Глаза полковника Джека сузились. Он привязал своих лошадей на опушке леса.

Где-то в лесу рябчик гулко стучал по стволу дерева. Из-за реки вставало огромное солнце в клубах тумана, возвращая земле желтые, голубые и светло-зеленые краски.

Джон Хейнз на мгновение в немой молитве закрыл глаза и произнес:

– Приготовьтесь, джентльмены!

Шэд Уотлинг, ничего не понявший в смехе Ретта, осознал одно: ловушка захлопнулась, но добыча ускользнула. Взяв в руку пистолет, он принялся придирчиво его рассматривать.

– «Молодой хозяин» Батлер… Боже, как ниггеры лебезили перед ним!

Второй длинноствольный пистолет лежал в руке Ретта. Улыбка Ретта была настолько широкой, что казалось, она перетекает по обнаженной руке до самого дула, отчего и пистолет вроде заулыбался.

Ранним утром на берегу реки спина к спине стояли двое мужчин: один коренастый и сердитый, другой – полуобнаженный и улыбающийся.

Каждому предстояло сделать двадцать пять шагов. Солнце поднимется над горизонтом, и Джон Хейнз отдаст команду повернуться и стрелять.

Дуэлянты разошлись на двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять шагов. Солнце зависло на горизонте.

– Мне ни в жизнь не поверят дома в Эмити, – прошептал Том Джеффери.

Невыразимо медленно солнце карабкалось вверх, пока белое пространство не открылось между его краем и берегом реки. Звучным голосом Джон Хейнз скомандовал:

– Джентльмены! Оборачивайтесь! Стреляйтесь!

Порыв ветра отбросил волосы Ретта назад.

Шэд Уотлинг первым спустил курок – и клуб дыма окутал дуло его пистолета.

За девять лет до этого

Заметив нетерпеливый жест отца, старший сын Лэнгстона Батлера приготовился к порке. Он снял рубашку и аккуратно положил ее на спинку стула.

Мальчик повернулся, оперся ладонями о письменный стол отца, но тонкая кожаная обивка даже не промялась под его весом. Он сосредоточил свое внимание на отцовской хрустальной чернильнице. Оказывается, целая вселенная боли и отчаяния может уместиться в одной чернильнице. Первый обжигающий удар застал его врасплох. Чернила доходили до половины хрустальной чашечки. Ретту хотелось знать, сможет ли отец остановиться. Взор мальчика затуманился, чернильница поплыла перед глазами от слез.

В этот раз отец все-таки остановился. Сжимая руки, Лэнгстон Батлер швырнул трость на пол и прокричал:

– Видит Бог, не будь ты моим сыном, почувствовал бы на себе ременный кнут!

В свои двенадцать лет Ретт стал уже высоким юношей. Его кожа была темнее, чем у отца, а густые, черные как смоль волосы свидетельствовали о присутствии в жилах индейской крови.

Хотя спину мальчика сплошь покрывали багровые полосы, он не просил пощады.

– Позвольте одеться, сэр?

– Твой брат Джулиан – послушный сын. Отчего же старший сын не хочет повиноваться?

– Не могу знать, сэр.

Строгость обстановки кабинета Лэнгстона особенно проступала на фоне роскоши семейных апартаментов в Броутоне. Широкий письменный стол, стул с прямой спинкой, чернильница, промокашка, ручка – больше ничего. Ни картин, ни гравюр на стенах. Незанавешенные окна в десять футов высотой открывали широкий вид на бескрайние рисовые поля плантации.

Мальчик взял белую тонкую рубашку и, чуть поморщившись от боли, накинул ее на плечи.

– Ты отказываешься ехать со мной, когда проходит законодательное собрание штата. Когда все высокопоставленные персоны собираются в Броутоне, ты тоже исчезаешь. Сам Уэйд Хэмптон задал мне вопрос, почему никогда не видно моего старшего сына!

Мальчик молчал.

– Ты не хочешь управлять неграми. И отказываешься учиться управлять ими.

Мальчик ничего не ответил.

– По сути, ты пренебрегаешь всеми обязанностями сына каролинского джентльмена. – Лэнгстон вытер платком пот с бледного лба и заставил себя успокоиться. – Вы ренегат. Или вы считаете, что я получаю наслаждение, наказывая вас?

– Не могу знать, сэр.

– Ваш брат Джулиан послушен. Джулиан повинуется моим приказаниям. Почему же вы так не можете?

– Не могу знать, сэр!

– Не можете знать! Лучше скажите – не желаете! И даже не станете сопровождать свою семью в Чарльстон. Вместо этого клянетесь убежать.

– Да, сэр, обязательно.

Рассерженный отец долго и внимательно смотрел в глаза сыну.

На следующее утро семья Батлеров уехала в Чарльстон без старшего сына. В ту ночь Долли, цветная повитуха, втирала бальзам в рубцы мальчика.

– Да, масса Лэнгстон, он человек суровый, – произнесла она.

– Ненавижу Чарльстон, – сказал Ретт.

На плантациях, прилегающих к реке, в апреле посадили рассаду и первый раз открыли заслонки шлюзов. Рисовые поля предстояло залить еще трижды до сбора урожая в сентябре. Своевременно поднимать и опускать заслонки на шлюзах было просто жизненно важно для урожая, поэтому Уилл, раздатчик воды Броутонской плантации, занимал в негритянской иерархии второе место после Геркулеса.

Уилл подчинялся непосредственно господину Лэнгстону и Исайе Уотлингу, но никому другому, включая Шэда Уотлинга, двадцатилетнего сына надсмотрщика.

Уилл жил в отдельной хижине. Он владел столом, двумя стульями, гамаком и тремя потрескавшимися мисками, которые Луи Валентин Батлер прихватил с испанского судна «Меркато». Спустя положенный год после того, как умерла его жена, Уилл сошелся с Мислтоу, симпатичной девчонкой лет пятнадцати.

Опасаясь смертельной лихорадки, владельцы плантаций Джорджии и Каролины уезжали на лето в город. Когда Лэнгстон наведывался проверить посадки, он появлялся ранним утром, а отбывал до наступления темноты.

Босиком и без рубашки, его сын охотился и рыбачил, облазив все заливные болотистые берега реки Эшли. Учителями молодого Ретта были аллигаторы, цапли, скопы, рисовые птицы, черепахи и дикие кабаны. Мальчик знал, где негритянский знахарь находит травы и в какой заводи кроется сом. Порой Ретт не возвращался в Броутон целыми неделями; отец, наведываясь на плантацию, никогда не интересовался сыном.

Надсмотрщик Уотлинг наблюдал за орошением и рыхлением нежных рисовых ростков, решал, когда пора травить ондатр, роющих норы в стенках каналов, а когда пора стрелять птиц.

Хотя негры были в массе своей более стойкими к лихорадке, нежели их белые хозяева, работая весь день по колено в субтропическом болоте, некоторые неизбежно заболевали. В бесплатной лечебнице Броутона жена надсмотрщика Уотлинга Сара и молодая Красотка отпаивали несчастных большими дозами настоек хинной коры и коры вяза. Белая женщина и ее дочь помогали Долли принимать роды и натирать мазью спины рабов, которых порол их муж и отец.

Некоторые негры поговаривали, что господин Лэнгстон реже брался за кнут, чем босс Уотлинг. «Масса Лэнгстон не будет иметь проку от тех, кто лежит в лазарете».

Однако некоторым, наоборот, больше нравился Исайя Уотлинг. «Босс Уотлинг суров, но справедлив. Он не станет махать кнутом без нужды».

Молодой господин Ретт приставал к слугам своего отца с вопросами практического свойства: «Почему заслонки делают из кипариса? Почему рис не мотыжат перед сбором урожая? Почему рис провеивают вручную?» Негры питались рыбой и дичью, которую приносил Ретт, и белый мальчик пропадал у них по воскресеньям, когда негры отдыхали. Ретт сопровождал Уилла в обходах, и нередко в полдень они вдвоем обедали на берегу реки.

Когда приспичит, Шадра Уотлинг наведывался в негритянские хижины после наступления темноты, отсылая семью девушки следующими словами: «Может, вам лучше прогуляться по лесу?» Иногда Шэд давал мужу или отцу большую бутыль дешевого виски, чтобы скоротать час-другой.

Но Мислтоу, новая жена раздатчика воды, не пожелала уступать сыну надсмотрщика, и, когда Шэд Уотлинг не захотел выйти за дверь, Уилл выбросил его на улицу – обстоятельство, которое привело в восторг других негров.

Когда же о том, что сделал Уилл, услышал Лэнгстон Батлер, он объяснил надсмотрщику Уотлингу, что неграм не пристало смеяться над сыном надсмотрщика, чтобы потом неповадно было смеяться над надсмотрщиком, а после и над самим хозяином.