— Определенные человеческие существа в рамках определенных протоколов подвергают себя экспериментам, которые выводят их за рамки обычных юридических норм. Я рассматриваю документ, подписанный в пользу Зевса-Питера-Ламы, как один из протоколов подобного рода.

— Никакой протокол не имеет силы упразднить человечность.

— Исключение только подтверждает правило, мэтр Кальвино, вы прекрасно это знаете. Тем более, что после десяти миллионов, потраченных обществом, я вообще нахожу идею открыть этот судебный процесс крайне безответственной. Мы с коллегами, кстати, до сих пор не можем взять себе в толк, как могло так случиться, чтобы жалоба этой молодой девушки была принята к рассмотрению судом. Если же вдруг, по каким-то непонятным соображениям, суд примет решение, хотя бы в малейшей степени покушающееся на нынешний статус Адама бис, государство заранее предупреждает, что объявит данный суд некомпетентным. Намотайте себе это на ус.

Судья Альфа погрузился во внимательное наблюдение за мухой, летавшей вокруг него, словно его единственной заботой на процессе была поимка этого замечательного представителя семейства двукрылых.

Мэтр Кальвино не сдавался.

— Я думал, вы явились сюда, чтобы свидетельствовать, а не отпускать угрозы. Нехорошо запугивать свободный суд.

— Согласен. Но можно напомнить ему, который уже час, если он об этом позабыл.

Тревожная дрема набросила на публику свои сети. Многие уже клевали носом. Воздух, казалось, был пропитан липкой тишиной. Взоры собравшихся невольно устремлялись к окну. Все сидели как на иголках, словно у них уходил последний автобус.

Осторожный удар в гонг немного взбодрил зрителей судебного спектакля. Поблагодарив юриста, судья Альфа объявил о том, что наступает черед заключительных речей обвинения и защиты, после чего суд удалится на совещание.

— Все пропало, — шепнул мне на ухо мэтр Кальвино.

— Подлость одержала верх. Я заранее знаю, что к моим доводам никто не прислушается.

Он в отчаянии обхватил голову руками.

— Я очень сожалею, Адам.

У меня не было сил отвечать. Мой мозг отключился. Ничего не изменится, я был в этом уверен. Я проведу оставшиеся годы жизни, заточенный в свою уродливую оболочку, в музейно-исправительной тюрьме. Мой ребенок родится и будет расти без меня. Для него и Фионы я останусь лишь в воспоминаниях как расплывчатый образ. И вообще, моя кожа трескалась со всех сторон, обжигающая боль все глубже проникала в тело, протезы испускали зловоние, а прогрессирующий сепсис должен был вскоре освободить меня от всех проблем, приведя меня на сей раз в настоящую могилу.

Вдруг двери суда с треском распахнулись и на пороге появилась Фиона с ярко-огненными, как никогда, рыжими волосами, тащившая за собой Зевса-Питера-Ламу.

— Остановите все! Господин Зевс-Питер-Лама желает сделать для суда важное заявление. Чрезвычайно серьезное показание!

Она шла по проходу, беспрестанно дергая за рукав знаменитого художника. Тот с опущенной головой пятился, время от времени поднимая к публике лицо, на котором застыла вымученная улыбка.

— Это вторжение незаконно, — сделал протестующий жест суцья Альфа.

— Мы не можем позволить себе на процессе такой важности экономить на свидетелях, — завопил мэтр Кальвино с лицемерным возмущением в голосе. — Мы обязаны выслушать последнее заявление создателя данного предмета искусства.

Судья Альфа на мгновение задумался, затем все же пригласил художника занять место на скамье для свидетелей.

Зевс-Питер-Лама указал рукой на меня и на одном дыхании произнес:

— Это подделка.

Все услышали слово, но ничего не поняли. Публика оцепенела, не зная, как реагировать. Выстрел Зевса, похоже, прошел мимо цели.

— Это подделка, — повторил он, тыча в меня пальцем, — это не мое творение, Адам бис, а весьма искусная имитация.

Мэтр Кальвино вскочил со своего места, словно вырвавшийся из клетки вскормленный в неволе орел молодой.

— Что привело вас к подобному заключению?

— У меня только что зародилось одно подозрение. И я считаю, что необходимо его проверить.

— У вас есть абсолютно точный способ проверить подлинность ваших произведений?

— У меня есть привычка ставить двойное клеймо. Это тайный способ, который позволяет мне определять, копия передо мной или оригинал.

— Можете ли вы приступить к осмотру вашего творения? Здесь? Сию же минуту?

Зевс-Питер-Лама нехотя встал со своего места и направился ко мне. Комиссар Левиафан перехватил его.

— Да бросьте, это же смешно! Существует лишь один Адам бис. Тот, кто стоит перед нами, не может быть подделкой.

— Давайте я проверю.

— Ну же, дорогой мой, вы такой великий художник, не уступите же вы этим неврастеническим припадкам, что временами поражают гениальных натур. Никто в мире не сможет сымитировать то, что творите вы своими поразительными руками. Такой шедевр невозможно скопировать!

В глазах Зевса мелькнуло сомнение. Казалось, еще секунда — и он откажется от задуманного. Вдруг его взгляд пересекся с взглядом Фионы, и он, вздохнув, покорно направился в мою сторону.

— Я обычно ставлю две небольшие татуировки на каждую из моих живых скульптур в труднодоступных местах: на правой подмышке и на левой ступне ноги — между двумя последними пальцами. Если этот объект несет на себе данные отметины, он мой. В противном случае…

Я едва не свалился в обморок. Заранее зная ответ, я дрожал от нетерпения, еле сдерживая дрожь. Мое сердце бешено колотилось.

Приступив к осмотру, Зевс быстро обнаружил волдыри и нагноения вокруг сделанных скальпелем насечек, бросил на меня удивленный взгляд, но не сказал ни слова и продолжал, прикрывая пальцами нос, так называемую экспертизу, после чего обернулся к суду.

— Господин судья, уважаемый суд, то, что находится перед вами, всего лишь подделка.

Левиафан рванул из-за своего стола и, заламывая руки, заорал:

— Это невозможно! Как могли одну скульптуру подменить другой? Где же тогда оригинал?

— Я не знаю, — ответил Зевс уставшим голосом. — Так или иначе, я самым ответственным образом удостоверяю, что эта вещь не является моим творением.

— Десять миллионов! Десять миллионов за подделку! Вы отдаете отчет своим словам?

— Государство приобрело подлинник. Я проверял экспонат в зале аукциона. А теперь обнаруживаю подделку. Я ничего не хочу объяснять, я просто констатирую факт. Прикажите начать служебное расследование! Какого черта, займитесь своей работой!

Зевс-Питер-Лама вновь развернулся во всей своей гневной красе. Он снова обрел свой неповторимый апломб, не стесняясь осыпать публику оскорблениями.

— Это вы мне скажите, куда девалось творение моих рук? Плод моего гениального труда? Я доверил вам продукт своего творчества, в который вложил сорок лет напряженной работы, а вы теряете его как банальную шпильку? На каком свете мы находимся? С кем я говорю? Верните мне мой шедевр! Верните мне мой шедевр!

Резкой пружинистой походкой он покинул зал суда, на прощанье оглушительно хлопнув дверью. Публика иступленно скандировала, провожая его:

— Верните ему шедевр! Верните ему шедевр!

В то время как комиссар правительства Левиафан падал в обморок, Дюран-Дюран колотил своих подчиненных, а судья Альфа, схватив молоточек обоими плавниками, расправлялся со своим столом, Фиона издалека с озорным видом подмигнула мне.

— Я же сказал вам, очистите зал от этой швали! Мы не можем загромождать здание суда всякими вульгарными подделками!

Служащие суда перенесли меня, дрожавшего как осиновый лист, и положили на кусок картона в подсобном помещении, куда обычно складывался мусор.

Фиона уже поджидала меня, с набитой одеждой сумкой в руке. Я быстро оделся, и мы застыли в долгом поцелуе.

— Идем. Карета скорой помощи ждет нас на прилегающей к суду улице.

— Так ты знала, что я болен?

— О, Адам, неужели ты мог подумать, что я не замечу этого еще в первый раз, когда увидела тебя в музее?