– Кто-нибудь может мне сказать…

– Эстлос! С тобой ничего…

– Господин Зайдар, не можете ли вы…

– Кто-то разрезал, вы же видите.

– Он в крови.

– Д-д-думаю, что з-з-здесь…

– Но кто кричал?!

Шесть голосов, два языка, вся шкала эмоций, от истерики до иронии. Господин Бербелек ждал, когда появится капитан Вавзар и установит порядок, однако араб все не шел; появились только двое дулосов, остановились позади в замешательстве, не зная, что предпринять. Иероним, впрочем, оказался здесь чуть ли не самым низкорослым, не мог увидать над головами собравшихся, кто там еще прибежал. Вцепившись одной рукой в сетку, второй оттолкнул склонившегося к разрезу Урча.

Перехватил короткий взгляд Портэ. Старый слуга указывал на его голову.

– Кровь, эстлос.

Господин Бербелек дотронулся до лба, в этот момент «Аль-Хавиджа» легонько наклонилась, вавилонский гвардеец обрушился на него всей тяжестью. Господин Бербелек оттолкнул его, ткнув локтем под ребра.

– Тихо! – рявкнул он. – Все! По своим каютам! Зайдар, останься. Вы! К капитану. Ну!

В мгновение ока все выполнили его приказы.

Когда он остался на балконе с нимродом, то наклонил перед ним голову.

– Посвети. Рана, чувствую кровь. Погляди.

– У-у, довольно глубокий разрез, кажется, кость видна. Затупленным острием. Это он?

– Что? Кто?

– Когда убегал.

Оба взглянули на разрезанное плетево. Господин Бербелек пропустил между пальцами одну из нитей.

– Ликот, – пробормотал задумчиво.

Ликотовые деревья, выморфированные из дуба и кедра в столетних садах славнейшего текнитеса флоры, Филиппы из Галлии, ценились из-за невероятной крепости и легкости их волокон. Ликот часто использовали вместо твердых металлов, когда важным критерием материала оказывался его вес, – чтобы не ходить далеко, гнездо на воздушной свинье на три четверти построено из ликота. Ликотовая сетка практически неразрезаема, нет ножей столь острых и людей столь сильных.

Господин Бербелек в раздумьях дотронулся до раны на голове, поднял глаза на нимрода.

Ихмет заморгал, дернул себя за бороду.

– Не я, – прошептал он. – Это не я.

Только это и успел, поскольку уже подбегал капитан Вавзар вместе с тремя дулосами и задыхающимся демиургосом метео.

– Прикажешь рабам проверить всех пассажиров и членов экипажа, – сказал арабу господин Бербелек, прежде чем тот успел открыть рот. – Пусть спрашивают, где те были, когда услышали крик, и кто это может подтвердить. Выдели людей, чтобы хоть как-то залатали эту дыру, у нас дети на борту. И пришли мне в кабину чистые бинты, я пойду умоюсь. Дулосам доложиться моему слуге. Ты спал?

– Да.

– Понимаю.

Господин Бербелек вернулся в свою кабину. Шипел на каждом шагу. Позже взглянул на ноготь большого пальца левой ноги. Тот был черным от выступившей крови. С обмытой и перевязанной головой, Иероним исследовал фрагмент косяка, о который стукнулся (на нем остался размазанный красный след). Никаких острых граней, щепок, торчащих гвоздей; ровно заглаженное дерево.

Портэ пересказал принесенную дулосами информацию. Господин Бербелек послал его за капитаном. Вместе они вошли в кабину М. Кровать расстелена, лампы горели, на столе лежали две книги, стоял кубок с вином, оно немного расплескалось. Проверили багаж. Не было штанов, в которых пассажирку видели днем; и наверняка одного из гиматиев или рубахи, но этого не скажешь наверняка.

– Ее точно нигде нет? – спросил Иероним.

Измаилит покачал головой:

– Обыскали каждый закуток «Аль-Хавиджы», эстлос.

Зачем кому-то убивать Магдалену Леес, библиотекаря воденбургской академии? Ради денег? Ха! Теоретически она могла выпрыгнуть сама, но это делало бы ее самоубийцей, а такого изъяна Формы он в ней не заметил. Значит, кто-то ее убил, разрезал ликотовую сеть и вытолкнул Магдалену из аэростата. Знала ли она раньше кого-нибудь из пассажиров «Аль-Хавиджы»? Даже если и так, то оба отлично это скрывали. Но зачем бы случайному попутчику ее убивать? Причине, стало быть, пришлось бы появиться за полтора дня с начала путешествия. А приняв во внимание, что в первый день женщина напилась… Сегодня пришла ко мне, хотела что-то узнать, хотела создать между нами Искренность; я вбил ей ту Форму в глотку. И теперь она мертва. Библиотекарь.

Иероним снова вышел на балкон. Они летели за ветром, воздух оставался почти спокоен, из-за туч вышла Луна. Раб трудился над поврежденной сетью, связывал ее ликотовыми нитями. Увидев Иеронима, преклонил колено, низко опустив голову.

Господин Бербелек взглянул вдоль ряда закрытых дверей; везде еще горел свет, мутные проблески сочилось сквозь узкие оконца.

– Почти посредине, не смог бы сбежать вокруг, в коридор, носовой или кормовой; у него оставалось не больше двух-трех секунд, прежде чем я вышел. Я увидел бы его – или хотя бы услышал.

– Ты прав, эстлос, это должен быть кто-то из этих кабин, – сказал Вавзар. – Кто здесь, м-м, господин Зайдар, господин Гистей, мхм, твои дети, эстлос, и, мхм, твои слуги.

– Глупишь. Где бы он мог укрыться проще всего? Где ближайшее укрытие? – Господин Бербелек указал на двери, перед которыми они стояли. – Он прекрасно знал, что кабина Леес пуста.

– Ах. Верно. А после он мог пройти срединным коридором в свою кабину и выйти из нее как ни в чем не бывало.

Господин Бербелек покачал головой.

– Не думаю. Завтра нужно будет опросить пассажиров. Если кто-то видел его выходящим из кабины жертвы… Он или перебежал сразу же – и ему повезло, или же ждал. Некоторые не показались вообще.

– Господин Третт и господин Вукатюш —

Господин Бербелек поднял руку.

– Нет, и ничего подобного ты не будешь рассказывать. – Он повернулся к рабу. – Ты! Ведь выпорю.

Дулос заткнул уши и закрыл глаза.

– Ничего не слышал, ничего, ничего, – повторял он, склонившись.

Господин Бербелек кивнул капитану.

– Доброй ночи.

– Доброй ночи, эстлос.

Иероним вернулся в кабину Магдалены Леес. Что она делала в тот момент? Вышла на балкон вдохнуть ночного воздуха или, например, поговорить с убийцей? Он, должно быть, пришел, постучал, нельзя ли на пару слов, вы ведь еще не легли, не займу много времени, может, здесь, не стану входить в кабину одинокой женщины, – и когда она отвернулась…

За чем убийца ее застал? Она налила себе вина. Господин Бербелек понюхал. Дешевое розовое. Любит вино, мы все это знаем. Любила. В любом случае, этого не успела выпить. Книжки. Открыл первую. «Пятая война кратистосов» пера Орикса Брита. Полистал. Никаких закладок, пометок. Судя по виду, читали ее нечасто. Раскрыл вторую. Не узнал алфавит, предэллинская пиктография, немного символов, упрощенных почти до букв, но также и вдосталь более сложных образов, голова, рога, конь, повозка, корабль, река, крыло, волна. Кто печатает такие вещи? Это ведь не окупается. Полистал, задерживаясь на гравюрах. Фронтон дворца. Какая-то треугольная площадь. Женщины в кафторских платьях, по крайней мере – с открытой грудью и тонкими талиями (гравюры были нелучшего качества). Мужчина с головой льва, мужчина с головой птицы. Топор с двойным острием. Танцующие люди, нагие. Бык. Воитель в набедренной повязке, с копьем и овальным щитом. Земледелец в поле, склоненный над плугом. Женщина с —

Господин Бербелек придвинул книгу ближе к лампе.

Женщина с миской на вытянутых руках, нагая, над ней полная Луна, рядом вторая женщина, в кафторском платье, голубь над ее головой, змея под ногами.

Господин Бербелек выпил вино и украл книгу.

Король Бурь был одним из многих кратистосов, проигравших во Второй Войне, в 320 году После Упадка Рима. На самом деле звался Юлием Кадецием, сыном Юлия, но об этом знали разве что историки. Когда он пришел в мир, над Иберийским полуостровом разразилась семидневная буря, от молний и вихрей которой пострадали почти все города и селения полуострова. Антос Короля Бурь всегда сильнее всего отражался в Огне и Воздухе. И все же не был настолько силен, чтобы противостоять натиску кратистосов, с аурами коих он соседствовал: К’Азуры, окончательно принявшего под свое крыло всю Иберию, Меузулека Черного и Иосифа Справедливого из Северной Африки, Сикста из Рима, Белли Афродиты-из-под-Альп. Он пробовал сбежать на Корсу, а потом на другие острова Средиземного моря, но территории оказались уже поделены, керос застывал. Король Бурь не хотел очередной войны. Потому добровольно удалился в изгнание, забрав с собой и свой город, Оронею. Оронею построили на высоких прибрежных скалах, омываемых с юга теплыми волнами Средиземного моря. Сперва александрийская твердыня, позже арабский город, один из торговых центров манатских измаилитов, ни разу не осажденная, ни разу не разрушенная, она сохраняла свою смешанную эллино-ориентальную архитектуру и абрисы куполов с мягкими формами, с каменной цитаделью с белыми стенами и крепкими башнями посредине, на самой вершине, и с низкой садовой застройкой на склонах; еще ниже разрастались «торговые села»-спутники, за коими тянулись террасные поля и виноградники. Король Бурь все это забрал с собой. Начал с морфинга на стадий в глубь скалы, на плитах каковой покоилось все плоскогорье. Он не обладал хорошим чувством ге, но ведь речь не шла о том, чтобы сделать Землю еще больше Землею; напротив. Поскольку, по требованию К’Азуры, Король Бурь подписал Письмо Смирения, ему дали время. Через тридцать три года скалы Оронеи, чья Форма стала уже по большей мере Формой Огня и Воздуха, начали перемещаться к новому естественному месту своего пребывания: на небе, в двадцати стадиях над сверкающей синевой Средиземного моря, на стыке антосов К’Азуры, Белли, Сикста и Иосифа Справедливого. В погожие безоблачные дни мореходы могли увидеть Оронею, малый эллипс тени под Солнцем; с берегов она оставалась невидима. Чаще всего, впрочем, заметить ее считалось дурным знамением, многих отговаривали плавать теми путями: оронейцы свой мусор и нечистоты сбрасывали прямо в море, и в портах Европы и Африки ходили легенды о кораблях, уничтоженных «плевком Короля Бурь», утопленных людях, утраченных грузах. Да и погода здесь всегда бывала капризна, антос Короля Бурь, усиливая Формы пироса и аэра, то и дело создавал ураганы, штормы, торнадо. Впрочем, отчасти это оставалось сознательной морфой Юлия, которому как-то приходилось обеспечивать Оронею постоянным притоком свежей воды. Но со времени, когда сделались популярны воздушные свиньи, Оронея вышла из изоляции, открыла торговлю, весьма востребованным строительным материалом стал камень с Формой, измененной в короне Короля Бурь, так называемый оронейгес. Якобы в Александрии уже строили из него целые «воздушные дворцы», аэргароны, воплощали сны безумных архитекторов. По крайней мере так рассказывала Иерониму эстле Амитаче.