– Что такое великое сопряжение? – не постеснялась спросить Сьюки.

Александра лишь кивнула, будто ей это было известно. Ей еще многому предстояло научиться по части преодоления искусственно навязанных женщине культурой условностей поведения.

– Это сопряжение солнечной и электрической энергий, – пояснил ван Хорн для Сьюки. – Должна существовать формула такого взаимодействия, и когда-нибудь мы найдем ее, а это позволит управлять всеми бытовыми приборами в вашем доме прямо с крыши, и останется еще достаточно энергии для того, чтобы ночью заряжать ваш электромобиль. Чистая, неисчерпаемая и даровая энергия. Она уже на подходе, душечка, уже на подходе!

– Эти солнечные панели так уродливы, – сказала Сьюки. – Здесь есть один хиппи, который установил такую у себя над гаражом, чтобы греть воду. Понятия не имею зачем, он никогда не моется.

– Я говорю не о солнечных коллекторах, – уточнил ван Хорн, – не об этой ерунде модели «Т». – Он огляделся вокруг, его голова вращалась, как бочонок, перекатываемый на ободе. – Я говорю о краске.

– О краске? – переспросила Александра, чувствуя, что и ей пора внести свою лепту. По крайней мере, этот мужчина давал ей новую пищу для ума, не все же о томатном соусе думать.

– О краске, – серьезно подтвердил он. – О простой краске, которую наносят кистью и которая превращает весь эпидермис вашего очаровательного дома в огромную низковольтную батарею.

– Это можно назвать лишь одним словом, – сказала Сьюки.

– Да? Каким?

– Электрификация.

Ван Хорн притворился оскорбленным.

– Знал бы, что вы способны из кокетства говорить лишь такие глупости, не стал бы тратить время и выворачиваться наизнанку! Вы играете в теннис?

Сьюки вытянулась и стала чуть выше. Александре захотелось погладить плоскость, начинавшуюся из-под груди и спускавшуюся ниже талии подруги, так иногда непреодолимо хочется протянуть руку и погладить живот лежащей на спине и потягивающейся кошки, у которой от мышечного экстаза подрагивают задние лапки. Сьюки была так чудесно слеплена.

– Немного, – ответила Сьюки, чуть высунув в улыбке язычок, который на миг прилип к ее верхней губе.

– Тогда заезжайте ко мне недельки через две. Я строю корт.

Александра словно очнулась.

– Топь засыпать нельзя, – сказала она.

Медведеподобный чужак вытер губы и неприязненно уставился на нее.

– Когда топь засыпана, она уже не топь, – невнятно проартикулировал он.

– Там, в мертвых вязах на задах имения, гнездятся снежные цапли.

– ПО ФИГУ, – отчеканил ван Хорн. – Мне это по фигу.

Заметив неожиданный блеск в его глазах, Александра подумала: не носит ли он контактные линзы? Казалось, в процессе разговора его постоянно отвлекали невольные усилия, которые приходилось прилагать, чтобы держать себя в собранном состоянии.

– О! – воскликнула Александра, у которой и без того чуть кружилась голова, а то, что она заметила, добавило ощущение, будто она смотрит в глубокий колодец.

Окружавшая ван Хорна аура исчезла. Теперь вокруг головы с сальными волосами ничего не было, как у мертвеца или деревянного идола.

Сьюки звонко рассмеялась. Ее изящный круглый животик вздувался под корсажем замшевой юбки синхронно колебаниям диафрагмы.

– Какая прелесть! Можно мне вас процитировать, мистер ван Хорн? «Засыпанная топь уже не топь», – утверждает загадочный новый горожанин.

Александра с неприязнью отвернулась от этого танца. Ауры остальных присутствующих стали размытыми, как свет придорожных фонарей в залитом дождем лобовом стекле. Какая глупость: Александра ощутила внутри дурацкое влажное облако назревающей помимо ее воли страстной влюбленности. Этот здоровяк был средоточием желаний, воронкой, высасывающей сердце из ее груди.

Старая миссис Лавкрафт, окутанная кричаще-пурпурной аурой человека, безоговорочно довольного жизнью и полностью готового отбыть на небеса, подошла к Александре и проблеяла:

– Сэнди, дорогая, мы в клубе садоводов соскучились по вас. Вы не должны избегать общества.

– А разве я избегаю? Просто я была занята – варила томатный соус. Невероятно, с какой силой нынешней осенью плодятся помидоры!

– Я знаю, какая вы садовница. Мы с Хорасом восхищаемся вашим домом каждый раз, когда проезжаем по Орчад-роуд: у вас такая ладненькая клумбочка перед входом, вся усыпанная бутонами карликовых хризантем… Несколько раз я даже говорила ему: «Давай зайдем», но потом понимала – нет, нельзя, у вас могли быть свои дела, и мы не хотели нарушать вашего вдохновения.

«Мол, лепит свои фигурки или занимается любовью с Джо Марино – вот что имеет в виду Фрэнни Лавкрафт», – подумала Александра. В таком городке, как Иствик, секретов не бывает – только островки, признаваемые неприкасаемыми. Когда они с Озом были еще вместе и только что поселились здесь, то проводили немало вечеров в компании таких старых зануд, как Лавкрафты. Теперь Александра чувствовала себя напрочь выпавшей из мирка добропорядочных и отчаянно скучных развлечений, которые они олицетворяли.

– Я непременно буду ходить на собрания зимой, когда больше нечего будет делать, – милостиво промолвила Александра. – Когда мне опостылит природа, – добавила она, отдавая себе отчет в том, что не пойдет туда никогда, поскольку бесконечно далека от подобного рода пресных удовольствий. – Мне очень нравится смотреть слайды английских парков. Вы все еще их показываете?

– О, вы должны прийти в следующий четверг! – настойчиво сказала Фрэнни Лавкрафт, преувеличенно жестикулируя, как люди, имеющие хоть малейший вес в обществе, – вице-президенты сберегательных банков, внучки капитанов океанских лайнеров. – Сын Дейзи Робертсон, Уорвик, только что вернулся после трех лет пребывания в Иране, где они с его прелестным семейством так чудесно проводили время. Он работал там советником – что-то связанное с нефтью. Говорит, что шах творит чудеса, в самом центре их столицы построены восхитительные дома современной архитектуры – ах, как же она называется, их столица, чуть не сказала «Нью-Дели»…

Александра не стала ей помогать, хотя знала название – Тегеран, в нее будто вселился дьявол.

– Впрочем, не важно, в любом случае Вики собирается устроить показ слайдов, и все будут сидеть на восточных коврах. Видите ли, милая Сэнди, по арабским представлениям ковер – это сад, сад внутри дома, внутри шатров и дворцов, затерянных в пустыне, и на этих коврах вытканы узоры из настоящих цветов, хотя стороннему взгляду они могут показаться абстрактными. Ну не очаровательно ли это?

– Очаровательно, – подтвердила Александра.

Миссис Лавкрафт украсила свою дряблую шею, изборожденную складками и канавками, как размытое дорожное покрытие, ниткой искусственного жемчуга, в центре которой красовалась подвеска: античное перламутровое яйцо с искусной инкрустацией в форме креста. Почувствовав раздражение, Александра сконцентрировалась и усилием воли заставила потертую старенькую нитку лопнуть; фальшивые жемчужины посыпались на обвисшую грудь старухи, а оттуда каскадами низверглись на пол.

Пол в церковном притворе был затянут ковровым покрытием уныло-зеленого цвета гусиного поноса; он приглушил стук жемчужин. Не все присутствующие сразу обратили внимание на случившееся бедствие, поначалу только те, кто стоял поблизости, бросились собирать драгоценности. Сама миссис Лавкрафт с лицом, побелевшим от ужаса под пятнами румян, была слишком скована артритом и потрясением, чтобы наклониться. Александра, стоя на коленях у опухших от водянки ног старой дамы, злобно повелела туго застегнутым перепонкам ее некогда модных туфель из крокодиловой кожи расстегнуться. Злобные проделки были для нее как еда: начав, ей было трудно остановиться, ее нутро раздавалось вширь, требуя все больше и больше пищи. Распрямившись, Александра вложила полдюжины собранных жемчужин в дрожащие, с посиневшими костяшками, жадно протянутые ковшиками ладони своей жертвы, после чего повернулась и пошла прочь сквозь расширившийся круг присевших на корточки собирателей. Эти припавшие к полу фигуры напоминали гигантские, гротескные кочаны капусты, состоящие из мышц, одежды и алчности; их ауры смешались в единое серое пятно, словно растекшиеся акварельные краски. Путь к выходу Александре преграждал преподобный Парсли со своим красивым гуттаперчевым лицом Пера Гюнта, отмеченным печатью обреченности. Как у многих мужчин, которые бреются каждое утро, к вечеру у него на щеках проступила заметная щетина.