– Надо же! – удивилась Светка. – Живут же люди! Вышел из дома, пожалуйста: летом – купайся, зимой – катайся. И караси небось. А у нас и зимой и летом – стройка-помойка. Лена давно на каток просится, так это куда ехать надо, через полгорода, и народищу в выходные! А тут неплохо устроились. Выходи, Катюха, за него замуж. А мы с Леной будем к тебе в гости ездить по выходным.

– За кого? – расхохоталась Катерина, выруливая за джипом на правый берег пруда. Смеялась она не потому, что ей было так уж весело, а потому что нервничала. – Мне еще никто ничего не предлагал.

– Вот как предложат, сразу и выходи, не выпендривайся. Ты же писала – хочу хозяйкой в замок, может, ему как раз тебя и не хватает.

Катерина промолчала. По мере того как они ехали по поселку, в ней росло беспокойство. Двух– и трехэтажные коттеджи, перед которыми стояли дорогие машины, большие участки – то ли газоны у них там летом, то ли теннисные корты, – вычищенные дорожки, подступающие к домам сосны – все это было так не похоже на жизнь за шлагбаумом, откуда прибыли Катерина со Светкой, что она остро ощутила свою неуместность здесь, на этом островке благополучия и респектабельности. На таких машинах, как у нее, здесь ездит, наверное, только прислуга, подумала Катерина. А она, дура, искательница приключений на свою задницу. Это, как бы сказала мама, не ее круг – бери выше. Она могла бы быть к нему причастна, если бы в свое время «правильно» вышла замуж, а ее мужу повезло бы сделать карьеру. Или деньги. Но очень хорошие деньги, потому что сюда, за шлагбаум, пускали только проверенных бизнесменов, тех, что уже могли позволить себе стать респектабельными. На этом острове живут преуспевающие мужчины и красивые, уверенные в себе женщины, а она словно не в поселок приехала, а в космос попала, в невесомость, отчего совсем утратила почву под ногами и чувство реальности. Дело, которое задумывалось как веселое приключение, ни к чему не обязывающая шутка, вдруг стало тяжелым и неприятным. Слишком серьезным.

– Приперлись со свиным рылом в калашный ряд! – проворчала Катерина вслух.

– Ты про что? – не поняла Светка.

Но объяснить Катерина не успела, потому что джип неожиданно остановился, и ей пришлось резко дать по тормозам, чтобы не влететь в него сзади. То есть джип ей мигал, а она, погруженная в процесс самобичевания, ни черта не видела. «Девятку» занесло, она пошла боком (а не езди два года на одной и той же зимней резине!), и Катерина ее с трудом выровняла. Она затормозила впереди джипа, и, выключив мотор, молча сидела, не выходя из машины, приходила в себя.

– Ну, ты даешь, подруга! – нарушила молчание Светка. – Устроила бы им тут ДТП. Въехала бы ему в зад. И что бы мы стали делать? Слушай, а чего мы тут встали? Поселок вроде кончился?

Катерина увидела, что ее сопровождающий вышел из машины и идет к ним. Она тоже выбралась наружу, посмотрела на него виновато. Но, судя по всему, несостоявшееся ДТП его мало волновало. Катерина оглянулась по сторонам: они выехали на окраину поселка, впереди дорога кончалась, и лес стоял стеной. Светка, перегнувшись через сиденье, с тревогой смотрела на приближавшегося мужчину.

– Все, приехали, – улыбнулся он.

– Но мы… – начала было Катерина.

Он ее перебил, коротко показав рукой направо, куда, как Катерина только теперь заметила, сворачивала неширокая, двум машинам не разойтись, дорожка:

– Прошу!

И Катерина, обойдя машину, увидела, как по этой дорожке к ее машине приближается… всадник на белом коне. Близко к дороге стояли высоченные сосны и ели, укрытые снегом. Сияло солнце, и небо было ярко-синим. Это сочетание чистых, без всяких оттенков, цветов – зеленого, синего и белого – было неестественно красивым, придуманным, совсем как на дорогих рождественских открытках. В городе нет таких чистых цветов, там небо как будто чуть полинявшее, снег немедленно становится серым и будто усталым, а о зелени не велено вспоминать до лета. Катерина опять подумала о нереальности происходящего. Ведь недаром же Артур Грей для парусов своего «Секрета» искал в лавках чистый алый цвет без оттенков и сомнений. И конь, столь же ослепительно и несомненно белый, тоже казался нарисованным.

Но в звенящей морозной тишине, не нарушаемой ни шорохом ветра, ни птичьими голосами, звонко и четко цокали по дороге копыта.Цок-цок. Цок-цок. Все ближе и ближе. Катерина и Светка, одинаково открыв рот, смотрели на приближавшееся чудо. Белоснежный красавец подошел совсем близко и остановился, перебирая ногами. Катерина никогда не думала, что лошади бывают такими большими. Те лошадки, которые катали в городе детишек или уныло таскали глупые свадебные фаэтоны, были невысокими, коротконогими и пузатыми, от них крепко пахло навозом и грязной шерстью. Приставленные к ним девчонки тоже были немытыми и нахальными, орали на лошадей и могли ударить. Катерина этих лошадей жалела и поэтому никогда не катала Дашку, когда та была маленькой. Конь, который теперь уже стоял перед Катериной, негромко всхрапывая и поводя боками, был высоченным и тонконогим, у него была красивая гордая голова с белоснежной коротко подстриженной гривой и темные, как черносливины, глаза в обрамлении длинных ресниц. Под идеально белой шкурой выпукло играли мышцы. Как зачарованная Катерина задрала голову и подняла руку, чтобы погладить эту удивительную, совершенно по-человечески смотревшую лошадь, но опомнилась и остановилась с поднятой рукой. И тогда лошадь искоса посмотрела на нее огромным темным глазом, в котором Катерина увидела свое отражение, наклонила голову, тихонько фыркнула и сама ткнулась в протянутую ладонь мягким замшевым носом.

Воскресное утро Василий традиционно потратил на уборку квартиры, которая на этот раз заняла времени гораздо меньше обычного: все-таки за безалаберным сыночком приходилось прибирать гораздо больше. Безымянный найденыш как привязанный таскался за Василием из комнаты в комнату до тех пор, пока тот не включил пылесос. Тогда щенок с визгом удрал в дальнюю комнату, забился под кровать и там трясся от ужаса, ни в какую не соглашаясь вылезать. Василий его и уговаривал, и на руки брал, пытаясь объяснить, что вот он – пылесос, ничего страшного – безуспешно. Щенок орал и трясся как припадочный. Плюнув, Василий решил на этот раз обойтись без пылесоса, подмел пол мокрым веником, а потом вымыл тряпкой. Потом на кухне кормил изнемогшего от переживаний пса вареной сосиской. Потом варил суп на неделю – на этот раз борщ, да не рассчитал, на одного вышло много. Ничего, может, зайдет Димка. У матери не больно сытно, наверняка едят что попало, куски хватают, была бы бутылка. Ох, пропадет парень… Но в глубине души Василий, к своему стыду, чувствовал облегчение. Он устал сражаться с сыном по любому поводу, устал постоянно ждать плохих новостей, тяготиться вечерним одиночеством вдвоем. Говорить им было не о чем, а если Василий и начинал разговор, то немедленно сползал на поучения («Вот я в твои годы» и «В армии тебя научат») и заканчивалось все ссорой и опять тяжелым молчанием. Бог даст, до армии дотянет, ничего не случится.

Потом он нажарил две сковороды котлет и сварил на два дня макарон. Во вторник и среду будет на гарнир гречка, в четверг и пятницу – вареная картошка. А по субботам он картошку жарил, с луком и крупной солью, и неизвестно, что было прекраснее: сама картошка, золотистая, обжигающая, с коричневым лучком – или ее запах, заполнявший всю квартиру.

К трем часам все дела были переделаны, и настала пора приступить к самому ответственному мероприятию, намеченному на выходные. Василий вымыл голову, побрился, потом вспомнил наставления инженера… и принял душ. Вообще-то он делал это по вечерам, потому что в душе всегда мерз и сразу лез в постель – греться под одеялом. Стуча зубами, вытерся полотенцем, прошел в комнату, достал из кармана куртки свернутую вдвое бумажку и написал: «Халат». Аккуратно свернул бумажку как было и сунул ее обратно в карман. Потом взял старую газету и положил ее в коридоре возле входной двери. Пес, сытый и успокоившийся, сидел посреди комнаты и с интересом наблюдал за его действиями.