Собрав командиров на совет, он сообщил им, что отправил Саладину послание, в котором обвинил того в проволочках, влекущих за собой расторжение договора и уничтожение трех тысяч пленников. Для этого дела Ричард выбрал человека, единственного из всех не опустившего во время совета глаз, в которых светилось презрение, — Тристана де Жарнака.

Де Жарнак подумал сначала о неподчинении. Без сомнения, плененные сарацины были язычниками, осужденными на вечное проклятие. Сам святой Бернард, когда возглавлял первый Крестовый поход, говорил, что Христос восславляется каждый раз, когда умирает неверный. Однако Тристан не мог получить удовольствия, послав до срока в ад почти три тысячи душ, даже для вящей славы Господней. Бойня уместна в сражении, и он нередко наслаждался, убивая на поле брани. Но эта бойня будет бессмысленной и позорной. Никакое оправдание не сможет изменить ее сути. К несчастью, не один король был готов представить множество оправданий. Сейчас их называли "доводами" и находили в большом количестве. Лишь Тристан и еще несколько других, в большинстве его люди, придерживались иного мнения.

В конце концов он выполнил приказ. Сидя с Ричардом поздней ночью, напиваясь, трезвея и вновь напиваясь, он знал, что нельзя найти способ убедить золотого воителя в существовании различия между одним убийством и другим. Убийство есть убийство, сарацины есть сарацины, и два этих понятия отлично уживались друг с другом. Тристан был прекрасен и, несмотря на свою строптивость, все же пользовался любовью. Ко всему прочему он был еще и болваном.

Итак, Тристан попытался и не смог, неудача терзала его, поскольку из всех королей, королев, приближенных, солдат, может быть, он один до конца почувствовал потерю невинности этого Крестового похода.

Правда, в жестоком свете ясного утра 20 августа ее так или иначе почувствовали все, наблюдая, как Тристан и его христианские солдаты выполняли полученный приказ.

Иден и Беренгария стояли на возвышенности, тщательно выбранной их военным эскортом, дабы не упустить малейшей детали происходящего. Солдаты, невзирая на отношение тех, кому они служили, намеревались сполна насладиться зрелищем. Они потеряли свое здоровье и своих товарищей в сражении с этим проклятым гарнизоном чумного города и теперь хотели бы изведать сладость мести.

Иден не имела никакого желания присутствовать, но оказалась здесь из-за Тристана, из-за их дружбы, которая становилась все крепче, и потому, что знала, что, несмотря на ненависть к поручению, он должен выполнить его и вынести все. Из солидарности она тоже должна была это вынести. Она догадывалась, что и Беренгария пришла потому, что приказ устроить резню отдал Ричард. Любя его, она хотела взять на себя часть его вины, так же как Иден во имя дружбы собиралась разделить горе де Жарнака.

Было безветренно. Неверных выводили и выстраивали перед заново возведенными стенами — так же, как в день их поражения.

Над городом, на нижних горных склонах все еще стояли лагерем несколько передовых отрядов сарацин. Они могли видеть происходящее. Пленники были сильно истощены, многие покрыты незаживающими ранами. Позади солдат в изорванных доспехах копошились другие, маленькие фигурки.

— Боже милосердный! — воскликнула Иден. — Он не может убивать детей!

В короткие утренние часы Тристан, с налившимися кровью глазами, все еще пытался уговорить Ричарда, и тот согласился с невиновностью жен и детей, однако посчитал необходимым убить их, чтобы не обрекать на мучения после потери кормильцев.

Вначале доносившиеся крики ужасали. Иден казалось, что она никогда не сможет уснуть после плача одного младенца на руках у матери, который, к несчастью, попался ей на глаза. Поначалу он весело смеялся, играя бусами молодой женщины, и смех его так глубоко проник в сердце Иден, что она готова была забрать ребенка у матери и поклясться ей всю жизнь заботиться о нем.

Но было уже поздно, детский смех растворился в общих рыданиях. Укрывшись под рукой молодого отца, дитя и его мать безвозвратно удалялись в длинной веренице людей, двигавшихся навстречу своей судьбе и своим палачам.

Иден напрасно надеялась избежать всех ужасов происходившего, сосредоточив внимание на этой трогательной маленькой группе. Когда неизбежный момент был уже близок, она, захваченная страшным зрелищем, не смогла отвести глаз от ребенка, которого вырвали у несчастной матери. Та протянула руки, рыдая и тщетно взывая к милосердию, но руки тут же скрутили у нее за спиной. Еще раз она вскрикнула, но тут муж ее сказал что-то, посмотрев нежно и гордо, и она замолчала. Но громко закричала Иден, когда нож быстрой серебряной полосой перечеркнул горло ребенка.

— Зачем? — бессознательно прошептали губы Беренгарии, все существо которой оцепенело из-за бесконечного повторения мерзостей. Когда же мужчина и женщина положили головы на окровавленные колоды, она поняла, что нет надежды вынести все это.

В тот день так погибли 2700 человек.

Дозорные отряды Саладина, обезумевшие от горя и ужаса, спустились с гор, попытавшись спасти пленников и предотвратить бойню. Но их было немного, и большинство воинов погибло. Когда избиение завершилось, землю сплошь покрывали обезглавленные тела и отрубленные головы. Кровавые мечи и топоры валялись без дела, их работа была сделана. Тем временем отбросившие их крестоносцы обшаривали трупы вместе с нетерпеливыми товарищами, надеясь на свою долю добычи. Поживиться было практически нечем. Сандаловые бусы вряд ли украсили шею шлюхи, подаренные ей вечером того же дня молодым копейщиком, который топил в вине кровавые воспоминания. Когда-нибудь, возможно, наступит день, и ее малыш будет, смеясь, играть этими бусами.

Но копейщик вместе со своим сержантом, капитаном, командиром и королевой позабыли с этого дня слово "невинность". Лишь один человек не разделял со всеми общую потерю, и этим человеком был король.

Известия о происшедшем были доставлены Саладину в Шефар-эм, и он преклонил голову и зарыдал. Он тоже должен был разделить вину за пролитую кровь. Теперь он проклинал себя за то, что не смог распознать демона, вселившегося в Эль-Малик Рика. В былые дни он хмурился, когда матери пугали своих детей сказками о том, как Львиное Сердце поймает их и отрубит головы... Он отложил свой Коран. На этот раз он не принес облегчения.

Для Иден этот ужасный день стал поворотной вехой в ее жизни, освободив ее от почитания и повиновения королю столь же безвозвратно, как тысячи необращенных душ были освобождены от своей бренной оболочки.

Она нашла уединенное место в запутанных покоях дворца, где провела в молитвах много часов. Постепенно суматоха внутреннего ужаса и потрясения сменилась более сильным чувством... уверенностью и спокойствием принятого решения. Ей было ясно, как следует поступить. Позже, вместе с Тристаном де Жарнаком, она стояла в одном из парадных садов на крыше дворца, наблюдая, пожалуй, самый великолепный закат в своей жизни. Буйство красок оглушало ее — так много оранжевого, малинового, ярко-красного. Но после такого дня это наводило лишь на мысли о пролитой крови. Она повернулась спиной к заходящему солнцу и оперлась на белую стену, лицом к де Жарнаку, чьи бледные напряженные черты тревожили ее не на шутку. Иден могла выдерживать его гнев в те непростые дни, когда они только познакомились, но вынести его скорбь было ей теперь не под силу.

— Вы не могли предотвратить это, — проговорила она, зная о его неоднократных попытках. — Если бы вы не исполнили приказ, это сделал бы кто-нибудь другой.

— Если бы я не выполнял приказов Ричарда, то стоял бы первым в очереди к месту казни, — ответил он с мрачной уверенностью. — Мне кажется, я не из тех людей, которые становятся мучениками. Тем более я не стремлюсь попасть в мученики ради обреченных язычников, — добавил он, чуть скривив губы в иронической усмешке.

— Это они стали мучениками. — Перед глазами Иден вновь возникли обреченная женщина и ее ребенок. Мучениками проклятой гордыни Ричарда. — Голос ее возвысился, наполнившись ненавистью.