Битва продолжалась — это были пока отдельные стычки, но Иден не приходилось раньше видеть ничего подобного. Ужас ее был так велик, что ей и в голову не приходило, что битва может докатиться до нее. Она не сомневалась, что если даст волю страху и состраданию, то неминуемо погибнет.
Прильнув к скале, она позабыла даже о молитве, глядя на то, как внизу гибнут люди. Киприоты утратили боевой дух, и оборона их развалилась, несмотря на страстные призывы Исаака к сопротивлению.
Сейчас она находилась всего в тридцати футах над ними и не собиралась опускаться ниже. Она уже могла различать знакомые лица среди дерущихся, прежде всего самого Ричарда, наносившего могучие удары своим страшным мечом. Лицо его было перекошено, зубы оскалены, он упивался вкусом битвы. Иден видела, как он убил четверых киприотов за столько же минут. Трое умерли от меча — двое несчастных поражены в грудь, один в живот. Четвертый лишился головы в один ослепительный миг, не успев осознать своей потери, — так быстро взмахнул Львиное Сердце боевым топором. Иден не могла больше смотреть на него. Хотя она и знала, что резня, невольной свидетельницей которой она сейчас являлась, имела своей целью спасение несчастных людей, что-то изменилось в ее восприятии героев и их деяний. Теперь она увидела героев, но эти герои были не такими, как Иден представлялось раньше.
Вдруг до ее ушей донесся дикий рев. Она повернулась и вновь отыскала взглядом Ричарда — шлем его был разрублен, а сам он упал на колени под яростным натиском турецкого капитана. Его меч, отведенный для удара, уже не мог отразить занесенного сверкавшего полумесяца турецкой скимитары.
Вдруг словно яркая вспышка промелькнула между сражавшимися. Быстрая фигура метнулась из-под ног, и король, невредимый, упал навзничь в тот момент, когда кинжал вонзился турку в горло. Скимитара опустилась, отклонившись от выбранного пути, и потерявший силу удар пришелся в плечо спасителю. Иден жалобно вскрикнула, когда Тристан де Жарнак покачнулся и зажал рукой рану, из которой хлынула кровь.
Тотчас его окружили лейтенанты, возникнув ниоткуда, подобно своему командиру. Уилл Баррет прикрыл один фланг, неизвестный Иден рыцарь — другой, а дородный Джон де Валфран защищал де Жарнака со спины. По меньшей мере десять человек бросились к королю, который взревел еще яростнее, поскольку ненавидел быть побежденным — ведь это случалось крайне редко. Иден услышала, как он прокричал, обращаясь к де Жарнаку, слова благодарности, после чего раскрутил над головой свой страшный топор и снова кинулся в водоворот битвы.
Уилл Баррет привязал левую руку де Жарнака к его торсу, и тот продолжал сражаться — рука, державшая клинок, осталась неповрежденной. Не было заметно, что он обращает внимание на боль. Тем не менее Иден не могла смотреть на его искаженное лицо. Чужую боль труднее переносить, когда знаешь человека, который страдает. Она укоряла себя за то, что была не очень любезна с ним раньше, молилась, чтобы он не погиб из-за своей безрассудной отвага. Ей хотелось сейчас прикоснуться к нему.
Но смерть уже большей частью собрала свою дань. Солдаты Исаака отступили, их боевой дух был сломлен. Они выстрелили последний раз из луков, уже от подножия утеса, однако английская броня была крепка, и крестоносцы выдергивали стрелы из своих доспехов, как колючки шиповника. Кое-где бойцы еще сходились врукопашную, жестокие, калечащие удары наносились чаще всего по руке, державшей клинок, чтобы одним разом лишить противника средств и тяги к жизни. Почти весь берег стал кровавой ареной, где лежали мертвецы и тяжелораненые с разрубленной плотью и торчавшими наружу костями. Кровь. Сверкавшая на песке под солнцем кровь, вместе с которой вытекала жизнь, — это, как поняла или, скорее, ощутила Иден, зрелище, которое теперь будет все время преследовать ее. Как во сне, она заметила тяжелую арбалетную стрелу, глубоко вонзившуюся в утес около ее локтя.
Она почти позабыла о собственной безопасности. Как будто она была невидимой здесь, наверху, цеплявшаяся за шершавый камень в ожидании, когда все кончится. К ужасу Иден, несколько солдат Исаака смотрели прямо на нее. Они размахивали руками и кричали что-то непонятное. Было, однако, ясно, что они имели добрые намерения. Двое начали карабкаться на скалу. Остальные присоединились к общей массе отступавших, которые поднимались к городу всеми возможными тропками. Те, которые пошли по дороге, достигли вершины утеса раньше, чем двое других успели добраться до нее. Сомнений в том, что она будет спасена помимо ее воли, не оставалось.
Закрыв глаза, она застонала. Можно было попытаться позвать де Жарнака или Уилла Баррета, но как докричаться до них в общем шуме, сопровождавшем отступление целого войска? Она подумала об этом слишком поздно. Иден позволила солдатам захватить ее, не произнося при этом ни единого слова. Она не сопротивлялась, когда ее втянули обратно на дорогу, а один из них сорвал с нее капюшон и покрывало, озадаченный ручейками краски, стекавшей по щекам. Она лишь наклонила голову и заплакала. Еще никогда ей не было так грустно и обидно, и никогда она не чувствовала себя такой одинокой. Сейчас они могли сделать с ней все, что им захочется.
Пока Иден стояла на дороге, окруженная недоумевавшими киприотами, снизу подоспел еще один отряд, солдаты которого громко выкрикнули имя Исаака. Сам император следовал за ними по пятам, его великолепие потускнело, так же, как и его запятнанный кровью клинок. Завидев маленькую группу, он немедля натянул поводья. Коротко взглянув на Иден, он отдал приказ одному из всадников. Тот быстро спешился и, бесцеремонно схватив ее, взвалил поперек спины лошади, после чего вскочил в седло позади нее. Последовало еще несколько коротких приказов, и маленький отряд помчался дальше. Исаак отступал и не преминул захватить с собой свою пленницу, если уж у нее хватило ума повстречаться с ним на дороге.
Победившие крестоносцы не преследовали врага, их все еще сдерживал на берегу последний отряд киприотского гарнизона, прикрывавший отступление императора.
Они так быстро пронеслись по улицам Лимассола, что Иден при всем желании не могла составить впечатления о столице. Путешествие было коротким и стремительным, целью его была деревенька Кайлами на виноградных склонах горы Трудос, в пяти милях от города.
Похоже было, что Исаак заранее подготовился к отступлению, так как к их приезду лагерь посреди виноградников был уже разбит. Войска приветствовали императора. Жители Кайлами, которые безучастно наблюдали, как солдаты разграбляли запасы их продовольствия, насиловали их дочерей, топтали посевы их винограда, не присоединились к приветствиям.
На склоне горы было так тихо и тепло, что это опровергало саму возможность войны и крови. Иден, отрешенную и оцепеневшую, отвели в шатер императора. Если бы она могла воспринять окружающее, то несомненно была бы потрясена увиденным. Шатер изнутри походил на шелковое золотое поле, усеянное цветами и порхающими птицами, сверкавшими всевозможными красками. Ее провели внутрь с такими церемониями, как в дворцовые покои, и действительно, если судить по обстановке, походный шатер мало чем уступал дворцу. Он был разделен на три обособленных помещения; главная комната казалась сказочной пещерой со стенами из драгоценных камней, в глазах рябило от обилия ярких подушек и ковров. Иден оставили там одну, хотя она, конечно, догадывалась, что снаружи поставлена охрана. Она прилегла на пуховые подушки и уставилась в пространство, в ее сознании все еще мелькали видения битвы.
Неожиданно выяснилось, что у нее есть компания. Из-за стоявшего в углу стола на нее серьезно смотрели два блестящих глаза, полускрытых черными кудрями. Это был маленький музыкант Исаака. Он нерешительно улыбнулся. Сделав над собой усилие, она улыбнулась в ответ и протянула ему руку. Мальчику было не больше десяти лет. К счастью, он находился в безопасности во время сражения. Когда Иден пришла в себя настолько, что стала осознавать свою относительную безопасность в настоящий момент, она велела мальчику принести воды, чтобы смыть остатки своего маскарада. Как выяснилось, его звали Спиридон.
