Я растерянно смотрела на это пиршество смеха и, не выдержав, расхохоталась тоже. Это действительно нелепо: вместо благодарности за такое сумасшедшее предложение я почти уговаривала великую писательницу не делать его!

Рука Колетт легла на мою руку:

– Дитя мое, если у меня и были какие-то сомнения, то столь эмоциональным отказом вы их полностью рассеяли. Вы будете прекрасной Жижи! – Она жестом остановила мои не успевшие излиться возражения. – Балерины очень трудолюбивы, а вы наверняка талантливы, у вас все получится. На Бродвее прекрасные режиссеры и актеры, вам помогут. Вам нравится местная кухня?

– Что?

– Я спросила, нравятся ли вам эти булочки?

Я растерялась окончательно. Какие булочки, при чем здесь булочки?! Глаза умоляюще уставились теперь уже на маму, чтобы защитила, если Колетт заставит есть мучное.

– Я не ем булочки… Это чтобы не растолстеть, я ведь балерина…

Господи, что я говорю! Сама Колетт довольно полная, но это от сидения в инвалидном кресле, вдруг она обидится на мое замечание о полноте? Мне вовсе не хотелось обижать писательницу.

– А салат вы любите? Попробуйте вот этот, вам понравится. Вы читали мою «Жижи»?

Она разговаривала со мной так, словно я ровня. Блестящий урок поведения с людьми! Кто я по сравнению с ней? Несостоявшаяся балерина, которой пришлось уйти в танцевальные шоу, потому что в примы не выбиться никогда? Актриса, все роли которой состояли в предложении сигарет или помахивании платочком на прощанье? Меня даже не всегда указывали в титрах, а уж упоминать в критике вообще не находили нужным.

Но передо мной сидела одна из самых видных писательниц и разговаривала запросто, как бабушка с внучкой. Правда, бабушкой она мне вовсе не показалась. Колетт при всех ее болезнях и немалом возрасте сам возраст, кажется, не касался. Сколько ей лет? Наверное, довольно много, а в глазах мелькали чертики, и выкинуть какую-нибудь штуку вроде колеса или сальто прямо посреди ресторана мешала только ограниченная подвижность.

Мне стало легко и весело, речь о роли уже не шла, мы просто болтали.

– Вы бывали в Америке? Нет? Вам понравится на Бродвее. Каждая стоящая актриса должна попробовать себя на Бродвее.

Я снова пыталась возразить, но Колетт остановила меня жестом и также жестом попросила Гудекета подать ей фотографию. То, что она написала, все же заставило меня заплакать:

«Одри Хепберн – подлинному сокровищу, которое я нашла на пляже».

У мамы на глазах тоже были слезы. Ее дочери предлагали заглавную роль в спектакле на Бродвее, и кто предлагал – сама Колетт!

В номере у меня началась почти истерика:

– Мама, я не смогу! То, что я играла до сих пор, не годится никуда. Я не умею играть, я умею только танцевать! Я вообще не понимаю, почему меня называют симпатичной и фотогеничной!

Удивительно, но от столь лестного предложения меня захлестывало отчаянье. Это не было капризом или желанием набить себе цену, я действительно боялась не справиться и подвести великую Колетт.

Пока мы беседовали в ресторане, все казалось легким и простым, к тому же разговор больше не шел о роли, Колетт решила, что играть буду я, и менять свое решение не собиралась. Но стоило остаться наедине с мамой, сомнения захлестнули снова.

А ведь был еще Джимми! Как я могла уехать работать за океан, пусть даже совсем ненадолго, если мы уже решили пожениться?! Похоже, мама размышляла над этим тоже. Джеймс Хенсон слишком сладкий приз для баронессы ван Хеемстра, чтобы отказаться от такого зятя. Мама промолчала, но на ее столике я увидела «Жижи», означало ли это, что выбор сделан?

– Мама, я возьму почитать?

– Да, конечно.

Слишком спокойно, из этого следовало, что мама уже прочитала сама и не нашла в тексте ничего предосудительного для своей дочери. А также она знала, о чем пойдет речь в ресторане. Значит, Колетт или ее сопровождающий успели поговорить с мамой? Но так нечестно, могла бы и меня предупредить! И я бы не выглядела полной дурой, умоляющей не облагодетельствовать себя.

Как случилось, что я до сих пор не прочитала эту книгу?! Где были мамины и мои глаза?! «Жижи» опубликована в 1945 году, конечно, нам обеим несколько не до творчества Колетт, хотя я много о повести слышала.

Боже мой! Уже после второй страницы я едва сдержалась, чтобы не помчаться в Отель де Пари, где остановилась писательница, чтобы встать перед ней на колени и рыдать, уткнувшись в них. Половина интонаций книги я слышала сама из уст родственниц. Конечно, мама никогда не мечтала сделать из меня содержанку, но прививала хорошие манеры очень похожим на госпожу Альварес тоном.

В пьесе юную Жильберту (Жижи) воспитывают мать, бабушка и сестра бабушки, надеясь сделать ее содержанкой состоятельного человека. Мать Жижи, несостоявшаяся актриса, играющая мелкие роли в местном театре, не верит в семейное счастье, а для дочери желает только возможности удачно пристроиться.

Но у Жижи никак не получается быть такой, как от нее требуется, она слишком живая и непосредственная.

Когда один из дальних и богатых родственников вдруг остается один, потому что любовница его бросила, три взрослые женщины немедленно решают, что пришла пора их подопечной. Вот уж чего не ожидали бабушка, тетушка и мать, так это того, что между молодыми людьми вспыхнет настоящее чувство. По мнению бабушки и матери, Жижи совершает величайшую глупость – она влюбляется в того, кого ей прочат в любовники. Поддерживает Жижи только сестра ее бабушки.

Финал прекрасен – молодой человек делает Жижи предложение, но стать не его любовницей, а его женой! Искрометный юмор божественной Колетт делал произведение настоящей жемчужиной. Если все ее реплики счастливо сохранят в сценическом варианте, получится прекрасная пьеса. О том, чтобы сыграть Жижи на бродвейской сцене, страшно даже думать.

Все дни, что оставались до конца съемок фильма «Ребенок из Монте-Карло», которые шли в это время, я каждую свободную минуту общалась с Колетт. Теперь уже не в ресторане, в своем номере великая писательница читала мне «Жижи» вслух. Даже если бы ничего не состоялось, если бы мне вообще не удалось сыграть эту роль, уже за одно знакомство с этой замечательнейшей женщиной я была благодарна судьбе! Сколько в ней душевной энергии и теплоты, сколько озорства!

Как только не называли Колетт те, кого она не желала замечать или признавать! Строптивой старухой, ворчливой, даже злой… Это добрейшая женщина, веселая, немного лукавая, о старости которой говорить просто неприлично, ограниченная в движении, запертая в своем инвалидном кресле, она производила впечатление необычайной подвижности. Свобода духа взяла верх над скованностью тела.

К сожалению, Колетт прожила после нашего знакомства очень недолго, она умерла в 1954 году, но увидеть отзывы о моем выступлении на Бродвее успела.

Теперь, когда болезнь заставила меня саму познать, что такое инвалидное кресло, я часто вспоминаю Колетт. К сожалению, у меня просто нет сил, чтобы быть столь же живой, но бодрости духа стараюсь не терять, у меня перед глазами был замечательный пример того, как человек может если не победить болезнь, иногда это невозможно, то все же не сдаваться ей до последнего часа.

Я настолько увлеклась Жижи, что чуть не провалила свою, хотя и весьма пустую роль забавной няни, вечно попадающей в дурацкие ситуации, в «Ребенке из Монте-Карло». И все равно страшно боялась театральных подмостков. Одно дело выходить на сцену кабаре в толпе из пары десятков танцовщиц, играть в кино, делая дубль за дублем в случае неудачи, и совсем другое на Бродвее играть в необыкновенной роли, когда исправить ничего нельзя, и если на премьере не сможешь покорить зрителя, то хорошего ждать нечего.

Тогда я осознала разницу между театром и кино. В кино можно переснимать и переснимать, пока пленка не закончится, в театре каждый раз единственный. Но в этом есть свой плюс, если фильм снят, исправить уже ничего нельзя, а на сцене можно завтра сыграть чуть иначе.