— И вы так и не попытаетесь взять город?

— Вы не знаете, как обстоят дела, — устало проговорил он. — Мы разбили свой последний лагерь в Бейт Нуба... всего в двенадцати милях от Иерусалима. Дождь шел не переставая. Буря бушевала с такой силой, что срывала наши шатры. Погибло много лошадей, еда пропала, наши кольчуги проржавели, одежда сгнила. Многие больны. Но все это мы в состоянии вынести, поддерживаемые сознанием нашей близости к Иерусалиму. — Он перехватил ее взгляд с неожиданным вызовом. — Подобно тому, как влюбленный ощущает близость своей возлюбленной... Она не принадлежит ему, но он не перестает думать об осаде.

Иден побледнела, в голове ее пронеслись тысячи причин, сожалений и желаний — он застиг ее врасплох.

— Но вы не взяли город, — напомнила она в сильном волнении, — ибо он находится в других руках.

Теперь их взгляды были наполнены мучительной любовью. Мысленно она обвиняла себя в этих мучениях. Кто она такая, чтобы любить этого мужчину, ведь она не могла быть с ним, не могла даже думать о своей любви — она, осквернившая собственное тело и отдавшая его на поругание, предавшая мужа, данного ей Богом, и продолжавшая предавать его вновь и вновь из-за существования этой любви, которую она осмеливалась называть чистой. Да простит ее Бог. Это чувство необходимо убить.

— Я должна... в который раз... за многое поблагодарить вас, — смущенно проговорила она, не глядя ему в глаза. — Сейчас я еще меньше заслуживаю это. Вам неизвестно...

Но она не могла рассказать ему об арабе. Пока не могла. А возможно, и никогда не сумеет.

Она поспешно продолжила:

— Мое письмо...

— Не будем о нем говорить, — резко оборвал он, наклоняясь, чтобы подтянуть подпругу Горвенала.

Никто из них, подумала она, не решится заговорить о том, что произошло после этого письма. Существовало, однако, одно обстоятельство, о котором ей нужно было знать.

— Леди Алис... надеюсь, я ранила ее не слишком тяжело? — нерешительно спросила она.

Он обернулся:

— Боюсь, что вы нанесли невосполнимый урон ее гордости. Когда вы окажетесь в Яффе, то, без сомнения, будете от этого очень страдать.

В закоулках ее сознания вновь промелькнуло что-то неуловимое.

— Королева в Яффе?

— Она приехала туда из Акры, где началась чума. К тому же это недалеко от Аскалона, где Ричард ведет восстановительные работы.

Иден мгновенно охватило желание оказаться рядом с Беренгарией, найти утешение в ее мягкости и отваге. И, конечно, было бы так приятно увидеть вновь неугомонную Джоанну, и Матильду, и даже гордую Алис, ибо следовало попросить у нее прощения.

— Поедем, — мягко сказал Тристан, угадав ее мысли. — Пока наш путь лежит на север.

Уже наступил вечер, когда они достигли вершины своего подъема. Иден подошла к концу повествования о том, что происходило с ней за последние месяцы. Она старалась не жаловаться и обходить все печальные моменты, хотя то, что она скрыла, камнем лежало у нее на сердце. Тристан с ребяческой скрытностью по-прежнему отказывался объяснить свое появление в Дамаске.

Небольшой лужок, который он выбрал для их укрытия, был всего лишь впадиной в горном склоне, скрытой от наблюдателя деревьями и утесами. Его омывал узкий поток, вытекавший из окружающих скал и падавший вниз несколькими каскадами. В центре стояло единственное дерево, свежая зеленая листва которого была украшена золотистыми цветками, напоминавшими крошечные кубки без ножек.

Когда они оказались там, Иден не удержалась от радостного восклицания:

— Как вы сумели найти это место?

— Я искал его, — последовал короткий ответ. Это место он нашел в то время, о котором не хотел больше вспоминать.

Они освободили уставших коней от поклажи и расстелили седельные коврики на земле. Тристан принес еду: фрукты, мясо и даже вино, и Иден быстро приготовила небольшую трапезу, пока животные щипали влажную изумрудную траву.

— Это отличное убежище, — удовлетворенно заметила Иден. — Даже если будет погоня, никто не найдет нас здесь.

— Это нечто большее, чем убежище, — ответил Тристан, ослепительно улыбаясь. — Отвернитесь на минутку. У меня есть кое-что для вас.

Повиновавшись, она услышала звон металла и подумала, что он вынимает свой меч. Лицо его светилось счастьем.

— Теперь можете повернуться.

С улыбкой она подчинилась. И затем ее изумленный крик эхом отдался меж стен узкого ущелья. Перед зелено-золотистым деревом, блистая вместе с окружающей первозданной красотой, стояла продолговатая подставка с золотой дароносицей, в коей находился Подлинный Крест.

— Теперь мы в святилище, — спокойно заключил Тристан.

Иден непроизвольно пала на колени.

Позади нее стоял высокий рыцарь, склонив голову, он смотрел на две главные нити его жизни, которые сплелись в этом мирном месте.

Безмолвие и покой спустились на равнину. Наконец, когда она вновь обрела способность говорить, Иден обрушила на него поток вопросов. Как он сумел забрать святыню? Почему он оказался в столице Саладина? Каким образом он проник во дворец Аль-Хатун?

— Одно связано с другим, — объяснил он. — Я пришел в Дамаск, чтобы вернуть Крест последователям Христа. А проникнуть во дворец я сумел, изменив свою внешность. Несколько лет я говорил по-арабски, и к тому же я профессиональный солдат. Нетрудно было убедить Камаля, что я достоин чести служить прославленной Аль-Хатун.

— Если бы мы не пришли в тот день в мечеть... — Иден содрогнулась. Случай, оказавшийся таким милостивым, мог равно быть и безжалостным.

Он пожал плечами.

— Тогда вы пришли бы в другой раз... и я был бы там. Я часто приходил туда. Поначалу я думал забрать Крест средь бела дня, на виду у молящихся... но столб высотой с человека не так легко скрыть. Пришлось пожертвовать доблестью во имя успеха. Я спрятался в мечети и оставался там всю ночь, не спеша подменяя Крест на великолепную работу Симона из Акры — из простой латуни и стекла, но удивительного сходства, с разницей лишь в том, что подставка Симона состояла из трех частей. Эту же мне пришлось распилить, чтобы вынести ее под плащом.

— Вы совершили великое деяние для христианства. — В голосе Иден звучала гордость.

— Я не приносил пользы, зря прохлаждаясь в Яффе, — спокойно сказал он. — А среди наших людей имеется великая нужда в подобном даре. В войсках слабеет боевой дух... особенно после Акры. Некоторые готовы безрассудно жертвовать собой, другие слишком оберегают свою плоть. Им требуется поддержка. Крест Господень может дать им ее.

— Уверена, он также даст им надежду! — радостно воскликнула она. — Если возможно вернуть Крест Господень... почему нельзя вернуть Иерусалим?

На эти слова он не дал ей ответа.

Между ними воцарилось молчание. Не пустота наполняла его, но и не радость, которую постоянно чувствовал каждый из них от присутствия другого — этого ни с чем не сравнимого подарка, — а то, что они стремились сказать друг другу и не могли, хотя слова теснились вокруг них так близко и ощутимо, как укрывавшие их каменные стены. Чтобы среди этого странного безмолвия можно было как-то запять свои руки, они ели и пили, глаза их при этом встречались, однако руки не соприкоснулись пи разу.

Они улыбались и были осенены благодатью, Крест возвышался над ними, словно страж. Наконец Тристан неохотно проговорил, сознавая, что впускает змею в первозданный сад:

— Я должен рассказать вам кос о чем. Вы должны узнать это прежде, чем окажетесь в Яффе, и Бог свидетель, что это совсем не то, о чем я хотел бы говорить с вами.

Она видела, что он боится причинить ей боль, и простерла руку, побуждая его продолжать.

— Перед тем как я покинул Ричарда, к его приверженцам прибавился один человек, которого король приветствовал как старого друга. Но он совсем не из ваших друзей. Это сэр Хьюго де Малфорс.

Иден вскрикнула, воспоминания нахлынули на нее. Произнесенное имя было богохульством в настоящем блаженном покое; она и не ведала, как глубоко похоронила свой стыд, вплоть до этой болезненной эксгумации.