Их связывали прочные, но довольно сложные отношения. Катя немного завидовала Кириному положению — положению, которого Катя не могла добиться даже самым упорным трудом, а могла к нему только приблизиться; Кира же, в свою очередь, восхищалась Катиной социализацией, и ее жизнь, полная каких-то событий, в действительности мелких и по большей части никчемных, представлялась ей чем-то чрезвычайно интересным и наполненным смыслом. Но после поучительной истории с Денисом Марушевым Кира взглянула на все иными глазами и поразилась, как в последние месяцы быстро стала сворачиваться ее жизнь.

Когда все это случилось с Гошей, ее голову все чаще стала занимать мысль, что жизнь действительно одна и что где-то когда-то в этой единственной своей жизни она допустила досадную ошибку, последствия которой теперь обнаруживают себя столь неумолимо. Не сам факт ошибки страшил ее, а неуверенность, возможно ли ее исправить, или время для этого безнадежно упущено. Ее страшило и уязвляло, что она, мать, как ей казалось, целиком посвятившая себя воспитанию сына, открылось, не имеет ни влияния на него, ни авторитета в его глазах.

Так она досиделась до сумерек. На аллеях коттеджного поселка зажглись фонари и показали глянец асфальтовых дорожек, но в доме Кира свет не включала. Ей было жалко себя, и она полагала, что этому чувству приличествует благородная темнота.

К мыслям о Гоше примешалось беспокойство относительно тех тревожных новостей, касающихся Трегубского, которые великодушно сообщила ей Стильный Ленок. Раздражение на Митю заставляло Киру то и дело откладывать этот чрезвычайно серьезный для них обоих разговор, да и доходили слухи, что у Трегубского все в полном порядке, но именно сегодня она твердо намеревалась поговорить об этом с Митей. Ей наконец захотелось и в самом деле стать Герой, делящей с мужем не только ложе, но и ответственность за миропорядок, сделать так, чтоб он не только почувствовал это, но и осознал. Она хотела, чтобы он понял, что именно она блюдет семью, хранит очаг и благополучие, а не те пластиковые девушки, к которым он питал такую недостойную привязанность. Но, как это уже бывало не раз в их совместной жизни, в ответственные ее мгновения Мити не оказывалось рядом.

И вот теперь, когда Митя пропадал на очередной какой-то чрезвычайно важной встрече, которая, как уж заведено, должна была закончиться не иначе как заполночь, а точнее, под утро, Кира на какое-то неуловимое мгновение не то чтобы согласилась с сыном, а просто подумала, зачем и кому нужна эта встреча и куда, собственно, ведут ее результаты, — и даже не в масштабах мирового замысла, а в скромных масштабах их маленьких земных жизней. Половина жизни, наполненная Гошей и Митей, прошла, а что делать с оставшейся, было непонятно.

Как это все убого, подумала вдруг она, эти чахлые елочки, эта прилизанная природа, изнасилованная тупой фантазией ландшафтного архитектора. И ей показалось, что так будет теперь всегда: жизнь ее отныне будет обреченно тянуться, как время в этом промозглом ненастном пространстве, и дождь будет идти и идти, взбивая лужи, вот так: кап-кап, шлеп-шлеп. Сквозь рябое от капель стекло она уставила глаза в красные пятна соседских окон, и неподвижный ее взгляд в какой-то неуловимый миг поплыл, очертания предметов потеряли четкость, и в том, чтобы видеть их такими как можно дольше, была какая-то сладкая неизъяснимая отрада другого мира, иного бытия, где не было ни печали, ни воздыхания, но вот фокус вернулся, и почти сразу всем своим существом она встрепенулась, и мощным толчком откуда-то изнутри ее вышла протестующая, жадная мысль: «Нет, нет: жить, жить! Любить!»

Какой-то темный шарик, пофыркивая, двигался по газону. Не сразу она сообразила, что это еж. Ей тут же вспомнилось, как пятилетний Гоша просил ее показать, как шепчутся ежики, и она щекотала его ушко языком, а он радостно смеялся. А спустя мгновение с такой же беспрекословной силой, которой обладало это вынесенное из памяти выражение материнской любви, пришли наконец слезы, и она встретила их как избавление, понимая, что, пусть и на время, ими она освобождается от своего несчастья.

Дождь сник и скоро совсем прекратился, и в этом черно-белом дне явили себя первые краски — в прорехах туч засквозили густо-синие куски чистого неба.

Она приоткрыла окно в спальне: душистая свежесть проникла в комнату, стало слышно, как с карниза срывались капли — тягуче, умиротворенно.

Под эти звуки она уснула.

Вопреки Кириным опасениям, к первому сентября Гоша оказался в Москве и опять водворился у бабушки, но застать его дома было мудрено. Сложно было понять Кире, стало ли появление Гоши следствием летней поездки Алексея или плодом его собственного благоразумия, — так или иначе, он вернулся на более или менее привычные круги. Несколько раз Кира встречала его после уроков у школы, разговаривали они довольно мирно, по-родственному, как мать с сыном, вот только возвращаться домой он отказывался наотрез, а во время последнего свидания заявил, что вернется при условии, что Кира разведется с Митей. Этих слов Кира не вынесла и залепила ему оплеуху. Гоша принял ее как должное, однако от слов своих не отказался и извиняться тоже не стал.

Хотя несчастья, обступившие Киру, и были действительно на них похожи, привычная жизнь еще имела над ней довольно прочную власть. За день до злосчастной оплеухи в одном журнале — из тех, на которые Кира еще опиралась в устройстве своей жизни, — она увидела фотографию модной сумочки и очень захотела ее купить. Желания такого рода Кира откладывать не привыкла, но теперь, когда ей владело довольно смятенное настроение, готовое качнуться в любую сторону, некоторое время она колебалась. Все-таки, чтобы придать ему какую-то определенность и привычными заботами вернуть своему миру прочность, она направилась на Полянку за сумочкой.

У самого бутика припарковаться не удалось, и она поставила машину довольно в стороне. Чтобы пройти к тому магазинчику, где продавалась сумочка, нужно было миновать еще один магазин женской одежды, потом тянулась оградка небольшой беленькой церковки, а уже потом аляписто отражала уличную суету сплошная стеклянная нужная Кире дверь. Кира шла по тротуару, и глаза ее скользили по витрине магазина женской одежды. Бледные и лысые девушки-манекены — наверное, менялась коллекция, — вперив остановившиеся взоры куда-то себе под пластмассовые ноги, стояли в витринах как-то безучастно к тому, что происходило снаружи, как бы пораженные вдруг каким-то страшным прозрением, — скажем, как будто только что стало известно, что женихи повывелись не только в стольном граде Москве, но и на далеких островах Коста-Парадисо, и теперь им, манекенам-девушкам, до века носить свои пестрые бесполезные наряды и друг перед другом кичиться уже незачем.

Как раз тогда, когда Кира проходила мимо церкви, из калитки в ограде вышла невысокая, чрезвычайно благообразная пожилая женщина. Кира встретилась с ней глазами и поразилась не то что бы ее благообразности, а давно не виданному ею выражению абсолютно чистой совести, запечатленному на ее лице. Все то время, пока она покупала сумочку, лицо этой женщины стояло у нее перед глазами, и в нем, в его чертах, в его спокойствии и достоинстве она как будто чувствовала, угадывала ответ на многие вопросы своих последних дней, и в сравнении с ним лицо продавщицы, помогавшей покупать, казалось лицом одного из оживших манекенов. Ей мучительно захотелось еще раз взглянуть в лицо этой женщине, но это, конечно, было уже невозможно. Расплатившись, она вышла на улицу и несколько времени стояла в нерешительной задумчивости, так что некоторым пешеходам пришлось весьма неизящно обогнуть ее фигуру. Женщина вышла из церкви — это определенно, значит, думала Кира, там, внутри, есть что-то такое, что дарит людям подобное спокойствие. И эта простая мысль, которая, конечно, теоретически была прекрасно знакома Кире, вдруг обрела какой-то повелительный смысл. Она направилась было к церкви, но, вспомнив, что в храме нужно быть в платке, вернулась в магазин, заплатила за первый попавшийся на глаза платочек Мах Мага, покрылась им и вошла внутрь, и только тут обратила внимание на вешалку, которая для забывчивых прихожанок была увешана платками на любой вкус.