— Кто к нам пожаловал! — воскликнул он. — Чудесный день. — Он усадил ее в кресло и, заставив открыть рот, спросил: — В каком месте беспокоит? Успели высказаться уже трое: хороший знакомый Фокси, игривый человечек, скучный вежливый знакомый и чужак — анонимный специалист.

— Здесь. — Она ткнула пальцем в щеку и провела по зубам языком. Фредди слушал ее объяснения, прижимая к груди зеркальце. — Верхний коренной. Больно от сладкого. Еще вот здесь, с другой стороны, дыра в месте, где раньше была пломба. Кроме того, во всех книгах написано, и моя мать твердила, что у меня посыплются зубы, потому что весь кальций пойдет ребенку.

— Ты принимала кальций?

— Кажется, железо. В общем, все, что прописывал доктор Аллен.

— При современной структуре питания дефицит кальция — уже не проблема. Это в диких племенах у рожениц выпадают зубы. Позволь взглянуть. — Он действовал очень осторожно, всего раз задел нерв и извинился. Сквозь запах мяты из его рта пробивался дух съеденного на обед — возможно, телятины. Его ароматные пальцы оказались у нее во рту. Как многое из того, что вызывало у нее абстрактный страх, — роды, адюльтер — реальность и здесь оказалась неоднозначной и не такой уж страшной.

— У тебя крепкие зубы, — сказал он, тыча карандашом в муляж. В детстве эти муляжи казались Фокси воплощением ужаса. Странно, что он сказал «крепкие» вместо «хорошие» или «здоровые».

Она сосчитала отметки на муляже.

— Четыре дырки! — Она всегда становилась болтливой в стоматологическом кресле, как будто пыталась оттянуть встречу с зубным бором.

— Это немного, — заверил он ее. — Начнем с того зуба, который тебя беспокоит.

Он вооружился шприцем.

— Обычно я обхожусь без новокаина, — отважно сказала она.

— А сегодня не обойдешься. — Он был профессионален и неотразим. Куда подевался неряшливый тролль, дурачившийся на вечеринках? За линзами его глаза совершенно расплывались, его можно было только слышать и осязать. — В нашем ремесле все время появляется что-нибудь новенькое. — Он выбрал местечко у нее на верхней десне и прыснул туда чем-то холодным. Десна одеревенела, и она не почувствовала укола иглы.

Дожидаясь, пока подействует новокаин, Фредди возился за столом. Фокси зевнула; Тоби, накормленный в два часа, в пять проснется и потребует еды. Собственные ноги на стальной подставке казались ей большими, плоскими, бледными. В большом окне можно было наблюдать абстрактный вид: шиферную крышу тарбокской почты, словно нарисованную в небе. День был необычно теплым для конца ноября. Тучки, то и дело набегавшие на солнце, отбрасывали на город густую тень. Фокси удивлялась, почему Пайт не прислал ей цветов. Фредди грозно звенел металлом, его медсестра, курносая девушка с полосатой, как у скунса, челкой сновала взад-вперед между приемной и соседним кабинетом, где был стол, бунзеновская горелка, муляж детских зубов, кушетка. Ближе, на шкафу с выдвижными эмалированными ящиками, играло радио. Музыка то и дело прерывалась бесстрастным мужским голосом. Фокси недоумевала, откуда берется такая музыка, кто ее сочиняет — люди или машины, кто с таким упорством заставляет ее звучать в кабинетах зубных врачей, гостиничных вестибюлях, на борту самолетов. Кен сравнивал такую музыку с зубной пастой. Фредди откашлялся.

— Твоя мать по-прежнему у вас? Она сегодня будет? — Торны устраивали чопорный прием, на котором Фокси рассчитывала после длительной разлуки повидаться с Пайтом.

— Нет, во вторник мы посадили ее в самолет. Наконец-то!

— Разве Кену мешало присутствие тещи?

— Меньше, чем мне. Я привыкла к одиночеству.

— Она показалась мне симпатичной.

— Конечно. Но я не жила с ней с самого колледжа. Я уже не в том возрасте, когда нужна мать.

— Ее порадовал внук. — Это не было вопросом.

— Немного с ним посюсюкала. Но люди ее возраста, как оказалось, не очень гибкие, и мне пришлось приложить немало сил, чтобы младенец не действовал ей на нервы. Она примеряла туалеты и вспоминала прошлое, а я бегала вверх-вниз по лестнице.

Фредди уже вот-вот должен был взяться за бор, и рот Фокси заранее наполнился слюной. Ей очень хотелось рассказать ему все-все: о первой музыке боли, о том, как сокращались антракты покоя, о равнодушии врачей и сестер, об анестезии, от которой сперва заревело в ушах, после чего она утонула в реве, о поразительном, ищущем взгляде новорожденного, о дикой мысли, какая могла посетить только в полуобморочном состоянии, — что он больше похож на Пайта, чем на Кена, о том достойном удивления факте, что у нее, стройной Фокси, оказалось более чем достаточно молока…

— Она как будто не очень торопилась назад к мужу, — продолжил Фредди.

— Да, меня это тоже удивляло. Но она очень преданно отзывалась о своем Роте. По-моему, она воспринимает свою жизнь как сказочку про Золушку со счастливым концом. После сказки наступила приятная быль, а ей скучно…

— Она нашла в Кене родственную душу. — Снова не вопрос, а констатация.

— Не то слово!

Фредди ожидал более пространного ответа; получив отпор, он облизнул губы и ляпнул:

— Еще ее влекло ко мне.

— Как и всех нас, Фредди.

Медсестра, возившаяся в углу со стерилизатором, усмехнулась у Фредди за спиной. Чувствуя, что над ним подтрунивают, он стал суше.

— Мы обсуждали зачатие. Она не делилась своим впечатлением от беседы?

Медсестра покинула кабинет.

— В общих чертах. Вы рассказывали друг другу сказки.

— Не совсем. Помнится, мы пришли к выводу, что ветру так же легко оплодотворить женщину, как и мужчине, главное — верить, что это реально. Получается, что любое зачатие можно назвать непорочным. — Непонятно было, какой смысл он вкладывает в свою усмешку.

— Глупости! — фыркнула Фокси. — Мы совершенно беспомощны.

— Вот как?

— Иначе откуда бы взялось столько детей? Мне очень не нравилось быть единственным ребенком в семье. А что делать, когда отец все время отсутствует? В доме было полно вентиляторов, но…

— Ну-ну. — Фредди, казалось, утерял смысл шутки — ветер.

— В каждой комнате по штуке! Нет, мой сын не останется единственным ребенком. — Фредди, как всегда, добился своего: в тот самый момент, когда она решила, что он достоин одного лишь презрения, он вытянул из нее признание.

— Еще не подействовало?

— Еще немножко подождем. Зачем тебе кушетка? — Она указала на дверь соседнего кабинета, не желая оставаться темой беседы. Очередная тучка закрыла солнце, и они погрузились в интимную темноту. Из радиоприемника неслась механическая музыка. Ей вдруг захотелось английских пончиков.

— Не для того, для чего ты воображаешь, — ответил ей Фредди.

— Ничего я не воображаю, просто спросила.

— Иногда вместо ленча я ложусь вздремнуть.

— То-то я удивляюсь, как ты выдерживаешь такое количество вечеринок! Так в каких мыслях ты меня заподозрил? В таких, что ли? — Она изобразила жестами молоденькую сестру с полосатой челкой, потом, чтобы было понятней, округлила рот.

— Нет, — ответил шепотом Фредди. — Наверное, ты решила, что у меня тут абортарий.

Фокси была так поражена, что чуть не соскочила со стоматологического кресла.

— У меня этого и в мыслях не было!

— А что, некоторые мои коллеги не брезгуют абортами. Смотри, как удобно: кресло, наркоз, инструменты…

Она решила, что он разболтался, чтобы подрасти в ее глазах, раздуть намеками свою значимость. Если бы он окончил медицинский факультет, то обрел бы власть над жизнью и смертью; он ограничился стоматологией, не идущей дальше рта, он не избавился от гордыни. Пришлось поставить его на место.

— Не желаю об этом слышать!

— Наркоз уже подействовал, — сказал в ответ Фредди и начал сверлить. Теперь, почти прижавшись теплой щекой к ее голове, он превратился в пару волосатых ноздрей, танец умелых пальцев, мерцание стекол. Его аура была родительской, обволакивающей. Фокси расслабилась. Тянущее ощущение в груди заставляло думать о том, как она, оставив этот кабинет, заберет младенца вместе с люлькой из дома Би Герин, помчится по извилистой дороге вдоль пляжа в свой, пустой дом, а там скинет верхнюю одежду и сунет ему в крохотный ротик сосок, чтобы он насосался вдоволь. Этим утром он начал с правой груди, так что днем получит левую. Через двадцать минут действие новокаина пройдет, и она приготовит себе ланч: салат, сандвич с тунцом. Еда среди дня невиннейшее занятие! Какая она была глупая, как неправильно, нервно относилась к своей христианской вере, когда, чувствуя, что не молодеет, употребляя пищу, кормя грудью, отходя ко сну, боялась любви, как законной, так и краденной, считала себя виноватой! А бедняга Фредди тем временем постигал таинства стоматологического мастерства. Лежа в кресле с крепко зажмуренными глазами, Фокси пришла к выводу, что должна скоро порвать с Пайтом, и не почувствовала боли.