— Его невеста Фиона, присутствующая в этом зале, беременна от него.

— Но мочиться как?

— Министерство благодарит Роланду за честь, которую она оказала нам своим присутствием, а также за то, что выдала нам некоторые секреты своей философии.

Роланда уже приподнималась со своего места, когда Левиафан, представитель защиты, жестом остановил ее, чтобы учинить свой допрос.

— Рассматриваете вы себя, уважаемая госпожа, как предмет или как художника?

— Роланда — художник. Тело — материал.

— Если бы вы должны были сравнить себя с кем-то, сравнили бы вы себя, скорее, с Зевсом-Питером-Ламой, этим признанным гением и известным всему миру многогранным художником, или же с Адамом бис?

Роланда задумалась. Из-за нервного напряжения, вызванного сложными мыслительными процессами, ее бровь стала дергаться, угрожающе раскачивая правый рог.

— Роланда как Зевс-Питер-Лама.

— Таким образом, вы не считаете себя предметом?

— Роланда много предметов. Роланда путеводная нить в метаморфозах. Роланда тотальная поэзия.

Тут Роланда, которую уже никто не мог сдержать, вдруг перешла на японский. Позже расшифровка записей показала, что она принялась благодарить участников пресс-конференции по поводу ее участия в Токийской выставке; но тогда, естественно, никто ничего не понял, а все потуги Левиафана, судьи Альфы и мэтра Кальвино вернуть ее в лоно нашего языка оказались напрасными. Ей задавали вопросы, которые она выслушивала, покачивая рожками, а затем, мило улыбаясь, отвечала, используя идиомы жителей страны Восходящего солнца. Многословная. Восторженная. Неистощимая.

Не менее десяти раз пришлось благодарить Богиню-корову, прежде чем она соизволила покинуть зал заседаний под аплодисменты публики, удостоившись по пути благодарного поцелуя руки от Зевса-Питера-Ламы.

Защита ликовала. Было очевидно, что все свидетельства со стороны обвинения комиссар Левиафан обратил в пользу правительства. Теперь настал его черед вызывать свидетелей. Мэтр Кальвино с удрученным видом протирал платком вспотевший от возбуждения и жары лоб. Я ощущал себя настолько ослабевшим, что уже не мог скрывать бившую меня дрожь. Мои зубы выбивали бешеную дробь, но я будто со стороны, словно то были челюсти незнакомца, слышал, как они клацают, не попадая одни на другие.

Судья Альфа объявил, что перерыва не будет, и матч продолжался.

— Я вызываю Зевса-Питера-Ламу, — торжественно объявил Левиафан.

Зевс-Питер-Лама, фыркнув, взлетел с места и, расправив крылья, приземлился напротив судьи, гордо вытянув свой орлиный профиль. Осознавая, что нравится публике, он разжал в скупой улыбке губы, обнажив драгоценную начинку своих уст.

— Расскажите нам о вашей первой встрече с Адамом.

— Я встретил Адама на краю отвесной скалы, в тот момент, когда он был готов покончить жизнь самоубийством. Я предложил ему альтернативу — другую жизнь, жизнь неодушевленного предмета взамен жизни человеческого существа.

— И что же он ответил?

— Сначала ему было все равно. Но затем он все же последовал за мной и подписал бумагу, которую я демонстрирую суду: «Я полностью отдаюсь во власть Зевса-Питера-Ламы, который может делать со мной все, что пожелает. Мой разум целиком подчиняется его воле во всем, что касается моей личности. Находясь в добром здравии и твердой памяти, я самолично решаю стать его частной собственностью. Подписано: Я».

— Почему он подписал: Я?

— Потому что уже не знал, кем он был.

— Как вы можете оценить этот документ? Почему, на ваш взгляд, он так важен для данного процесса?

— Он выражает последнюю волю умирающего. Некоторые лица, в преддверии агонии, завещают свои тела науке. Что касается Адама, то он отдал свое тело искусству. Какая здесь разница? То же стремление. То же намерение.

Мэтр Кальвино выскочил из своего укрытия, словно кукла на пружине из шкатулки с сюрпризом.

— Однако вы не будете отрицать, что Адам передавал в вашу власть живое тело, ведь он потом не умер.

— Безусловно. В то же время это можно классифицировать как своего рода смерть его предыдущей личности, переход из предшествующего существования в совершенно иное. В сущности, операция, перенесенная им, была актом желаемого и продуманного самоубийства.

— Самоубийства, которое не повлекло его смерти!

— Самоубийства, которое порвало всякую связь с его человеческим обликом и позволило ему начать новое существование в качестве произведения искусства.

— А вы не испытывали неловкости, продавая Адама бис?

— Я всегда жил своим трудом. И, таким образом, всегда был вынужден продавать свои произведения.

— Продавать человека — то же самое, что и заниматься работорговлей, вам не кажется?

— Я продал творение, полученное в результате операции на человеке, который абсолютно добровольно решил прервать свою человеческую жизнь, дабы стать предметом искусства. Это не имеет ничего общего с работорговлей. Вам известны случаи, когда люди добровольно отдавали себя в рабство?

— Но теперь-то, когда этот человек протестует против того, что с ним сделали, и кардинально изменил свой взгляд на жизнь, что вы об этом думаете?

— Я уверен, что он заблуждается.

— И ничего больше?

— Могу добавить лишь то, что отныне это проблема его нового собственника — государства. Так или иначе, это подтверждает то, о чем я всегда говорил: без меня человечество не имело бы нынешнего облика.

Затем, не поинтересовавшись, будут ли еще у суда к нему вопросы, Зевс-Питер-Лама встал со своего места и покинул зал. Суд, в свою очередь, застыл как истукан от такой выходки.

Оправившись от изумления, судья Альфа призвал к себе Левиафана, чтобы потребовать вернуть художника, который не соизволил спросить у суда разрешения удалиться. Представитель правительства принялся горячо уверять судью, что ему и полдня не хватит, чтобы уговорить гениального творца снизойти до столь унизительного, на его взгляд, поступка, пока тот с кислой миной не вынужден был согласиться.

— Следующий свидетель! — загремел голос судьи Альфа, который все свое раздражение выплеснул на гонге.

Дюран-Дюран вертлявой походкой подошел к барьеру и, брызжа слюной, взахлеб принялся распинаться о важности своей задачи в роли хранителя музея. Он строчил как пулемет, выплевывая все новые и новые доказательства в пользу того, что никоим образом невозможно допустить, чтобы экспонат, принадлежащий коллекции Национального музея, мог свободно гулять по улицам и, вообще, вести личную жизнь; его в обязательном порядке необходимо передать в руки экспертов с тем, чтобы не допустить его быстротечной деградации. Судья с угрюмым видом смотрел на него, как, наверное, смотрит здоровенная пресытившаяся щука на мелкого пескаря.

Наконец слово взял знаменитый юрист, член Государственного совета, который изложил суду свою экспертную оценку. Произведение Адам бис стало объектом двух совершенно законных коммерческих сделок. В одном случае, это была продажа частному лицу — миллиардеру Ставросу, в другом — приобретение для Национального музея в рамках открытого аукциона, и аннулировать эти транзакции никто не уполномочен. Тем более, что последняя дорого стоила всем налогоплательщикам. Эксперт вещал равнодушным тоном, без всякого нажима, без малейшего стремления украсить свою речь, заинтересовать слушавших, словно он бубнил про себя молитву. Убаюканные зрители погрузились в дремоту, за исключением судьи Альфы, который возвышался на своем кресле, уставившись на юриста широко раскрытыми глазами, похоже, абсолютно лишенными век.

Публику разбудил мэтр Кальвино, который тут же набросился на эксперта:

— Покупать человека у другого человека — не отдает ли это, согласно юридическим нормам, работорговлей?

— Адам бис не был представлен на этих торгах в качестве человека, он был описан и зарегистрирован под соответствующим номером как товар. Он проходил по документам как часть наследства Ставроса.

— Давайте же будем серьезны. Речь идет о человеческом существе.