Як» заруливал подальше от стартового «квадрата», где находился лётный состав. Из задней кабины скромненько и осторожно, стараясь не привлекать внимания, выползал курсант с белым подшлемником в руке. Можно было почти наверняка сказать, что подшлемнике курсанта находится его завтрак, съеденный им перед полётом. Это было не удивительно — в задней кабине перегрузки всегда переносятся труднее.

Или вот картина. Идут полёты. Командир эскадрильи майор Календо с интересом наблюдает за дежурным курсантом, снующим по «квадрату». Тот, почувствовав к себе внимание начальства, вытягивается перед ним. На курсанте слева — противогаз, справа — планшет, сзади — фляжка с хлорированной водой, спереди штык-нож. Словом, вся амуниция, предписанная для военнослужащего рядового состава наряженного для несения службы в наряде.

— Надо же! Не курсант, а вешалка… — комэск улыбается одними глазами. — Сними, родимый, с себя всю эту гадость, ты же на полётах. Я разрешаю…

В конце сентября, отлетав экзаменационные полёты, мы готовились к своему первому курсантскому отпуску. У каждого из нас на этот случай уже имелась купленная за свои кровные тёмно-зелёная габардиновая гимнастёрка, самодельные парчовые погоны с едва заметным голубым просветом и фуражка с крабом — вожделенная мечта недавнего детства. Хромовые выходные сапоги нам были положены согласно вещевому довольствию. Начищенные до блеска, сверкающие и благоухающие модным тогда одеколоном «Шипр», с видом — сам чёрт нам не брат, или как сейчас бы сказали, круче некуда, покидали мы училище, разъезжаясь по домам. В предвкушении радостных встреч, без приключений, я доехал до железнодорожной станции Свеса, что была в часе езды от дома. И надо же было такому случиться, что на этой станции из вагона выходила пожилая женщина с вещами. Ну кому, как не подтянутому молодцеватому курсанту помочь даме. Едва дотащив вещи до перрона, я услышал гудок локомотива и лязг буферов отходящего поезда. Вот где пригодилась хорошая физическая подготовка. Догнав состав, я успел уцепиться за поручень закрытой двери вагона, подтянулся и перелез на буфер. Минут двадцать я ехал в ночи, продуваемый всеми ветрами вперемежку с угольной пылью и сажей, летевшей с паровоза, проклиная свою легкомысленную галантность. Когда на следующем разъезде я чумазый и злой вскарабкался в вагон, у проводницы глаза на лоб вылезли. Так начался мой первый незабываемый курсантский отпуск.