выводил-заливался наш тенор.

Посмотрели бы в это мгновение на нашего помкомвзвода! Всегда сердитое лицо его враз расцветало, весь он сиял.

Глаза у помкомвзвода увлажнялись. Он растроганно поглядывал на запевалу, заливавшегося соловьем, и вместе с нами подхватывал припев…

И хотя не копытами, а, не жалея ног, подошвами били землю не кони, а мы, помкомвзвода, наверно, казалось, что он командует не какой-то там несчастной пехотой, а кавалерийским эскадроном. Подведя нас к столовой, весело командовал:

— Приставить ногу! Справа по одному в столовую шагом арш!

И не допекал нас за то, что медленно едим, не замечал, что мы задерживаемся, наливаясь лишней кружкой чая. Более того, выйдя из столовой, он не выстраивал нас сразу, а, достав коробку, с папиросами, угощал курящих.

Потому-то мы никогда не боялись охрипнуть, распевая помкомвзводовскую песню.

Зимние маневры наша стрелковая дивизия проводила в поле, в нескольких километрах от полковых казарм. Поэтому наш полк объявили «синим» и посадили в оборону, а два других — «красные» — должны нас атаковать.

Во время этих маневров нам предстояло впервые столкнуться с танками, и командиры взводов в который раз повторяют, как нам вести себя. Они почему-то боятся, что мы не выдержим и побежим, и напоминают помкомвзводам — проследить, чтобы мы ни в коем случае не выскакивали из окопов. Помкомвзводы обещают: пусть только попробует кто драпануть — полы будет мыть, пока не отслужит! А мы и не думаем удирать. Нам совсем не страшно, нас даже разбирает любопытство: как это будет, когда танк над головой прогрохочет?

Жаль только, что нет настоящих гранат! А то мы показали бы этим танкам.

Цельтесь по смотровым щелям, — поучают командиры. — Главное — ослепить водителя.

Мы целиться согласны. Только как его ослепишь, если патроны без пуль?..

Так вот, с самого начала обреченные на поражение, мы мерзли в окопах, условно именуемых дотами. И вместе с нами мерз молоденький лейтенантик с повязкой посредника на рукаве. Он должен оценить, как мы будем держаться в бою.

Танков мы так и не увидели: атаковала нас только пехота. Правда, в разгаре боя появились танки, но лишь в богатом воображении посредника.

— Вражеские танки атакуют вас справа! — кричал он нашему командиру.

И лейтенант командовал нам:

— Взво-од… бронебойными… по танкам… огонь!

Мы загоняли в патронники патроны с мнимыми бронебойными пулями, брали на мушку воображаемые танки и палили в белый свет как в копеечку. А посредник сообщал о новой опасности:

— Танковая атака отбита! Кавалерия слева!

Досталось на орехи и кавалерии. Невидимые кавалеристы горохом сыпались с невидимых коней, погибали от наших несуществующих пуль.

— Атака конницы отбита! Вас атакует авиация!

— По самолетам… бронебойными… огонь!

Мы держались молодцами, никто и не думал оставлять окопы, даже газовая атака, оглашенная посредником, не смогла выкурить нас из окопов. И как знать, так ли легко досталась бы победа «красным», если бы посредник не помогал им. Он «убивал» направо и налево, и скоро от нашего взвода остались рожки да ножки.

Добрался даже до нашего командира:

— Товарищ лейтенант, вас смертельно ранило!

«Смертельно раненный» лейтенант с последним вздохом успел передать командование помкомвзвода и выбрался из окопов. Он стоял и с грустью смотрел, как смерть в образе посредника свирепствует в его взводе, как все реже и реже гремят выстрелы по «красным», надвигавшимся на нас неодолимой лавиной. Вот «погиб» боец, который стрелял справа от меня, вот пуля попала в Мишку, а затем «убило» осколком и меня. Я выбрался из заснеженного окопа и присоединился к «мертвым» и «тяжелораненым». Мы пританцовывали на морозном ветру, боролись, чтобы согреться, и никто не кричал нам «отставить», не приказывал укрыться от пуль: ведь мы уже все были «трупами». Посредник старался вовсю, не отставали от него и другие, и, когда «красные» добежали до окопов, почти весь наш полк, согреваясь, приплясывал над опустевшими шанцами. Из нашего взвода отбивали атаку всего пять бойцов во главе с помкомвзвода, которого легко «ранило» в левую руку.

Помкомвзвода держался до последнего: когда «враги» приблизились, он выскочил из окопа, метнул учебную гранату, сбил ею командира наступавших. Потом изо всех сил закричал уцелевшей пятерке:

— Взво-од… в атаку… за мной! Ур-р-ра! — И первым бросился на врага.

В завязавшейся схватке кто-то трахнул его прикладом (кто, потом так и не смогли установить), и помкомвзвода месяц проходил с забинтованной головой. Он оказался первым раненым в нашем полку, в санчасти не знали, где его и усадить, почти ежедневно вызывали на перевязки и наматывали столько бинтов, что их хватило бы на целую роту. Другой бы спокойненько пролежал месяц в казарме, но не из таких был наш помкомвзвода! Каждое утро во главе нашего взвода маячила забинтованная голова, неизменно напоминая, что служба есть служба и ее нужно нести во что бы то ни стало.

В конце мая вся наша дивизия выступила на строительство дотов. Вместо винтовок нам выдали кайла и лопаты: нам предстояло выдалбливать глубочайшие ямы — по яме на взвод.

Жара стояла страшная, с утра до вечера палило солнце, и мы не знали, как от него спастись. Мы спускались в яму, углублявшуюся с каждым днем, как в ад, неистово вгрызались кайлами в каменистый, неподатливый грунт. Пыль вздымалась тучей, от жары и духоты мы обливались потом, и водоносы не успевали таскать нам воду: пьешь и не можешь напиться, вода входит в тебя, как в пересохший песок. Мы потихоньку ругались, чтобы не услышали командиры, не понимая, для чего все эти сооружения, — ведь мы уверовали, что в случае войны будем лишь наступать, да и то не по своей, а по вражеской территории. Потому нам порою казалось, что и эти доты, которые мы строим, не настоящие, а только для тренировок.

Мишка так и сказал:

— Пороем, пороем, а потом закапывать заставят.

Мишка разительно изменился: стал важным и сдержанным, в разговоре со мной появились высокомерные нотки. Мне ненавистен этот тон, но о том, чтобы осадить Мишку, нечего и думать. Он теперь не рядовая тюлька, а ефрейтор и носит ефрейторские лычки с таким тщеславием, словно это не лычки — маршальские звезды.

Я тоже дорос бы до ефрейтора, ведь почти всем десятиклассникам присвоили воинские звания, однако мне стал помехой потрясающий успех во время первой стрельбы по мишеням. Командир роты не забыл, как я его подвел перед комбатом, и вычеркнул меня из списков:

— Пускай сперва стрелять научится как следует!

Значит, мне нечего и думать подняться хотя бы на ступеньку повыше.

Но я об этом не очень-то печалился. Единственное, что меня беспокоило, так это то, что я скажу маме, если вернусь рядовым. Ведь когда прокатился слух, что нам присвоят командирские звания, я поторопился порадовать маму, что ее сын уже старший сержант. И не видел в этом ни малейшей неправды: разве не учили нас с малых лет, чтобы мы всегда доставляли радость родителям? Вот я авансом маму и порадовал. А теперь хоть локти кусай.

Но ничего, впереди еще больше года, возможно, за это время мне все-таки присвоят звание сержанта. Поэтому я долблю камни так, что осколки шрапнелью летят, с ненавистью поглядываю в раскаленное небо и мечтаю о вечере. Когда прозвучит, наконец, команда кончать работу, мы, отложив кайла, тачки и лопаты, скатимся к Днестру, с радостными криками ринемся в воду.

Командиры долго не могут выудить нас на берег, ругают и грозят, что больше к речке не подпустят. Но мы им не очень-то верим: разве командиров солнце жарит меньше, чем нас? Командирам тоже купаться хочется.