Кен спросил гостей, какие напитки они предпочитают. Реквизит — его смокинг — требовал учтивого поведения. Ярость обходится без покровов. Анджела решила воздержаться, Пайт попросил чего-нибудь с джином. Сезон тоника еще не начался, поэтому можно джин пополам с сухим вермутом европейский мартини. В общем, что угодно, только не виски. Он рассказал про то, как разило виски на городском собрании, и был разочарован, когда его рассказ не вызвал смеха.

— Каков первый пункт повестки дня, Кен? — спросил он раздраженно.

Кен, игнорируя его, обратился к Анджеле:

— Что ты обо всем этом знала?

— Понятно, — сказал Пайт. — Устный экзамен.

— Столько же, сколько и ты, — ответила Анджела, — Ничего.

— Ты должна была догадываться.

— У меня насчет Пайта всегда масса догадок, но уж больно он скользкий.

— Я бы назвал это ловкостью, — вставил Пайт. Кен не сводил взгляд с Анджелы.

— Ты проводишь в Тарбоксе весь день. Это я отсутствую с семи до семи.

Анджела подалась вперед, исторгнув из кожаного кресла тяжкий вздох.

— Что ты хочешь этим сказать, Кен? Что я несостоятельная жена?

— Одно из достоинств Анджелы, превращающих ее в хорошую жену для Пайта, какой не смогла бы стать я, — ее добровольная слепота, — сказала Фокси.

— Ничего об этом не знаю, — сказала Анджела и налила себе бренди, чтобы оправдать новую позу в кресле. То был пятизвездочный коньяк, но на столике оказались только большие стаканы. В хозяйстве Фокси таких проколов было не счесть. Навещая ее под конец дня, Пайт замечал, как бы ни мешала этому светлая радуга ее объятий, немытые тарелки, оставшиеся еще от завтрака, книгу, заложенную сухой полоской бекона. Когда он обращал ее внимание на подобный непорядок, она утверждала, что сделала это специально, чтобы его повеселить; но он замечал, что у нее не всегда чистое нижнее белье. Не сумев оставить высокомерное возражение Анджелы без ответа, она выпрямилась, потревожив спящий у нее на коленях сверток.

— Я хотела сделать комплимент. По-моему, это замечательное свойство. Я бы никогда не смогла превратиться в мудрую жену, глядящую на мужнины проказы сквозь пальцы. Я по натуре ревнива. На вечеринках я видеть не могла, как ты подходишь к Пайту с ласковой улыбкой собственницы и уводишь его домой, в постель.

Пайт поморщился. Он предпочитал подсластить пилюлю для Кена, сменить пластинку, С видом постороннего, задающего невинный вопрос, он спросил:

— Как ты об этом узнал?

— Кто-то ему напел, — вмешалась Фокси. — Женщина. Ревнивая женщина.

— Джорджина, — догадался Пайт.

— Она самая, — подтвердила Фокси.

— Нет, Марсия Литтл-Смит, — сказал Кен. — Увидев меня третьего дня в городе, она спросила, продолжается ли в нашем доме ремонт: иначе почему рядом с домом так часто стоит пикап Пайта?

— Вранье! Просто они сговорились, что будут настаивать на этой версии, — сказала Фокси Пайту. — Конечно, Джорджина! Когда она застала нас на прошлой неделе, я поняла, что она сделает нам гадость. У нее самой в жизни нет любви, вот она и не выносит чужого счастья.

Пайт не одобрял ее настроение рубить сплеча. Он считал, что они обязаны щадить двоих людей, которых украсили рогами.

— И тогда ты ему все рассказала? — обратился он к Фокси осуждающе.

Россыпь алмазов на ее лице не удержалась в сети, что удерживала их до этого мгновения.

— Да, да! Начала и не смогла остановиться. Мне тебя жаль. А впрочем, нет: это из-за тебя я прошла через ад. Анджела, пробуя коньяк, улыбнулась Кену. — Они ссорятся.

— Это их трудности, — ответил Кен. Его непреклонный тон подсказывал, что он видит проблему не так, как Пайт: не как трудную ситуацию для всех четверых, вторжение на чужую территорию, которое должно разрешиться возвращением на прежние рубежи. Кен старался снять ответственность с себя, вывести себя за скобки.

Анджела, испугавшаяся вместе с Пайтом непреклонного настроения другой пары, спросила негромко, слегка наклоняя овальную голову в сторону Фокси:

— Джорджина застала вас на прошлой неделе? Но Пайт клялся, что все кончено.

— Он тебе наврал, милая.

— Нет, не наврал! — У него запылало лицо. — Я приехал, потому что тебе было плохо. Мы не занимались любовью, даже почти не разговаривали. Мы согласились, что аборт положил конец тому, что должно было прекратиться гораздо раньше. Кажется, все ясно.

— Разве? — Опущенные глаза, поджатые губы. Он помнил выразительность ее рта. В ее поведении сочетались капитуляция и вызов. Пайт улавливал во всей ее позе мольбу не заставлять ее еще раз пережить унижение, испытанное когда-то из-за Питера.

Кен снова принялся за Анджелу.

— Велика ли твоя осведомленность? Ты знаешь, что на той вечеринке, когда убили Кеннеди, они заперлись в ванной наверху? Что он одно время встречался и с Джорджиной, и с Фокси, что сейчас у него тоже есть женщина?

— Кто?

Быстрый вопрос Анджелы застал Уитменов врасплох. Они переглянулись, но не подали друг другу сигнала.

— Би! — бросил Кен Анджеле в лицо.

— Нежнейшая Би… — проговорила Анджела, водя пальцем по второй сверху перекладине с внешней стороны левого кожаного подлокотника. Лесбийская отчужденность, скрытая боль. Носить хитон, слушать стихи, дотрагиваться до руки. Хоккей на траве.

— Сплетни! — отрезал Пайт. — Какие у вас доказательства?

— Не трудись, Пайт, — сказала Анджела, ни на кого не глядя., Кен снова превратился в ментора. Сверкая серебряными, висками, он наклонился к Анджеле.

— Ты знала про аборт? — Его лицо налилось кровью, но аккуратный рот-кондиционер внушал надежду, что ему не грозит апоплексический удар. Усердный ученик, объект издевательств на переменке. Не дразнись, Пайт, не дразнись…

— Почему бы ему не отстать от моей жены? — спросил Пайт Фокси.

Анджела ответила на вопрос Кена утвердительным кивком и проговорила:

— У меня впечатление, что они пошли на это не только из-за себя, но и из-за тебя. Циничная женщина родила бы и назвала ребенка твоим.

— Только если бы я оказался слепцом. Я сумел бы разглядеть, что он не имеет отношения к Уитменам.

— Тут и смотреть не обязательно — достаточно прислушаться, — ввернул Пайт. — Уитмены с рождения начинают читать нотации.

— Среди вариантов, которые я рассматриваю, — сказал Пайту Кен, фигурирует предъявление обвинения Торну. Ты бы проходил по делу как соучастник.

— Почему, ради Бога, объясни? Ведь это, наверное, самый христианский поступок за всю жизнь Фредди Торна! Он не был обязан этого делать, но сделал — из жалости. Может быть, даже по любви.

— К кому?

— К друзьям. — Сказав, это, Пайт почувствовал, как его сердце дрожит от волнения любви, словно они с Фредди, убрав разделяющую их перегородку, наконец-то поняли друг друга, чего всегда жаждали, как едва не произошло однажды на самом деле, в сырой прихожей у Константинов. Ненависть и любовь всегда доискиваются правды.

При следующих словах у Кена странно, как у обиженного подростка, пытающегося восторжествовать над обидчиками, выпятилась верхняя губа.

— Он сделал это, потому что любит во все совать нос. Но разговор не об этом. Что сделано, то сделано, и я не вижу пути назад.

Анджела первой поняла смысл его слов.

— Не видишь? — переспросила она.

— Давайте перейдем к сути, — продолжил Кен. — В некоторых ситуациях есть возможность отыграть назад, в некоторых ее нет. В данном случае я такой возможности не вижу. Простую неверность еще можно было бы простить, длительный роман тоже, но ведь она при этом вынашивала моего ребенка…

— Не надо суеверий! — перебила его Фокси.

— …а потом эта чудовищная выходка с Торном…

— Как ты можешь его осуждать? — не выдержала Анджела. — Пайт прав: при данных обстоятельствах — это был жест милосердия.

— Все лето она писала мне длинные письма, признаваясь в любви к тебе, сказал Пайт, понимая, что оправдания бесполезны. Ему приносило удовлетворение, что он остался верен Господу, милостиво прощающему нам мольбы, строгому судье, накрывающему живущих крылом порядка.