Авиационная история Больших Охоток насчитывала не одно столетие. Уже в те времена, когда гениальный Леонардо да Винчи, в промежутке между ваянием статуи коня и рисованием портрета флорентийской купчихи Лизы, набрасывал эскиз первого в мире вертолета, охотовские жители стремились в небо. Именно эта мечта заставила сельского кузнеца Демьяна соорудить из шкурок добытого в тайге зверья «пузырь» и, наполнив его горячим дымом, «воспарить на воздуся». В целом — «изделие со старта ушло, и тридцать секунд полет был нормальным…».
Через три столетия после полета «первой ласточки» в небе Больших Охоток появился колчаковский воздушный разведчик. Гибрид шалаша и маслобойки, величаво проплывший над селом, укрепил вековую мечту порабощенного крестьянства. О полетах теперь грезили все — даже кулак-мироед Морозов, которому мечтать, кроме как о снисхождении со стороны советской власти, вообще ни о чем не полагалось. «Дай срок — подымемся ужо, взлетим!» — невнятно бормотал богатей, подрывая классово чуждой лопатой основы коллективизации. Государство пошло навстречу его пожеланиям, и срок ему дали. Пока патриарх фермерского движения парился на нарах, над Охотками величавыми воздушными кораблями первых пятилеток проплывала индустриализация.
Хрущевская оттепель принесла расцвет кукурузы, волюнтаризма и сельскохозяйственной авиации. Над охотовскими пашнями зареял пожилой «Кукурузник» По-2, направляемый твердой рукой ветерана корейской войны, в которой Большие Охотки, как известно, непосредственного участия не принимали. Впрочем, представление о варварских методах современной воздушной войны охотовцы все же получили, поскольку во время сельхозработ герой-доброволец практиковал приемы, отточенные в схватке с американским агрессором. Привычка заходить на колхозные овсы со стороны солнца, неожиданно выскакивая из одинокого облачка, и проводить опрыск посевов из крутого пике вызывала неодобрение со стороны беременных колхозниц, малолетних детей и робкого домашнего скота. Мужики же, напротив, к боевому азарту летчика относились уважительно и с пониманием. «На свеклу заходит!» — смекал ветеран многих империалистических боен дед Парфен, слушая, как вдалеке заходится надрывным воем разболтанный движок «кукурузника».
Тот день, когда у околицы села опустился на землю курносенький Ми-1 геологов, стал для Больших Охоток днем великого прозрения. Летательный аппарат поражал воображение и навсегда отодвинул крылатую авиацию на обочину мирового прогресса.
Самолет, со свойственной ему привычкой долго бегать по земле перед взлетом, казался теперь существом ущербным и каким-то малосильным. Винтокрылый патриотизм подогревало и то обстоятельство, что неподалеку от села расположилась вертолетная часть. «Наши!» — с гордостью определяли охотовцы, глядя, как в небе со свистом и гулом про- " носятся неразборчиво-грозные силуэты. По субботам изнывавшие от гарнизонной скуки летчики хаживали в село на танцы, где бойко охмуряли местных красавиц, намекая на непременное наличие у каждого из них большой государственной тайны. Взаимопонимание с охотовскими мужиками достигалось путем воздаяния почестей просто- таки бронзовому бюсту продавщицы Глафиры, который маячил за прилавком сельмага как памятник героине, поставленный ей на родине ещё при жизни. Так, незаметно и обыденно, проходили годы и десятилетия. Оттепель сменилась застоем, застой — перестройкой, потом объявили окончательную свободу, и о селе Большие Охотки забыли. Село стало как бы суверенным и поняло, что с этим счастьем теперь придется жить долго. Соседняя вертолетная часть, напротив, приказала долго жить в связи с неопределенностью геополитических намерений государства и его внезапным миролюбием.
Ликвидация части происходила в обстановке, максимально приближенной к боевой, то есть в кратчайшие сроки и любыми средствами. Вплоть до крайних. Крайними, как всегда, оказались простые люди и техника. Офицерам части деваться было некуда, а тащить из тайги боевые машины не было никакой возможности. Отсутствие горючего исключало чкаловский перелет до ближайшей бочки с керосином: встречающие, с цветами и шампанским, просто никого не дождались бы на финише. Поэтому краснознаменный в прошлом полк превратился в этакого Летучего Голландца, с той лишь разницей, что улететь никуда не мог.
Помощь, как всегда, пришла с «большой земли», каковой для бесприютных летчиков волей-неволей стали Большие Охотки. Всеобще и тайно выбранный сельский Голова справедливо рассудил, что пошатнувшуюся техническую базу сельского хозяйства вполне можно поправить за счет забытой командованием базы авиационной. По обоюдному согласию и к взаимному удовольствию. На переговоры на предмет запчастей для автотранспорта в расположение части был заслан главный механик хозяйства с меморандумом о добрых намерениях в виде «КамАЗа», груженного домашним гостинцем.
Возвращение пребывавшего в войсках главмеха было триумфальным. Когда улеглась пыльная буря, поднятая винтами, перед взорами сбежавшегося на шум народа предстала одна из боевых единиц дружественного полка. «Согласно договору о сотрудничестве, — бодро отрапортовал крестьянский ходок, вылезая из кабины бронированного монстра, — чтобы, стало быть, техника зазря не простаивала!»
«Силища в нем — неимоверная! — продолжал главмех, любовно оглаживая контейнер с ракетами. — На нем — пахать!.. Навоз возить!..» «Куда?» — оторопело спросил сельский Голова и, придя в себя, поинтересовался количеством горючего, которое необходимо птичке для пропитания. Главмех, почуяв недоброе, с ответом затруднился.
Не затруднился бравый капитан, откомандированный в распоряжение села в качестве укротителя дракона. Ответ капитана был ужасен.
После того, как улеглась буря, поднятая на этот раз сельским Головой, а смертную казнь главмеху пообещали заменить принудительным лечением, сели думать, как правильнее распорядиться армейским даром. Решение было принято, как это водится в тамошних местах, свежее и революционное. Машину и пилота сказано было поставить на довольствие, а оружие, которое в спешке забыли снять при ликвидации части, оформить как охотничье. Благо — кругом тайга и законы соответствующие. Определили и сферу деятельности новоприбывших — фраза о пахоте, впопыхах ляпнутая главмехом, нашла неожиданное продолжение. Причиной тому был порядком поизношенный тракторный парк хозяйства, уже давно требовавший замены. Осуществить таковую не представлялось возможным, поскольку трактор «Беларусь», ставший иномаркой, из любимого трактора миллионов превратился в любимый трактор за миллион. А носовой пулемет вертолета, по рассказам мужиков, служивших в авиации «технарями», кладет борозду в поле не хуже плуга-трехрядки. Тем более, что запасливый главмех, находясь в части, под шумок загрузил освобожденный от продовольствия «КамАЗ» соответствующим боеприпасом.
Многогранность задумки сельский Готова полностью оценил тогда, когда в Охотки каким-то чудом зарулил заляпанный грязью джип, из которого вылезли два битюга в черной коже и сходу предложили организовать пасеку с совместным капиталом и очень ограниченной ответственностью. Томимый слухами о сращении криминальных корешков с властными ветвями, Голова, которого визитеры величали «братан», брататься не спешил, а мысленно прикидывал варианты развития ситуации. Тут на глаза ему попалась полевая рация, приданная в свое время в нагрузку к вертолету. Счастливая мысль, осенившая главу администрации, вылилась в радиокоманду: «Полсотни пятый» — приступай к полевым работам!» «Вас понял!» — лязгнул в динамике голос бравого капитана, и через минуту за околицей взвыли турбины. При первых звуках далекие от земледелия городские ухари присели и стали пугливо оглядываться. Голова приосанился и вторично вышел в эфир. «Полсотни пятый» — я «земля»! Ширше захватывай, по площадям работай!» После этого к рокоту пулемета добавился вой реактивных снарядов. Когда же с консолей сошли первые ракеты, необстрелянные пчеловоды кинулись к своему джипу на так и не разогнувшихся ногах, попрыгали внутрь и, перекрывая все нормативы, растворились в синих таежных далях.
