В одном из самых поздних рассказов, «Трое бродяг из Тринидада», Гарт, возвращаясь к горчайшим своим калифорнийским впечатлениям, рисует гибель от руки белого «хозяина страны» безжалостно гонимых им париев калифорнийского мира — бесприютного индейца и мальчугана китайца (третий бродяга — их верный пес; Брет Гарт всю жизнь с бережной любовью пишет о животных).

И тем не менее читатель калифорнийских повестей и рассказов Гарта 80–90-х годов вступает в особый мир, не во всем сходный с действительным, живущий по своим, особым законам. Этот мир, в некоторой мере являвшийся исторической реминисценцией уже при первом художественном воссоздании его в творчестве Гарта 60-х годов, сохранял все же достаточно крепкую связь с жизнью благодаря правильно уловленной и живо воплощенной писателем тенденции его развития. Лишенный этого жизненного нерва, остановленный в своем движении, художественный мир Гарта замыкается в себе, приобретает статичность, становится чем дальше, тем все более иллюстрацией и воспоминанием.

Американские буржуазные критики пренебрежительно трактуют позднего Гарта, оценивая его калифорнийские повести и рассказы 80-х и 90-х годов как «ремесленные поделки», повторение уже однажды сказанного, не имеющее ни исторического оправдания, ни художественного значения. Нет сомнения, что творчество позднего Гарта во многом важном и значительном уступает творчеству Гарта 60-х и 70-х годов, но вместе с тем оно сохраняет и для читателя и для историка литературы своеобразный, а кое в чем и новый художественный интерес.

К недостаткам и слабостям своего позднего творчества, а равно и к тем обстоятельствам, в которых оно протекало, сам Брет Гарт был весьма не безразличен. «Я тяну старые песни на своей старой шарманке и подбираю медяки», — писал он жене из Крефельда, когда после перерыва обратился вновь к калифорнийской тематике. Несколько позднее он выступил с небольшим рассказом «В избранном кругу», где хозяин салона, «пожилой джентльмен в безукоризненном смокинге», развлекает космополитическое общество из титулованной знати, дипломатов и богатых американских туристов малоправдоподобными авантюрными новеллами, одна из которых начинается со слов: «Однажды, когда я был пиратом...» Эта беспощадная автосатира показывает, что писатель отлично сознавал, что когда он намеренно форсирует сюжет, нагнетает совпадения и случайности, ищет традиционный счастливый конец, он идет навстречу требованиям той журнальной литературы, пленником и данником которой он стал на долгие годы без надежды когда-либо освободиться.

Все эти обстоятельства, в которых протекала творческая жизнь позднего Гарта, следует помнить и учитывать. И все же остается неоспоримым, что он писал до конца жизни о старательской Калифорнии не только потому, что то была хорошо изученная им тема, имевшая спрос на литературном рынке, но также потому, что старательская Калифорния влекла его неудержимо и он не мог о ней не писать.

В период ранних рассказов Брет Гарт напечатал в «Оверленде» одно из самых своих известных стихотворений-монологов «Ее письмо». Героиня стихотворения, оставившая в Калифорнии любимого человека, с грустью и восхищением восстанавливает в памяти неповторимые сцены приисковой жизни. В этом стихотворении Брет Гарт как бы предвосхитил собственное ностальгическое, овеянное лирической дымкой воспоминание о Калифорнии старательских лет.

По мере того как уходили годы в прокопченном фабричным дымом Глазго и в сыром, туманном Лондоне, в беспрерывной тяжкой житейской борьбе, старательская Калифорния Гарта — та, что он впервые открыл и запечатлел в искусстве, — представала перед взором своего создателя все более блистательной и неотразимой.

Она менее походила на реальную Калифорнию, которую он знал, имела меньше черт социального быта, которыми была сильна нарисованная им ранее картина; это была полумифическая страна и полулегендарная жизнь, все более отожествляемая им теперь со всем, что ушло невозвратно, — с молодостью, удачей, незабываемо прекрасной природой, духом вольности и приключения.

Страна Брета Гарта (география старательской Калифорнии и ранее была у него частично вымышленной). Палит немилосердное калифорнийское солнце. Сверкают снежные вершины Сьерры («Милая старая Сьерра... — пишет в 1895 году Брет Гарт жене, — я никогда не представлял, как я в нее влюблен и как она держит меня в плену»). Старатели моют красную золотоносную землю. Скачет на коне дерзкий и великодушный Джек Гемлин, оглашая песней лесистые склоны. Натягивает поводья и хмуро острит Юба Билл — в который уже раз он задумал хитроумно провести подстерегающих его дилижанс грабителей. Неожиданно (даже для привыкших к неожиданностям читателей Гарта) появляется Хоакин, медвежонок, сопровождавший добрых тридцать лет назад очаровательную Мигглс в ее горных прогулках («Как счастливо пришел мне на память этот медвежонок Мигглс!» — делится с другом Брет Гарт, сообщая о новом рассказе).

А в темной лондонской квартире сидит старый, одинокий писатель, одолеваемый бессонницей, ревматизмом, подагрой, невралгией, бронхитом, и спешит закончить очередную рукопись по заказу воскресного журнала.

Я вновь перечитываю Брет Гарта,

и снова раскидывается предо мной

Америки старая пыльная карта

своей бесконечной степной шириной... —

писал советский поэт Николай Асеев в стихотворении «Степной найденыш», посвященном хорошо известному произведению американского писателя.

Читая Гарта, надо помнить, что многие картины калифорнийской жизни, которые сейчас могут показаться иному читателю в чем-то знакомыми и чуть ли не подражательными, были нарисованы Гартом впервые, были его открытием и основывались на вполне реальных фактах социального быта и социальных нравов Калифорнии 50-х годов. Не вина писателя, что эти элементы американской жизни, отражавшие истинное состояние общества сто лет назад, были в дальнейшем использованы как ходовой реквизит в десятках американских книг и кинофильмов о «диком Западе», полностью лишенных какой-либо социальной критики и не отмеченных даже малейшими художественными достоинствами.

Не то Брет Гарт, писатель, по праву вошедший в мировую классику.

Степные найденыши... Будет излюблен

рассказ этот в детстве намеченных лиц.

Фургон будет выслежен, смят и изрублен

и все же бессмертен на сотне страниц...

Лучшие страницы Гарта дают читателю живое ощущение истории, неповторимого, навсегда ушедшего быта, только еще осваиваемой человеком поэтичной природы, исполнены волнующего протеста художника против низости, алчности, против волчьих законов капиталистического мира.