Не станем описывать два других дня семинара, наполненных докладами и горячими спорами. Как уже было сказано, для этого нам пришлось бы использовать множество научных терминов, рискуя утомить читателя. Мы переходим сразу к финальной части семинара, его венцу — к банкету. Подобно тому, как без какой-нибудь башенки теряется вся прелесть архитектурного ансамбля, так без банкета сводится на нет любое научное мероприятие. Возможность общаться в условиях дружеского застолья — об этом только мечтали великие ученые прошлых веков.

Одним словом, не будь банкетов, их надо было бы придумать.

Но вернемся в столовую «Интеграла», где пир набирал силу. Столы были выстроены буквой «Т». Причем шляпка у этой буквы была короткая, всего на три персоны. Эти почетные места занимали Лавр Григорьевич и двое «свадебных генералов», сидевших слева и справа от Горячина. Далее располагались доктора наук, за ними шли крепкие кандидаты, а уж на Камчатке резвился молодняк. Четыре дамы, присутствующие за столом, украшали банкет, еды и выпивки хватало, так что атмосфера была замечательная. Нашлись неутомимые весельчаки, состязавшиеся в остроумии, поэтому смех почти не затихал. Бандуилов сидел между Каретником и Вулитиным и чувствовал себя прекрасно…

Встал Лавр Григорьевич с бокалом в руке.

Общество, хотя и было изрядно возбуждено, быстро приумолкло и приготовилось слушать председателя оргкомитета. У некоторых товарищей лица стали строго озабоченными, словно им предстояло слушать не тост, а чрезвычайное сообщение.

— Представьте себе, — начал Горячин, — мы сейчас плывем по озеру, а в глубине, под нами, возможно, движется тот, ради которого мы, собственно говоря, собрались в этом зале. Плывет он за «Интегралом» и, наверное, наблюдает. Он еще не знает, что на этом корабле решалась его судьба. Но, скорей всего, он догадывается. Ведь если он уцелел из всех своих собратьев, значит, это мудрейший динозавр, Так давайте же выпьем за то, чтоб не переводились на Земле мудрые динозавры!

Тост был встречен криками «ура!». Все почему-то поднялись, повернулись лицом к Горячину и выпили стоя. После этого банкет разгулялся вовсю. Из присутствующих лишь Роман Петрович Рыбин сохранял невозмутимость и трезвость. Он находился при исполнении обязанностей, отвечая за благополучие и порядок. Заметив не в меру возбужденного товарища, Рыбин неслышно приближался к нему и тихо, но внушительно произносил на ухо: «Вам уже достаточно!». Обернувшись, товарищ видел два темных неумолимых глаза и отшатывался, точно от наваждения. Ко всему прочему, Роман Петрович руководил официантами, давая им указания взглядом и движением бровей. По его молчаливой команде в одних местах появлялся коньяк, в других — вино, а в третьих, наоборот, спиртные напитки удалялись. Рыбин был незаметен, как серый кардинал, держа в руках все нити…

Тем временем объявили конкурс на лучший тост. Желающих блеснуть было много. Поднялся гвалт, кричали, не слушая друг друга. Влияние кавказской школы было очевидным. Лучшим был признан тост краткий и актуальный: «Что бы делал динозавр, если б не Горячин Лавр!». Его почтительная ирония как бы лишний раз подчеркивала роль Горячина, так что он остался доволен и лично вручил победителю приз — бутылку шампанского.

— Правильней было бы вот так, — прошептал Матвей Алексею: — Что бы делал бедный Лавр, если бы не динозавр!

Оба засмеялись.

— А вот этого говорить не следует! — произнес чей- то строгий голос. Обернувшись, они наткнулись на осуждающий взгляд Рыбина, неизвестно когда возникшего за их спинами. — И пить вам больше не советую!

Сделав предупреждение, Роман Петрович удалился. Каретник огорчился, некоторое время отказывался пить, но когда подняли бокалы за процветание Института, ему пришлось присоединиться к обществу…

В двенадцатом часу ночи всем захотелось петь. Возникло несколько хоровых групп, старавшихся перекричать друг друга. Одни орали: «На дальней станции сойду!», другие требовали от баргузина пошевеливать вал, третьи ухали «Дубинушкой», четвертые остервенело голосили про «голубой вагон». От совместного рева начали мигать лампочки, а кое-где в озере всплыли глушеные рыбешки. В конце концов, поющим надоело соперничать, и все дружно исполнили «Если друг оказался вдруг…» Под действием этой песни присутствующие размякли, пришли в умиление, и когда кто-то шепотом предложил помирить давних противников, Притальева и Гужевого, мысль мгновенно была подхвачена и одобрена. Нашлись, правда, осторожные одиночки, вспомнившие про печальную попытку помирить гоголевских Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича, но их пессимизм растворился в атмосфере всеобщего энтузиазма. К тому же речь шла о двух современных интеллигентах, а не о каких-то миргородских помещиках, живших в прошлом веке. Но главное обстоятельство, обещавшее успех, заключалось в том, что за дело взялся сам Лавр Григорьевич.

Никто не подталкивал противников друг к другу, не уговаривал их забыть прошлые распри. Директор гаркнул: «Притальев! Гужевой! Ко мне!», и они, смущенные всеобщим вниманием, покорно побрели к Горячину. Он вручил каждому по рюмке водки и приказал пить на брудершафт. Завлабы, не встречаясь взглядами, неловко переплели руки и торопливо выдули крепкий напиток. Причем Василий Степанович опорожнил свою рюмку чуть раньше Юрия Валентиновича и стоял, не шевелясь. Дальше полагалось целоваться, но они не решались исполнить этот обряд, и Горячину пришлось рявкнуть: «Ну!». Под бурные аплодисменты и крики «ура!» поцелуй все-таки состоялся.

— И чтоб больше никаких конфликтов! — подвел черту Лавр Григорьевич. — Друзья до гроба!

Присутствующие поднялись и, стоя, выпили за здоровье бывших противников. Всем было приятно, что примирение состоялось именно здесь, на корабле. Событие это достойно венчало семинар и воспринималось как доброе предзнаменование.

Про Гужевого и Притальева тотчас забыли, а они все еще стояли рядышком, поскольку разойтись, не сказав ни слова, было бы невежливо.

— Если не секрет, Василий Степанович, — начал беседу Притальев, — как собираетесь искать ящера?

— Какие могут быть секреты1 — Гужевой улыбнулся. — Хочу, Юрий Валентинович, запустить в озеро дрессированных дельфинов с кинокамерами…

— Где же вы возьмете дрессированных дельфинов? — Притальев улыбнулся несколько снисходительно, что не очень понравилось Гужевому.

— А вот это я вам не скажу, — гораздо суше ответил он.

— Позвольте, Василий Степанович, — заметил Притальев. — Но в озере вода пресная. Как будут себя в ней чувствовать дельфины?

— А вот мы и поглядим, как будут чувствовать! — с легким раздражением пробурчал Гужевой.

— Кроме того, — продолжал Притальев, — они никогда раньше не сталкивались с ящером…

— Вот мы и поглядим, как они столкнутся — отвечал Гужевой, начиная багроветь.

— Но самое главное! Не начнут ли дельфины атаковать ящера, загубив тем самым все дело?

Терпение Василия Степановича лопнуло.

— Что вы ко мне привязались?! — грубо ответил он. — Вы ищите себе, а я ищу себе! И не учите меня. Я вам не пешка!

— Ну что ж, — Юрий Валентинович усмехнулся. — Если вам мало позора с вашей диссертацией, продолжайте свои экзерсисы…

Упоминание Притальевым диссертации, им же и загубленной, плюс непонятное, но обидное слово «экзерсис» — все это оскорбило Василия Степановича до глубины души.

— Ты! — с тихой яростью произнес он. — Авантюра! Пенкосниматель! Я ж тебя физически раздавлю!

— Физически! — с издевкой повторил Юрий Валентинович. — Ну, разумеется, других способов вам не дано, поскольку голова ваша опровергает закон: «Природа не терпит пустоты!»…

Гужевой напрягся, несколько секунд вдумывался в услышанное, пока не почувствовал страшную обиду. Издав хыкающий звук, он быстро снял с ноги туфлю и прежде, чем Притальев успел отклониться, щелкнул его по щеке подошвой…

Вся эта сцена разыгралась столь стремительно, что никто не успел ей помешать. Увидели только мелькнувшую в воздухе туфлю, красную щеку Притальева, багровое лицо Гужевого, и лишь тогда бросились их разнимать. Юрий Валентинович, рванувшийся к обидчику, был вовремя схвачен Рыбиным. Противников растащили, начали успокаивать, потом увели в каюты…